Он стоял, переминаясь с ноги на ногу у дверей. Я молча открыл перед ним дверь нараспашку возможно, не слишком вежливо, но зато эффективно. Мне очень хотелось, чтобы он, наконец, ушел.
Это моя визитка, я оставлю ее тебе, вдруг что
Я коротко кивнул и взял небольшую белую картонку с именем, адресом и несколькими телефонами, глянул раз, а потом просто бросил на тумбу для почты и газет с журналами у меня и мысли не было, что однажды я буду искать ее среди прочих бумаг, как спасительный глоток воздуха.
Он опустил голову и, буркнув что-то вежливое на прощание, перешагнул порог.
Я уже было захлопнул за ним дверь, когда он вдруг повернулся и сказал:
Софи умерла в ноябре, когда пришли первые морозы. Мне понадобился месяц, чтобы это понять и заставить себя прийти сюда.
Он ушел, не добавив больше ничего. Он ушел победителем, и сейчас бы я вряд ли узнал в нем вороватого на вид парнишку в свете тусклого фонаря.
Кофе больше не хотелось. Я думал, что уже никогда не прикоснусь к черному напитку, поэтому утром решил выпить чай.
Суббота
Зачем-то я проснулся очень рано в комнате стоял зимний сумрак. Суббота. И чего мне не спится? Было трудно заставить себя покинуть теплую постель, но делать там больше было нечего. Я подошел к окну: на улицы стеной обрушился ливень. Что ж, еще один день пройдет в хмуром брожении по квартире. Впрочем, откровенно говоря, просто не было желания даже нос на улицу высовывать, так что жаловаться не на что.
Свет зажигать я не стал было в сумраке что-то приятное, как покров тайны.
Очень хотелось чаю. Не кофе, а именно чаю. Но, зайдя на кухню, я замер. Посреди стола белела папка.
Я взвыл. Софи умерла. Я помнил ее очень хорошо: всегда немного странная, но в целом милая, общительная, отзывчивая и одинокая.
Перед глазами закружил выпускной: яркие платья одноклассниц и отчего-то грустный взгляд Софи. А все-таки хорошо, что я не ходил на эти встречи последний раз я видел ее прекрасной, как предрассветная звезда.
Я сидел за столом с огромной кружкой горячего сладкого чая и неотрывно смотрел на картон.
Софи, твоя последняя загадка лежит передо мной.
Я улыбнулся, вспоминая ее лукавые, как у лисички, глаза, и все-таки решил развязать эту чертову папку.
Первое письмо
Здравствуй, дорогая Джули!
Вот снова я пишу тебе, правда, теперь уж в последний раз я скоро приду к тебе, милая!
Сегодня был ливень, а завтра будут уже морозы. Я не хочу холодов, хочу остаться в осеннем небе. Знаешь, Джули, мне спокойно. Я отвезла Лилит к родителям еще в среду. Сегодня суббота я закончила все дела и даже вытерла пыль! Представляешь?!
Мне легко, Джули, впервые за долгие месяцы мне легко дышать под этим пасмурным небом.
Я была сегодня в парке там хорошо даже сейчас, но уже пусто, последние листья сегодня падали к моим ногам и с прощальным шорохом под стук дождя по зонту уходили из моей жизни. Даже они оставляют меня.
Джули, Джули! Ты слышишь? Это Жизнь! Жизнь! Ты слышишь ее, Джул? Она везде, я слышу ее, она пульсирует в моем сознании и превращается в меня, увлекая за собой.
Послушай, это Жизнь: плеск, шум, шорох, ветер, осень, желтый, серый слышишь?
Жизнь тихо течет во мне. Как прекрасен ее голос! Похож на биение сердца:«тук-тук, Со-фи, тук-тук, Со-фи».
Я скоро буду, Джули, я уже в пути.
Твоя маленькая Софи.
Письмо так и не было отправлено Джули, оно лежало в папке, прямо сверху. Я не стал вынимать его, было страшно прикасаться к абсолютно белому листу, исписанному ее мелким, всегда спешащим куда-то почерком. За столько лет он (надо же!) совершенно не изменился, а вот сама Софи, кажется, изменилась до неузнаваемости.
