На восстановленном мосту я почти неделю, варил перила, делал железные съезды, и получалось неплохо, так как работа была привычная. В инициативном порядке сделал поверху ажурные завитушки и украсил балясины простыми волютами. Фотки своего творения посылал домой. Но пересылать по Интернету «быстрому» как мысль пьяного эстонца было очень затруднительно.
Таки да! Ты хочешь сделать радость нашему полковнику, вещал Моня, так, чтобы изумление застыло на его морде, между бровями и позвоночником?!
Да пошел он! смущаясь, скромничал я. Просто украшения. Мне не трудно, а людям останется.
Вечером, с приезжавшим полковником, постоянно шушукался председатель кооператива. Они отходили к дикорастущим яблоням, подальше от наших глаз, но по обрывкам долетавших фраз было понятно, что разговор крутился вокруг объемов и денег.
Нет! И как вам это нравится?! вздыхал Лопушок. И этот цирк-шапито полковник осмеливается называть помощью кооперативу?!
А что! Нормально Моня. Шлифует уши, соглашался Димка Гаврилов и неприязненно смотрел в сторону спорщиков.
Как-то закончив работу, я решил сварить из остатков пластин небольшой плоский топорик, тут же наточил его на «Болгарке», получилось неплохо. Главное его преимущество было, что он был легкий, незаметный и его можно было скрытно носить на ремне. «Авось пригодится, подумал я. Лучше бы я его не варил или выбросил там!». Этот топорик впоследствии сыграл очень неблаговидную роль в нашей военной судьбе.
К концу нашей командировки, на дачу с инспекцией, приехала жена полковника.
Вот это самовар у нее! задавленно прижимая губы ладонью, воскликнул Моня, глядя ей в след чуть ниже спины. На троих рос одной достался. Н-да! Как-то Изабеллу Абрамовну спросили, шо вам больше подходит для здоровья: горячий чай или горячий мужчина? «А мене абы хорошо пропотеть» ответствовала она. И, по сути, она была права.
За женой полковника было интересно наблюдать: ела она, вернее уплетала подобающе своей тучной комплекции, сметая все со стола как пылесос.
Такая «жлобина»! шептал опасливо Моня, округляя глаза. Жрет все из ложком, из ножом, из вилком, будто у нее вместо пальцев повырастали гангрены!!
Женщина с принципами она заставила нас тщательно отдраить летнюю кухню, а плиту, на которой готовили, пришлось мыть дважды. Мы очистили десятилетние слои кухонного жира заодно с заводскими этикетками. Шпичук с ней был ягненочком и называл ее Цветик.
Угу, как ты не понимаешь Цветик?! Да! Конечно Цветик! Уже бегу моя радость!!
Прыг скок! хотелось напутствовать вслед.
Но мы молчали. На даче Шпичука нам все нравилось. Было смешно лицезреть этот «Цветик», в полтора центнера весом, с розовым бантом, с прижатым к необъятной груди немецким шпицем. Держала она полковника крепко.
Я имею кое-что сказать! делился разведсведениями Моня, по секрету сообщила соседка Шпичука. Вполне цивильная женщина эта Цветик еще та самодура. Полковник весит за сто кило без верхней одежды и нижнего давления. Но если эта мадам выходит из себя, он летает по даче не хуже «Боинга».
Физика! с улыбкой соглашался Димка. Закон массы. 150 на 100!
Просто на каждого «звездуна» при погонах, обязательно есть своя «звездиха», серьезно умозаключал Лопушок.
Подходы были разные, но суть не менялась.
Наше возвращение на «пересылку» прошло в аналогичном порядке. Ту половину консервов, что мы не смогли одолеть, полковник оставил на даче, а нам купил черствый пирог с брусникой, в качестве подарка. Вообще, в начале командировки, за отменную работу, он обещал двухкилограммовый торт, но не срослось. Пирог был такой сухой, что только солдатские зубы могли его разгрызть, но мы и этому были рады, с чаем, он улетел на ура.
Нет-таки не правильная у него фамилия точно «переодетый», философствовал Моня, собирая последние крошки пирога, не Шпичук он на самом деле, а Шпильберман. Это я вам говорю!! А я толк знаю!
Моня «своих» узнавал безошибочно, это вызывало улыбку.
Шпильберман Доберман! с сожалением вздыхал Новиков, взбалтывая остатки жидкого чая. Главное подальше от войны. День может не год но жизнь бережет! философски заключал он. Я бы еще здесь поработал.
Пару недель можно, согласился я.
А я бы даже пару месяцев, не отказался, а там глядишь, и война кончится, мечтательно добавил Пашка.
Может, она уже кончилась, просто нам не сообщили, очень оптимистично высказался я.
