Сударыня, позвольте представить вам моего друга Александра Верховцева.
Та протянула руку ладонью вниз и, опустив глаза, промолвила: «Графиня Ланская, и добавила тише: Ирина»
Верховцев поклонился и поцеловал её руку. Чернавский незаметно удалился, оставив их вдвоём.
Какие замечательные стихи! Ваши собственные? начал Верховцев.
Нет, это стихи Веры Кушнир. Но они мне близки по духу.
Дежавю. Мы с вами раньше не встречались? писателю показалось, что это уже было, может быть в прежней жизни,
Я была на презентации вашей книги «Последний Рим». Я не являюсь поклонницей вашего таланта, но по работе знакомлюсь с книжными новинками и тоже прочла ваши книги.
И где вы работаете, графиня? Верховцев не ожидал такого ответа.
В магазине «Библио-Глобус». Не обижайтесь, но мне ваша книга показалась мрачной и безысходной, поэтому не понравилась.
Верховцев написал эту книгу пару лет назад. На иллюстрациях Чернавского опухшие от пьяного безделья мужики и бабы среди запустения и разрухи чесали свои репы в немом вопросе: «Почему так хреново живём?» На других рисунках изворотливые и жадные власть имущие чиновники справляли свои естественные потребности прямо на головы народа, который отупело, раскрыв рты, глазел на это реалити-шоу. На страницах романа Верховцев выразил всё неприятие духовной деградации общества. Это было криком тонущего в выгребной яме. По замыслу автора, чувство безысходности должно было заставить читателя осознать бездну падения когда-то великого народа. Роман был воспринят трояко: функционеры объявили его клеветой на власть, коммунисты и демократы клеветой на народ, творческая интеллигенция с восторгом приняла роман и даже провела в интернете акцию в поддержку автора. Сейчас, выслушивая нелестное высказывание дворянки, Александр почувствовал стыд, и лицо писателя покраснело. Ланская заметила это и, видимо, желая подбодрить автора, сказала успокаивающим тоном: Остальные книги мне понравились, особенно «Дом под небесами».
А что именно привлекло ваше внимание? воспрял духом Верховцев, и остаток вечера пролетел в приятном общении.
Верховцев по окончании вечера проводил Ирину до подъезда её дома. Поцеловать женщину он так и не решился. То ли её дворянское происхождение, то ли его собственная неуверенность создали невидимый барьер, который он перешагнуть не смог.
Глава 4
Разрушенное временем здание мрачно темнело на фоне растущей луны. Осколки кирпича, старые алюминиевые ложки и обрывки рукописи были безобразно разбросаны вокруг. Верховцев подобрал одну из страничек и попытался прочесть размытый текст, но буквы словно уплывали из поля зрения. Он опустился на колени и стал искать сохранившиеся строки. Наконец он обнаружил помятый титульный лист: «Белые воды. А. Верховцев». Писатель удивился: такой книги он не писал. Он попытался встать, но силы покинули его, руки и ноги не слушались, словно их набили ватой. «Александр, что с вами? Раздался сверху женский голос. Верховцев взглянул на свои руки: они прямо на глазах рассыпались, превращаясь в прах. Кто-то схватил его за плечи и попытался оторвать от земли. «Ирина! удивился Верховцев и проснулся. Часы показывали без десяти семь. Верховцев встал, подошёл к холодильнику, достал бутылку пива, подумал пару секунд, поставил её обратно и взял пакет кефира. После такого лёгкого завтрака сел за письменный стол и задумался. После написания скандальной книги жизнь его сильно изменилась и совсем не в лучшую сторону. При материальном благополучии, он многое потерял. Появились прилипалы, которых Верховцев ошибочно принимал за почитателей его литературного таланта. Хождение с ними по ресторанам, знакомство там с доступными девицами отнимало кучу драгоценного времени. А богемная жизнь отупляла своей шикарной пустотой. И новая книга, задуманная ещё три года назад, не писалась. Хоть и говорят алкоголики, что талант не пропьёшь, но Александр на себе ощутил лукавство этой поговорки. Ясность мыслей исчезла, а голова была заполнена пустым трёпом собутыльников и восторженных поклонниц.
Гудок мобильника вернул Верховцева из состояния задумчивости. Звонил Чернавский: «Саша, выручай! Кашин снова в депрессии. Как бы руки на себя не наложил. Я сейчас не могу. Будь другом, сходи к нему, поддержи» Верховцев вздохнул и пошёл одеваться. Художник Кашин жил в Столешниковом переулке в доме старой постройки на втором этаже. Талантливый человек с ранимой душой, он периодически впадал в сумрачное состояние духа, начинал безмерно пить, доходил пару раз до суицида, но медикам удавалось каждый раз возвращать его к жизни. Верховцев знал об этом и по дороге обдумывал, как поддержать художника. После четвёртого звонка дверь открыл сам хозяин. Недельная щетина, мутный взгляд и опухшее лицо отражали его внутреннее состояние.
