При умелом руководстве коллективом ПТУ, можно было отнести к привилегированному учебному заведению по сравнению со средней школой. Но в СССР ни одна хозяйственная единица не обходилась без пороков, мягко говоря, без недостатков. Педагогические коллективы ПТУ страдали грамотностью, отсутствием культуры, методики преподавания. Атмосфера рабочего класса базового предприятия, подобно гриппу, без спроса, топорно и грубо внедрялась в учебное заведение и часто напоминала учебный комбинат по повышению квалификации.
В ПТУ попахивало спиртным, матом и подзаборной лексикой мужики, куда деваться?
Особенно эта проблема возникла при переходе учебных заведений на среднее образование наряду с получением профессии, когда срок учебы возрастал до трех лет, вместо года или двух.
Вся жизнь, моральнопсихологический климат в училище зависел от директора. Если директор был педагогом в душе, если не баловался сивухой, если был собранным и энтузиастом в работе, ПТУ могло обскакать любую московскую школу по всем параметрам обучения и воспитания молодежи.
Подбором директоров, как правило мужского пола, занималось Главное управление ПТУ Москвы, возглавляемое Солодкой, которая плавала в педагогике и других вопросах подбора кадров, как хромая утка.
Перетасовав все эти проблемы в голове, я невольно вернулся в свое ПТУ, которое заняло все мое свободное место в моем внутреннем пространстве.
Такого бардака, как в 55 ПТУ, видимо, найти было невозможно, и в этом вся вина директора Наумочкина, человека пустого, малограмотного, малодушного, который пропустив несколько стаканов сивухи через горло, становился жалким, как подзаборный пьяницапопрошайка.
И я пришел к чужим мне людям, которых стыдно было называть педагогами. Это были морально разложившиеся личности, правда, не все. Среди них были и чистые душой и сердцем, но они ничего не могли сделать, и притаились. Они ждали меня.
Поменять педагогов на других, достойных, способных поддержать те идеи, которые сыпались, как из рога изобилия, оказалось непросто. Любой мой шаг, даже запятая, не там поставленная в приказе, могла привести к тому, что суд мог отменить мой приказ, и я тут же был бы посажен в лужу.
Мне пришлось напрячь свой ум, все свои способности, чтоб в течение двух лет избавиться от совершенно негодных работников. Пришлось воевать на два фронта: с одной стороны с негодным работником, а с другой с Главком, точнее с начальником Главка по профессинальнотехническому образованию Москвы Солодкой Зоей Ивановной. Зоя Ивановна была назначена руководителем оркестра, не будучи скрипачом, вся ее ценность, как руководителя состояла в преданности марксизму. Горком партии учел это и назначил ее на высокую должность.
* * *
Битцевский лесопарк внутри кольцевой автомобильной дороги, так похож на огромны подмосковный лес, в котором так мало народу выходящего прогуляться, его никто не убирает, старые больные подгнившие деревья валятся от ветра, их так много мертвых, гниющих на поверхности, что, право, становится жалко. Они наводят тоску, напоминают о том, что ничего вечного нет, что каждого из нас постигнет та же участь угаснуть. Битцевский лес не самый лучший на земле, в нем дремлет северная красота, он хранит влагу и чистый воздух. Это рай, пусть и скудный для человека, который с утра до вечера сидит в каменном мешке городского благоустроенного дома.
Зато осенью, когда умирает его листва, его золотая окраска издает божественную красоту, которую не может описать никакое перо художника слова, разве что это может сделать современный аппарат, фиксирующий мгновение, либо пленка видео аппарата.
С увеличением населения вокруг Битцевского парка, в летний период стали дымить костры. Это счастливые граждане жарили шашлыки, распевали песни, дрались, облагораживали деревья сочным русским матом, но никто за собой не убирал посуду, бутылки, недоеденные куски хлеба, ветчины и колбаски ценой в 2 рубля 40 копеек. И тем не менее это были легкие югозапада столицы. Здесь сохранилось несколько деревень, один санаторий (Узкое) и огромный яблоневый сад, но все это уже никем не охранялось. Видимо эта территория, находившаяся внутри кольцевой автомобильной дороги, уже принадлежала городу. А раз это так, городские власти запланировали строительство огромного микрорайона Ясенево.
