В отделение милиции города Николаевска-на-Амуре в четыре часа утра позвонил председатель сельсовета, бывший фельдшер поселка, и охрипшим голосом сообщил, что в «поселке стрельба и побоище». Огонь ведется из разных точек. Стреляют друг в друга охотники-артельщики и местные жители, гиляки. Все пьяные. Каждый дом под непрекращающимся огнем. Охотники забаррикадировались в фельдшерском пункте. Местные жители стреляют с улицы». Причина побоища известна это новый фельдшер Светлана, 18-летняя девушка, недавно приехавшая в поселок по распределению из Винницы и успевшая сойтись с местным охотником Ульгучье. Вчера он неожиданно вернулся из тайги и застал ее пьяной с русскими охотниками, которые остановились у нее три дня назад. Тут все и началось
Дозвониться из поселка в город не так-то просто. В поселках, разбросанных по нижнему Амуру, прибрежных и таежных. Связь была одна вертушка (точь-точь, как в 1917 в Смольном). Так вот, для того чтобы попасть в город, нужно было пройти как минимум 45 узлов связи, где очередная «девушка», получившая звонок, передавала его на следующий «узел». Естественно, что на любом участке пути сигнал мог срываться. Председатель сельсовета звонил в город с 20 часов, а дозвонился только в 4 утра. Он был в конец измотан и ужасно напуган. Ведь в поселке было много детей, которые легко могли попасть под пулю. Так он доложил, требуя незамедлительной помощи.
О происходящем в поселке, как полагается доложили прокурору, а он Первому (секретарю партии района). Первый и принял решения послать нашу опергруппу на вездеходе. Могли, конечно, послать и вертолет, но это гораздо дороже и летчики соглашаются на такие полеты чрезвычайно неохотно (стреляют по пьяному делу в охотничьих поселках часто, и когда над поселком зависает вертолет, то бывали случаи, что обе воюющие стороны вдруг объединялись и дружно начинали палить по вертолету; не прошло и полгода, как в районе золотопромышленного прииска «Многовершинка» таким образом, сбили Ми-4, погибли все и опергруппа, и экипаж). Опергруппа по таким случаям выезжала в поселки тоже крайне редко, ибо это всегда обостряло обстановку появлялась еще одна воюющая сторона и тогда, действительно, могли стрелять все, кто могли, до последнего патрона или до оцепления поселка войсками. Если последнее случалось войска брали поселок в кольцо стволы тут же летели на землю, и пальба вмиг прекращалась. Не было случая, чтобы кто-нибудь когда-нибудь в то время вступал в перестрелку с солдатами. Вездеход тоже можно было бы обстрелять (и такие случаи бывали). Поэтому Первый посылал нас неохотно. Чаще всего, пьяную пальбу (хоть из сотни-другой стволов!) останавливал один участковый, который для этого случая приезжал в поселок (почти все участковые района Николаевска-на-Амуре проживали в городе) на попутной, а не на милицейской (это было важно!) машине. Участковые эти были люди особенные, во многих отношениях незаурядные. Дальневосточники в нескольких поколениях, знающие люд и обычаи людские и таежные на-отлично. Участковый, который сейчас доставлял вместе с нашей опергруппой Ульгучье, был именно из таких, да еще, пожалуй, лучший из лучших. Участковые демонстративно никогда не носили с собой оружия и редко были одеты в милицейскую форму (в отличие от героя известного фильма «Хозяин тайги»). Это был мужик огромный, жилистый. Был он немного хвастун и мог приврать, поэтому, наверное, о нем много ходило легенд. Вот одна из таких легенд. Шел он как-то домой со своего участка тайгой (км. так 150170, если напрямик). Захотелось ему по пути по большой нужде. Присел он за кустиком среди дремучих елей Только поднатужился, как кто-то хлопает его по плечу. «Наверное, какой-нибудь охотник догнал, подумал участковый и буркнул Подожди, не видишь, занят!» А тот продолжает его по плечу хлопать. «В чем дело, земляк?» не в шутку разозлившись, спрашивает участковый и поворачивает голову к тому, кто ему не вовремя мешает. Глядь, а это огромный бурый медведь лапой его по плечу легонько трогает! Вскочил тут участковый, а штаны упали, оказался по ногам связанный. «Пошел вон!» крикнул участковый медведю. А тот, вместо того чтобы послушаться, хватает участкового в свои объятья и начинает давить. Участковому ничего не оставалось делать, как заключить в объятья медведя, так и стояли, с полчаса, давя, что есть силы друг друга своими объятьями. Пока у медведя глаза из орбит не повылезали, и кровь из пасти не потекла. После чего объятья зверя стали слабеть, и он медленно сполз к ногам участкового дохлым Правда это, или байка: проверить трудно. Очевидцев-то не было. Но в квартире участкового на стене висит шкура огромного бурого медведя (вернее, медведицы), на которой нет, ни единого следа от выстрела. Силой наш «хозяин тайги» был наделен не вероятной. Мог лося вместе с рогами поднять и пронести метров сто. Колоду карт рвал без напряжения. Лом сгибал и разгибал одними руками Много еще всяких штучек демонстрировал в дежурке или в командировке, когда наступала для этого подходящая минутка И сейчас он тоже, конечно, был против опергруппы хотел скакать в поселок один на лошади, и навести порядок. Но, Первый решил послать вездеход с опергруппой. Был к тому еще один резон в поселке четыре трупа (за раненой решили послать вертолет сан. авиации, как только дело будет закончено; первую медицинскую помощь ей оказал фельдшер; но юная медичка яблоко раздора среди Ульгучье и молодых русских охотников не дождалась нас, скончалась от внутреннего кровотечения!). Не везти же трупы в город? Поэтому и направляли судмедэксперта, меня, чтобы произвел вскрытие на месте, после чего трупы можно было там же схоронить (так обычно и делали если родственники проживали в других городах; им, конечно же сообщали о смерти и где захоронен их сын или брат, и если они хотели увезти труп на родину, то это уже их собственное дело). А раз ехал медик, то нужен был и следователь прокуратуры, который мог бы возбудить уголовное дело. Раз была раненая, и выстрелы производились в населенном месте, нужен был следователь милиции Короче, так вот и собралась опергруппа
Теперь пора подробнее рассказать и о вездеходе, в котором нам пришлось провести двое суток и о каждом (пусть, немногое) члене опергруппы.
