Вот именно я! Он подскочил, как подброшенный, и с яростью уставился на меня. Обо мне кто-то подумал?
Мы постоянно о тебе думаем! Я тоже слетела с кресла и закричала: Одному тебе, что ли, больно? Ведешь себя, как капризный пятилетка! Тебе легче от того, что ты нас мучаешь? Нравиться над людьми издеваться?
Я вопила и размахивала руками, а Илья глядел на меня. Лицо его покрылось красными пятнами, и я видела, что он еле сдерживается, но остановиться, пока все не выскажу, было выше моих сил.
Хочешь уехать? Хорошо! Обойдемся без тебя! Но неужели нельзя было все сделать по-человечески? И вообще от себя не убежишь, а ты Ты можешь, в конце концов, объяснить, что с тобой происходит?
Правду хочешь узнать? не выдержал он. Вечно тебе надо до всего докопаться! Акула пера хренова! Не хотел говорить, хотел как лучше! Но ты же не можешь человека в покое оставить! Хорошо! Будет тебе правда! Жри, смотри только, не подавись!
Он никогда не был так груб со мной, да и с кем бы то ни было. Я замерла, понимая, что сейчас услышу то, зачем пришла. Но в короткое звенящее мгновение, пока он набирал в легкие воздух, собираясь договорить, внезапно всё поняла.
Илья знал что-то плохое, и это знание грызло его, убивало. Потому он и стал другим, не похожим на себя, потому и хотел бежать отсюда. Мы любили его но и он нас любил! Любовь накладывала печать на его уста: он молчал, желая уберечь меня и родителей. Отталкивал, держал на расстоянии, чтобы не было искушения раскрыть секрет. Только я не дала ему такой возможности, вызвала-таки на разговор. И теперь тоже узнаю то, что знает Илья, и разделю его ношу, и буду тоже мучиться, и «Нет-нет! Я не хочу больше ничего знать!» чуть не завопила я, глядя в истерзанные болью, потерянные глаза, но не успела.
Она сделала это! Не было никакого несчастного случая! Жанна сама прыгнула вниз, убила себя и нашу дочь! Теперь ты все знаешь! Довольна?
Глава четвертая
Проговорив эти жуткие, невозможные слова, Илья схватил стоявшую на столике фарфоровую барышню с собачкой и швырнул об пол. Раздался грохот, и хрупкая статуэтка как говорила Жанна, «тонкая штучка» разбилась. Изящное произведение искусства превратилось в жалкую кучку бесформенных обломков. Фарфоровая девичья голова откатилась к моим ногам, и я тупо смотрела в безмятежно улыбающееся маленькое личико.
Внутри меня тоже что-то разлетелось на тысячу осколков, и склеить всё, сложить, как раньше, будет уже невозможно. Мне показалось, я оглохла такая вдруг воцарилась тишина.
Илья быстро подошел ко мне, обнял, прижал к себе, желая поддержать, утешить. Он снова стал прежним пусть на краткий миг, и я была ему благодарна.
Теперь я все знала. Но Илья был прав: что теперь делать с этой правдой? Выходит, нас с Ильей в этом клубе двое двое посвященных. Вот только он уедет и, возможно, сумеет начать новую жизнь, а что делать мне? Рассказать обо всем родителям я не могу: это сведет их могилу. Придется тащить тяжкий груз на себе, засыпать и просыпаться с сознанием того, что моя сестра убийца и самоубийца; что моя любимая девочка, моя Дашуля жертва собственной матери.
Зачем она это сделала? прошептала я, отстраняясь от Ильи. Ты знаешь?
Цепь распалась: он убрал руки с моих плеч. Мы снова были сами по себе каждый наедине со своей бедой. Илья покачал головой.
Можешь Я сглотнула тугой комок, и мне показалось, что мое пересохшее горло выстлано колючками. Можешь рассказать, как это случилось?
Мы смотрели друг на друга, и я впервые обратила внимание, что он сильно похудел. Кожа на скулах натянулась и пожелтела. Темно-серые глаза, прежде яркие, казались матовыми и тусклыми. В уголке рта была лихорадка.
Нечего рассказывать. Всё было как обычно: проснулись, оделись, позавтракали. Дашуля плохо кушала в то утро, немножко капризничала, и Жанна сказала, может, нам не ездить на экскурсию. Если бы мы не Лицо его исказилось, и он замолчал.
Перестань, проговорила я как можно мягче и погладила его по щеке. Не нужно мучить себя. Ничего уже не изменишь.
Да-да, рассеянно проговорил Илья, будто не слыша моих слов. Похоже, он и вовсе позабыл обо мне, уйдя в воспоминания о том летнем дне. Жанна померила Дашуле температуру. Всё оказалось в порядке, жара не было. Может, спала плохо, подумали мы. Я спросил Дашулю, хочет она прокатиться на пароходике? Она сказала, что хочет. И засмеялась. Мы стали собираться и пошли на пристань.