А пока лесом, полями к обеду я добрался до кольцевой автодороги и повернул обратно. Голова была занята одним и тем же: как быть? с чего начинать завтра, когда я погружусь в этой кипящий котел с его нравами, привычками, традициями, которых конечно же нет на огромном советском пространстве. Поражала, прежде всего, атмосфера, которая сложилась в коллективе, руководителем которого я был назначен. Взрослые люди, с образованием, скудным, правда, но неплохим жизненным опытом, воевали друг с другом не на жизнь, а на смерть, а к учебному процессу относились как к тяжелой нагрузке и увиливали от работы, как только могли. Девиз был простой и ясный как божий день: чем меньше учеников на уроке, тем легче проводить такой урок. А то и вовсе оставить одних ребят, дав им задание, а самим выйти в коридор посудачить о том, о сем, посоветоваться, на кого бы накатать очередную кляузу в райком партии, или в комитет партийного контроля.
Распутство и пьянство, полное моральное разложение, и низкая духовная культура, пьяные оргии, таковы краткие особенности почти каждого члена педагогического коллектива. Может, потому, что нечего было дать молодежи: за душой ничего не было. Духовная нищета, моральная и нравственная убогость и беспрекословная верность идеям светлого будущего, сводили их на один уровень с учениками по знаниям тех предметов, которые они преподавали. Все, на что они были способны это назвать номер страницы в учебнике и потребовать, чтоб ученики конспектировали. Но у учеников даже не было тетрадей и ручек. Вместо ведения конспектов, они перочинными ножами делали бороздки на партах, типа Ваня + Маня = любовь. И это не гденибудь, в тьму тараканьи, это в Москве, столице государства. Какой пассаж! Я уверен, что даже сейчас, ктото, прочитав эти строки, назовет их злым вымыслом. Но я нисколько не кривлю душой.
На самом деле, все обстояло гораздо хуже, ведь я не знал и не мог знать всего, что творилось по ту сторону директорского кабинета.
С кем можно браться за дело, думал я, шагая вдоль огромного сада, где почемуто отсутствовал сторож. Я вспомнил поговорку: один в поле не воин, но тут же пришла на ум и перевернутая поговорка: и один в поле воин. Уж если я согласился быть этим воином, то я должен проявить выдержку и быть беспощадным к каждому горепедагогу, случайно ступившему на педагогическую стезю. Необходимо было приступить к непопулярному в то время методу руководства отказаться от воспитания кадров и немедленно приступить к разгону этих кадров и набору новых, с которыми можно браться за дело.
До какихто педагогических новшеств было далеко, как до луны, необходимо был сначала навести элементарный порядок, перекрасить стены, залатать крышу, чтоб вдоль стен не стекали струйки воды, сменить мебель, выгнать негодных работников, всех до единого и набрать новых светлых, красивых, образованных, способных чтото дать молодежи.
6
На следующий день, в семь часов утра, когда московские улицы еще освещались электрическими фонарями, я уже был в училище. Хотелось увидеть, как, когда училище просыпается. Когда приходят ученики на завтрак, ждут ли их преподаватели в своих кабинетах, копошатся ли они в конспектах, наглядных пособиях, готовясь к первому уроку, который начинается в девять утра, как в любом учебном заведении огромной страны. Станции метро «Каховская» еще не было, приходилось пользоваться наземным транспортом. Едва выскочив из автобуса, я в первую очередь глянул на здание училища и пришел в замешательство: ни одно окно на этажах не светилось, входная дверь вотвот сорваться с петель, но полотно поскрипывает на ветру, кажется, никто ее не закрывал на ночь.
Мертвая тишина производила жуткое впечатление, будто все вымерло после землетрясения. Я кашлянул, и эхо ко мне вернулось с верхних этажей.
Любое учебное заведение это кипящий котел, гул стоит даже тогда, когда идут уроки: в фойе этажей бродят дежурные, опоздавшие, удаленные с уроков, педагоги, родители учеников. А тут мертвая тишина. Ах, да еще два часа до начала первого урока, вспомнил я и ринулся в ученическую столовую; повара уже крутили и тут же жарили котлеты. Оживал маленький базар, заключенный в четырех стенах. И к восьми утра явился дежурный. Он прошел на кухню, не надевая белого халата, передал заявку на четыреста двадцать человек на завтрак, обед и ужин.