«Что за года здесь столь невыразимы,
Как если бы созвездья пали ниц?»,
Был мой вопрос рождён неудержимо.
«Семнадцатого века нищета
Опять поражена чумой незримой.
Злодейский след крысиного хвоста
Всех настигал, пути не разбирая.
Европу заполняла пустота,
37 Змеёй коварной жизни отбирая.
Но Девою Марией был спасён
Один лишь город, как цветок из рая.
И назывался город тот Лион,
Что все оконца озарил свечами
И потому ли был не тронут он
Отравленными зимними ночами.
А в прочих гибли семьями. Подряд
Косило всех, как если бы мечами
Орудовал захватчиков отряд
(Тому пример найдётся в Новом Свете)
Иль беспощадный атомный заряд
49 Терзал живую плоть по всей планете
Тогда младенцев много полегло,
Поэтому так тусклы звёзды эти».
И нас всё дальше в темноту влекло
«Смотри же, Пушкин огорчился будто
И чуть из рук не выпустил весло,
Каким ярчайшим пламенем раздуто
Пожарище охотничьих костров».
«Охотников не видно почему-то,
А только перевёрнутых коров
Десяток разлетается над лесом
Со скоростью спортивных катеров.
61 Глазам мешает дымная завеса».
«Тебе впервой на шабаш ведьм попасть?
Клянусь святой пятою Ахиллеса,
Здесь правит бал особенная власть,
Преследуемая церковной властью,
Урвать хоть миг, но насладиться всласть.
Похоже, мы явились той напастью,
Что в бегство обратила этот пир,
Придуманный с такой волшебной страстью,
Чьё имя детство. Истинный кумир
Времён текущих. Детские рассказы
Порою сотрясают грешный мир.
73 Так было в Блокуэлле, чьи проказы,
Придуманные местной детворой,
Восприняли источником заразы,
А не обычной детскою игрой.
Тогда-то и пошла на ведьм охота
Давай-ка приземлимся за горой».
Тропинка выводила на болото,
За ним светлел стволов сосновых ряд.
По местному поверью оттого-то
Здесь сатанинский проходил обряд,
Что глаз чужих поблизости не сыщешь,
Которые враждебностью горят.
85 Молва всегда служила лёгкой пищей
Для множества неразвитых голов,
И капище всходило на кострище,
Когда свершался тягостный улов.
Но встреча наша всё ж нетороплива
За давностью языческих балов.
Она вошла, так мягко некрасива,
Как европейских женщин большинство,
Не обжигала жгучая крапива
Её походки плавной волшебство:
Маритт Свенсдоттер, верящая в троллей
И белых зайцев злое колдовство,
97 К нам снизошла космическою волей.
Известная, как старшая Маритт,
Она детьми руководила в поле
Но что за грех в душе простой горит?
Сестра родная, бедная Гертруда
Перед судом её оговорит.
Священник местный, редкая зануда,
Выпытывал про сговор с сатаной.
Его терзала жуткая простуда,
Из глаз сочился непрерывный гной,
Но он обеим посулил прощенье
Признание являлось той ценой.
109 Подписанное королём решенье
Признавшихся лишь порке подвергать
Церковное притормозило рвенье,
Да только ль словом им сподручно лгать.
Когда глаза повязкой завязали,
Со взмахом топора исчезла гать.
115 А звёзды путь дальнейший указали
Глава 21
(1689 г.)
1 Нам открывались новые страницы,
Затмив парадоксальность бытия:
Какие-то пронырливые жрицы
На лошадь голубую у ручья
Надеть пытались розовые ленты,
Но не давалась лошадь им сия.
Тень облака сгущалась тем моментом,
И обречённость в воздухе плыла
С досады сорванным экспериментом.
Так наклонится шаткая скала,
Когда в неё вонзаются лавины,
Так серостью бахвалится зола.
13 Как целому негодна половина,
Так до утра не отступает ночь.
А если носишь завтраки в корзине,
То и циклоп захочет вам помочь,
Еду доставить вглубь пещеры жалкой,
Где все сомненья отлетают прочь
Перед спешащей и вопящей свалкой.
Когда бы кто на зависть остальных
Обманут не был штатною гадалкой
Но казнокрад не знает выходных,
И знает бог один, где черти носят
Кочующих насмешников земных.
25 Пускай непрочны камни на утёсе,
Где каждый шаг рождает буйный взрыв;
Пускай в горах тропа наверх уносит,
Но в ледяной срывается обрыв;
Когда твой враг возникнет из засады,
Кинжал блестящий в темноте сокрыв
«Apres nous le deluge?[1] Твои шарады
Не столь уместны, что б ни возражал.