Но это было, конечно, большим преувеличением.
***
К нашему возращению, новобранцев, с которыми мы призывались, уже не было. Нас встретили другие пацаны. Они рассказали, что «наши» умудрились, уже побывать в боях и неудачно. Трое убитых и пятеро раненых. В это верилось с трудом. Одного «шибзика» и балагура по прозвищу Хоттабыч, я неплохо знал по заводу; он работал наладчиком ЧПУ, двух других вспомнил с трудом.
Сразу примерил ситуацию на нас. Настроение упало ниже плинтуса.
Блин!!! Все только начинается?! невесело констатировал Гаврилов.
Кто следующий? спросил Новиков.
Но в ответ была тишина. Лучше было постучать по дереву.
Отчаянно захотелось напиться, но забор с проволочным окаймлением и охрана, были на страже. Кто-то из нас посетовал на это. Неожиданно один из новеньких Валек Рыжков видя, как мы страдаем, извлек из потайного карманчика тонкую 200 гр. фляжку.
Пронес через все кордоны! Жена-медсестра. Чистый медицинский, 96 градусов! Нинка как картинка, снарядила, торжественно объявил он, вручая нам огненную жидкость.
Нине наш пламенный! тут же воскликнул я, не вполне веря свалившейся удаче.
Бл*дь! Друг! Как зашибись, что на свете есть друзья и они не жмоты!! поддерживая меня, разразился в хвалебном спиче Пашка Новиков.
Эмоции зашкаливали. Пашка был самый модный из нас. Волосы местами белые, мелированные, язык, проколотый, с пирсингом, ногти ухожены любимец девушек и заварушек. Он жил по-королевски на Мороховецкой набережной у магазина «Кристалл» в великолепной «сталинке» с трехметровыми потолками и лепниной. Его амурные похождения можно было слушать бесконечно. Особенно про некоторых дамочек, которые проявляли стойкость, достойную Брестской крепости. Он уже начал иметь прекрасную половину города Харькова по второму разу и вот теперь попал под призыв. Ему было трудней, чем нам. Война и девушки находились на разных полюсах.
Наливай, нетерпеливо бросил Моня, разрубая рукой воздух и блестя глазами. Жить надо так, щёбы не было больно, а помереть по глупости мы всегда успеем.
О-о-о!!! подхватил без слов Димка Гаврилов, наш «маленький» гигант. Он промочил ноги, откачивая воду из канав и погребов, и постоянно подкашливал. Ему налили больше всех, растерли остатками грудь и спину, замотали в хрустящий полиэтилен на ночь. Зато утром его было не узнать.
Ну, как?
Нормально. Как на собаке. Дома бы еще три дня валялся.
Не говори.
Мы закурили Winston. Я угощал из домашних запасов. Тогда они еще были. Димка поведал немного о своих предках:
Один мой дед, по отцу репрессированный, прошел ужасы Соловецких лагерей и Гулага, второй штрафник, был ранен на Невском пятачке, подлечился, прорывал блокаду Ленинграда, дошел до Праги, его имя даже ошибочно высечено на мемориальном комплексе в Латвии как погибшего, но он выжил. Батя обеспечивал операции в Корее, служил в Египте, Африке. Там тогда шла война, о которой сильно не распространялись. Лечился долго в Крыму, потом мы поселились на Украине. Служили и воевали почти все мои предки: даже бабушка была военный водитель. У нее, правда, только юбилейные медали и отмороженные на всю жизнь ноги. Тогда автомобили были без дверок, ограничивались брезентовыми шторками, и отопления не было.
Раньше Харьков было прекрасное место для жизни, заявил я.
Раньше да! процедил Диман и сплюнул, поэтому и остались. Маманька хотела в Ленинград. Был выбор.
Я бы пожил в Ленинграде!
Я тоже! Раньше бы знать! И никуда бы не надо было топать!
Через три дня и нас погнали на Восток. В команде было 25 человек, земляки с Харькова, часть с Изюма сельские, кто отвертеться не смог. Вечером мы прибыли в лагерь недалеко от Ямполовки.
Ямполь захватили 19 июня в результате 14-часового боя. Три блокпоста «сепаров» были уничтожены. Тогда же под контроль ВСУ перешел и Северск. Правительственные войска наступали методично и сокращали жизненное пространство непризнанных республик. Это не был порыв, просто удушение. Тем не менее, успехи были на лицо. Но до сих пор рядом что-то грохотало, бабахало, бубухало.
Да тут, похоже, у чертей пункт массовой мобилизации шутил Гаврилов. Степь да степь кругом, а мы на Городище.
Ад пуст. Все черти здесь! бросил я.