Проходи, Саша. А я тут, сам видишь, дрогнувшим голосом пожаловался Кашин. Пожав руку художнику, Верховцев вошёл в квартиру. Пахло ацетоном и плесенью, а везде: на стенах, стульях, подоконниках и полу стояли, висели, лежали картины.
Садись, Саша, выпьем за встречу, Кашин подвинул к писателю табуретку. Александр сел за грязный стол и окинул взглядом нехитрую закуску: начатую банку кильки в томатном соусе и кусок чёрствого хлеба. «Пусть выговорится», подумал Верховцев и выпил стопку водки, заев её килькой. Кашин закусывать не стал, а торопливо, словно хватаясь за протянутую утопающему руку, заговорил:
Саша, ты веришь в реинкарнацию? А я не только верю, но и чувствую это с детства. Родился через полтора месяца после его смерти и всегда знал, что я реинкарнация гениального художника Пабло Пикассо. С ранних лет во мне вызывали трепет испанская и французская речь, звуки фламенко, пейзажи Монмартра, а в моих детских рисунках знатоки узнавали стиль этого гения. Я усердно работал, но твердолобые критики называли мои творения жалким подражанием великому мастеру, поэтому я получал жалкие гроши, едва окупающие расходы на холсты и краски. И я понял, что случись даже второе пришествие Христа, то и его бы, слышишь, не признали за мессию, а назвали бы шарлатаном и жалким подражателем, Кашин замолчал, налил из бутылки и сразу проглотил содержимое своей стопки. Верховцев только чуть пригубил и поставил на стол, ожидая продолжения исповеди.
И вот, Саша, я написал картину, искусственно состарил холст и краски, подписался именем Пикассо. Через одного знакомого выставил на аукцион как неизвестную картину гениального мастера. И те, кто хулил меня, обливались слюной от восторга. И тогда я показал всем, кто ничтожества, а кто гений. Даже пить с такими не стал бы. Паршивые лицемеры! Вот пойду, завтра им назло закодируюсь или лучше повешусь и оставлю предсмертную записку: «Пикассо родился и по вашей вине снова умер!»
Не расстраивайся, Петрович. Непонимание не самая страшная вещь в нашем мире.
И что страшнее? Кашин поднял глаза на Верховцева.
Одиночество, вздохнул тот.
Одиночество тоже от непонимания. Иногда мне кажется, что человек приблизился к тому пределу одиночества, за которым кроме него самого в этом мире никого нет, Кашин налил, не чокаясь, выпил и продолжил: Вот выговорюсь, через край души чуть выплесну и успокоюсь.
Петрович, не принимай всё близко к сердцу. На Востоке говорят, что единственная реальность в нашем мире Высший Человек.
Бог, что-ли?
Можно сказать и так. И я предполагаю, что ты лишь один из пальцев перчаток, надетых на руки Бога.
А сколько у него рук?
Ты бы ещё спросил, сколько у него пальцев. Это тайна за семью печатями.
А я не хочу быть перчаткой. Я что, Петрушка на руке кукловода?
Не сильно расстраивайся. Считай, что ты рука Бога, исполнитель Высшей Воли.
Спасибо, а то хоть вешайся.
А ты представь, что перчатка повесилась. Абсурд
Саша, брошу пить. Всё-таки я рука Бога. Хотя нет, по-моему, каждый человек уже Бог. И я тоже. Давай выпьем за это.
Ну, за это обязательно
Глава 5
Верховцев шёл на свет, мерцающий вдали. А где свет, там и люди, там жизнь. Вскоре свет превратился в огни незнакомого города. Александр уже различал отдельные здания, как вдруг потерял равновесие: земля начала уходить из-под его ног. «Обрыв! понял Верховцев и стремительно полетел вниз прямо в чёрную холодную воду. Водоворот неумолимо потащил в глубину. Писатель рванулся вверх и проснулся. Дверной звонок противно трещал, требуя встать с кровати. Александр вставил ноги в шлёпанцы и нехотя поплёлся в коридор. «Кому с утра неймётся!» подумал он, подходя к двери. Верховцев щёлкнул замком, приоткрыл дверь и обнаружил на коврике сложенный треугольником листок бумаги. Развернув его, удивлённый писатель прочитал: «Приходи на Патриаршие пруды сегодня в двенадцать к памятнику Грибоедову. Там крылья ангелов трепещут на ветру».
«Чья-то неумная шутка», сначала подумал Верховцев, но последняя строка записки заставила его вернуться в прошлое. Тогда Верховцев учился в литературном институте и пробовал писать стихи для факультетской стенгазеты. Он вспомнил этот первый поэтический опыт:
Прислушайся, проснувшись поутру:
Там крылья ангелов трепещут на ветру.