Какие, бога ради, эскапады
Ты здесь под камнепадом нарожал?
Холодным взором легче ранить душу
Да чтоб тебе в печёнку тот кинжал!
37 Меня буравил стыд, пылали уши,
Щека чесалась, как схватил лишай.
Такого я, от Пушкина к тому же,
Не слыхивал доселе. Сам решай:
Коль будешь гостем примем, как родного!
А коль судьёю лучше не мешай!
Я полагал, что мир тебе обнова
Для разума, а не для хвастовства,
Что эта философская основа
И тени не содержит баловства,
А ты отнёсся с полным небреженьем
К трагедии небесного родства.
49 Ты полагал: мы жаждем выдвиженья
Земных пороков дерзкому уму
Для нравственного вами осужденья
Неужто я ошибся! Почему
Ты судишь нас с вершины благочестья?
Ведь мы не пыль в заброшенном дому,
Не попрошайки скудного предместья.
Мы, как скитальцы, потеряв тоску,
Живём надеждой вечной, а не местью.
Что толку дуло приставлять к виску
А за кинжал прости, погорячился.
Пустое дело гнев слепить в строку».
61 И он с улыбкой лёгкой поклонился,
Откланялся и я. Но ведь каков
Сергеич мой, что даже извинился,
А мог бы всё же без обиняков
И круче обложить мои изыски.
Россия не бедна на дураков,
Когда свои им предъявляет иски,
Поскольку той орды не победить,
Пусть даже им трофеи одалиски.
Ну как тут душу не разбередить
В противовес фантазиям греховным,
Что так мою обуревали прыть.
73 Вот почему дышал я так неровно,
Но до сих пор не понял, как же здесь
Я оплошал. Где разум не свободный,
Там он и не поймёт иную весть,
Не хватит ни фантазии, ни срока
Обдумать всё и взвесить мир, как есть.
Кому достанет этого урока
Нет, не гожусь я этаких чудес,
С воображеньем полная морока.
Зачем я только в тот челнок полез?
Но Пушкин мне поверил! Вот причуда
Волков боишься, так не суйся в лес
85 Век просидишь, и не узнаешь чуда!
Иван-царевич волка оседлал,
Коль тот конягу с зайцем перепутал.
Но серый волк хитрей иных менял,
И предлагал он всяческих диковин,
Не просто так другой поживы ждал
91 И слопал тех, кто сказки не достоин!
Глава 22
(1697 г.)
1 «Такая ли надёжная охрана
Оберегает эти рубежи,
Как прятала неведомые страны,
Ты, Александр Сергеич, расскажи,
Поведай мне раскованные дали,
Исполненные таинства и лжи,
Что полчища безумные рождали,
Стремящихся в Эдемовы сады.
Секретные поставлены врата ли,
Укрывшие спасённых от беды,
Иль путь тернист за горными цепями;
Иль воинства, сомкнувшие ряды,
13 Бесчисленные множества распяли
Не заслуживших благости небес,
Как тушу льва с застывшими когтями
И брюхом, вспоротым наперерез.
«Обширное ты изложил посланье
Дозволишь ли попробовать на вес
Такое вот премилое желанье?
Но выполнить попробую его.
Ответь-ка мне: ты слыхивал преданье
Про камень смерти?» «Как и большинство,
Что с книгой никогда не расстаётся».
«Но это голубое божество
25 У тьмы веков лежит на дне колодца,
Внутри себя беду храня и страх.
Но иногда счастливцам удаётся,
Отодвигая предрешённый крах,
Вознаградить себя подарком лучшим
И не покрыть позором бренный прах.
Алмазом смерти с именем тягучим
Он не был до минуты роковой
И поклонялся божествам могучим
Всевидящей волшебной головой,
Но был похищен воровскою дланью
И продан в рабство страстью вековой.
37 Как только день забрезжил смутной ранью,
Жрецам открылась страшная беда,
Но вор бежал, бежал быстрее лани,
Не чуя ног, не ведая стыда.
Кошель с деньгами не давал покоя,
Да, впрочем, и не даст уж никогда.
Но всякого, кто камень тот рукою
Ласкал, любуясь сказочным огнём,
И воспевал возвышенной строкою,
Судьба карала, разрываясь в нём.
Но тех несчастных здесь найти непросто,
Ведь звёзды светят ночью, а не днём».
49 Красот небесных наглядевшись вдосталь,
Я всё ж заметил странный блеск огня.
В глухих морях на каменистый остров
Маяк поставить должно. В свете дня
Он над скалой возносится высоко,
Жизнь моряков спасая и храня.
А ночью свет его летит далёко
Сигнал похожий мне заметен стал,