Вездеход геологоразведки 1969 года это далеко не БТР 1991 года, гораздо хуже. Особенно если находишься в нем, когда он несется со скоростью 6070 км. в час, резко сбрасывая ее до 1020 км., а потом также резко возвращает к прежней. Это зависит от того, что в данный момент под его гусеницами кустарник, морская галька, болотистая топь, устье речушки или океанские волны. В кабине лучше не сидеть воняет выхлопными газами и легко угореть. В кузове легко замерзнуть. Если же с тобой в одной компании несколько взрослых мужиков, пьющих всю дорогу спирт и закусывающих луком, чесноком, черемшой и мясными консервами То это похуже выхлопных газов, запахов солярки и бензина. На нашем пути был один небольшой населенный пункт леспромхоз. Как раз на полдороги к поселку, куда мы должны были прибыть уже к ночи, сделать небольшую остановку, поужинать на ходу. Что было и сделано: нас в одной из изб, с огромной русской печкой (на которой уже спали обитатели этого дома дружной семейкой) ждал огромный деревянный стол, ничем не покрытый, чугунный котел, с вареной картошкой по-нанайски (то есть, картофель варится вместе с соленой кетой), две бутылки водки и большой медный чайник, с заваренным прямо в нем чаем с различными ягодно-травяными добавками. Ломти нарезанного ржаного хлеба, еще горячие, вечерней домашней выпечки. В избе было очень тепло и уютно. Мы быстро поели, и совсем не разомлели, несмотря на это тепло и даже водку, и даже на наваристый чудо-чай. Ведь, все еще было впереди! Никто из нас не знал, что нас ожидает. От звонка председателя сельсовета, поднявшего нас в дорогу до времени, когда мы очутились в леспромхозовской избе много воды, а то и крови утекло Все мы, конечно, успели устать, были напряжены и тревожны. У нас еще не был даже выработан план операции по разоружению преступников Каждый предлагал свой вариант, с которым, естественно, никто не соглашался
Поужинав, мы по очереди стали запрыгивать в вездеход, не поблагодарив даже хозяина за хлеб-соль. Его мы просто не видели.
Какое-то время ехали в сплошной темноте, начали клевать носом под шум мотора, дребезжание металлических конструкций Да и время было спать. Но уснуть не удавалось, потому что вездеход шел по канавам и рытвинам, буграм и ложбинам. Иногда он сильно наклонялся к носу, и мы скатывались тяжелыми тюками, наваливаясь друг на дружку, вперед. Иногда он становился почти вертикально на зад, и мы валились в кучу, откидывая от себя канистры с горючим и ящики с патронами. Худо-бедно, но ехали и торопились. Водитель был отменный стрелок-охотник из артели. Тайгу он знал и на вездеходе, как свою квартиру в городе.
Все стали понемногу приходить в себя, когда в пластмассовых окнах забрезжил рассвет. Я впился глазами в окошко то, что передо мной открывалось, было для меня ново, неожиданно, магически приковывала мой взгляд, и уму было непостижимо. Я видел мертвый огромный населенный пункт, по которому мы в данный момент проезжали. Кажется, это был «Николь». В поселке все сохранилось: добротные деревянные дома пятистенки с амбарами и пристройками. Стекла в домах были целы. Двери закрыты (чтобы ветер не оторвал, как мне пояснили). По домам можно было узнать, какие были жилые, какие служебные. Вот почта. Вот сельсовет: ветрами и дождями буквы почти стерло с доски. Вот акушерский пункт: единственный дом, на котором еще сохранились участки, покрашенные когда-то белой краской. Остальные постройки были одного черного цвета: от сильных соленых ветров, дождя, мороза и жары, они не гнили, а словно окаменевали, почему и сохранялись в целостности и сохранности на долго. В прибрежных поселках, где главным источником жизни является рыбзавод, все тропинки и дороги устроены так, чтобы ближайшим путем привести на рыбзавод. Это огромный барак с мощным причалом со стороны Океана. Обрывки снастей валялись там и ту, пока мы проезжали по поселку. На берегу, прямо у кромки воды, торчали своими скелетами перевернутые баркасы, ржавеющие катера. Кругом ни души. Если бы не одинокий шум нашего вездехода, была бы, наверное, в это безветренное утро здесь абсолютная тишина. Картину омрачали до жути идущие, как по линейке два ряда столбов вдоль центральной дороги к рыбзаводу. От столбов шли еще целехонькие провода к каждому дому Я видел много лет спустя безлюдный город Чернобыль Брошенные поселки по берегу Тихого Океана с добротными деревянными домами, кажется навеки сохранившими тепло, голоса и дыхание жителей Это разные явления жизни. В Чернобыле горе прозрачное и понятное. Здесь вселенская трагедия. Зыбкость человеческого бытия. Его полнейшее бессилие перед тайные мироздания. Вот такие мысли обуревали мной и тогда, когда я мчался в вездеходе по мертвому «Николь». И тогда, когда я проезжал в БТРе по Чернобылю, и обуревают сейчас, когда пишу этот рассказ