Илья помолчал немного, склонив голову, и снова заговорил глухо, немного заторможено, словно спал.
Прогулочный катер или теплоход, шут его знает плыл, Дашуля была в восторге и больше не хныкала. Жанна скормила ей большущий персик. «Пушистый», сказала Дашуля. Она любит персики. Любила Эта скала как будто надвигалась на нас издалека. Огромная такая стена, совершенно плоская. Все вокруг охали и ахали, восхищались: надо же, какое чудо природы! Я фотографировал много снимков наделал. Потом теплоход причалил, и все потянулись на берег. Мы тоже спустились вслед за всеми. Можно было просто купаться, не поднимаясь наверх: вода прозрачная, голубая. Какая-то тётка сказала, что дорога не очень, тяжеловато идти наверх. Сказала и не пошла, а мы Он помотал головой, потер ладонью ключицу, как всегда, когда сильно нервничал. Идти было трудно. Не так чтобы очень, но все же. Я то нес Дашу на руках, то она топала сама. В общем, поднимались долго, дольше всех остальных. Многие уже обратно спускались, а мы все тащились на эту проклятую скалу. Как на Голгофу. Когда оказались на площадке, там никого уже не было, только мы. Я подошел к краю первым. Вид оттуда, конечно, потрясающий. Жанна снимала меня, потом сказала, что тоже хочет сфотографироваться. Пока я стоял на краю, Даша не подходила туда, а за матерью вслед увязалась. Жанна взяла ее на ручки. Я сказал, чтобы не подходила слишком близко к краю: голова может закружиться, мотает там как-то Кажется, вот-вот сдует с этой верхотуры. Она кивнула, но отошла еще чуть к краю и повернулась ко мне. Даша обхватила ее за шею, и они обе стояли там и улыбались в объектив. Жанна сказала: «Помаши папе ручкой», Дашуля и давай махать. Я снимал. А потом Жанна вдруг раз еще шаг сделала к краю. Я испугался, крикнул, чтобы ушла оттуда.
Так, может, она просто оступилась? не выдержала я.
Он поглядел на меня, и я едва не закричала, встретив этот взгляд. Глаза у Ильи были огромными и почти черными от расширившихся зрачков. Не глаза, а два бездонных колодца. Что смотрела на меня из их глубины?
Нет. Не оступилась. Прежде чем шагнуть вниз, она улыбнулась и проговорила: «До встречи, Илюша!» Даша тоже улыбалась, засмеялась даже. Она не понимала, ничего не понимала! А я ничего не мог! Я не успел спасти! Он вдруг перешел на шепот, и у меня мурашки побежали по коже от его свистящего голоса: В те ночи, когда мне удается заснуть, я вижу во сне их улыбки, Яшка. Ночь за ночью, ночь за ночью! Они стоят там, на краю бездны, смотрят на меня и смеются, смеются
Меня будто штормовой волной вынесло из комнаты. Не могла больше оставаться там и слушать, как Илья говорит всё это, не могла выносить его горящего взора. Наверное, он немножко сошел с ума кто бы на его месте сумел сохранить здравый рассудок?
Отчаяние и ужас гнали меня прочь, и я точно знала, что больше не вернусь в этот дом, в котором поселились призраки. Двери хлопали за моей спиной, как выстрелы. Сорвала с вешалки ветровку, схватила свои туфли, но переобуваться не стала. Так и выбежала в тапочках.
Во дворе споткнулась, кое-как удержавшись на ногах, и у самой калитки обернулась. Илья стоял у окна прихожей и смотрел в мою сторону.
Когда он поднял руку и помахал мне, я едва сдержала вопль. Мне показалось, Илья улыбается, совсем как его мертвые жена и дочь. В этой улыбке было ликование и хитрое торжество. Должно быть, Илья рад, что теперь не ему одному предстоят бессонные ночи. Или надеется, что теперь, когда он открыл их тайну, Жанна и Даша станут сниться в кошмарах мне.
А может, мне просто почудилось, и он вовсе не улыбался.
В ночь после нашего разговора случилось то, что пошатнуло мою уверенность в незыблемости мироустройства. В течение последующих трех лет вплоть до сегодняшнего дня уверенность эта расшатывалась все сильнее, пока не обрушилась окончательно, похоронив под обломками мою жизнь и меня саму. Мир, каким я его себе представляла, оказался королевством кривых зеркал, и я больше не понимаю, на какой стороне мироздания нахожусь.
Я ночевала в своей комнате в родительском доме и долго не могла уснуть. Минувший день дался мне тяжело. От Ильи я поехала на берег Волги: если бы сразу явилась домой в том состоянии, в каком выскочила от Ильи, то ничего не сумела бы скрыть от родителей.
Не помню, сколько времени я стояла, глядя на реку и пытаясь хоть как-то успокоиться, уложить в голове то, что пришлось узнать. Выплакавшись, немного придя в себя, я заново накрасилась, чтобы мама с папой ничего не заподозрили, и приехала домой.