Я сделал глоток из чашки и подошел к окну. Ощущение было такое, словно я окунулся с головой под лед. Захотелось курить, но я давно бросил, впрочем, так ли давно?
Дождь на время прекратился, и я, быстро одевшись, все-таки выскочил на улицу: ужасно хотелось курить.
Небо было тяжелым и словно злым, а лужи глубокими; голые деревья заставляли вспомнить строки из письма, словно голос из прошлого.
Я стоял у подъезда, вдыхая табачный яд. Надо же, я порядком забыл вкус своих любимых сигарет. Я всегда курю только их, если только не решаю бросить курить. Я смотрел, как клубится мутный дым и растворяется в пасмурном воздухе декабря. Я не мог понять, что изменилось в моей жизни с ее смертью, точнее, с вестью о ее смерти.
Мы не общались уже очень давно. Да что там! Мы не виделись 8 лет, 8 долгих лет
Хотя я не могу сказать, что мы были большими друзьями, только в старших классах стали по-настоящему общаться. И все-таки я снова курю. Разрыв отношений, едва не дошедших до свадебных колец, не заставил меня спуститься за пачкой, а картонная папка с неотправленным письмом вот, пожалуйста!
Может быть, просто странно умереть в 25? Просто она первая из нас?
Снова началась эта ужасная морось. Под ногами валялось два окурка, я бросил третий и вдруг понял:
Сколько же я тут стою?
Я порядком замерз и поднялся к себе. Морок вроде прошел, но у зеркала я вновь замер:
Почему ты умерла? Софи, умница Софи, что случилось?
Сигареты привычно легли на стол. Пора бы перекусить. Я кинул в микроволновку что-то, что осталось от ужина, и снова уставился на письмо, лежащее в папке.
Джули Почему она его не отправила? Я знал Джул, конечно, не так, как Софи, но знал.
Джули и Софи сестры, были сестрами. Джули была старше нас года на 3-4, она уже давно вышла замуж и, кажется, родила ребенка. Девочки всегда были очень близки, и я подумал:
Какого черта! Уж Джул точно знает, что случилось с ее любимой младшенькой!
Мой завтрак успел остыть во второй раз, когда я откопал в школьных записях их старый телефон, дом, где они жили вместе с родителями: где еще я мог найти номер Джули?
Проглотив свой бутерброд и холодную картошку, я набрал номер.
Трубку взяла мама, не помню ее имени:
Здравствуйте, простите, вы не подскажете, где я мог бы найти Джули? Телефон, адрес что-нибудь?
Вы, верно, не знаете. Она погибла.
Как? я словно сорвался в пропасть, Она тоже?
Да, уже давно, еще в конце августа, в самом конце. Автомобильная авария.
Простите, я не знал.
Я повесил трубку и подошел к бару. Даже не помню, что я выпил, но горло мне обожгло.
И выкинуть бы все это из головы, и зачем мне все это надо? Но тайна манила. Что же все-таки случилось?
Работа была сделана, день стоял пасмурный, и не было повода смыться из дома.
Я налил в бокал сухого вина, взял злополучную папку и спрятался ото всех в кабинете.
Кабинет моя любимая комната: там стоит мое любимое кресло, большое, глубокое и мягкое. И я никак не мог устроиться там поудобнее, мне словно что-то мешало. И так хотелось бросить все на свете!
Я бросил папку на кофейный столик и вдобавок в сердцах ударил бокалом о его стеклянную поверхность. Не слишком мелодичный звон накрыл комнату и меня сверху, и тут я понял: это письмо Джули, уже мертвой Джули!
Ну-ка, ну-ка, что ты там написала?
Я рухнул на диван, рывком открыл папку и выхватил письмо, едва не порвав.
Не знаю, почему, но у меня дрожали руки, а глаза бегали по строчкам, выхватывая лишь отдельные слова:
Последний раз скоро буду.
Так что же это, выходит, Самоубийство?
Выходит, что так, значит, Самоубийство
А мне не верилось в это. Перед глазами стояло желтое фото, то самое, что вырвало образ Софи из моей памяти, то самое, где она улыбалась. И мне казалось, я видел, как она кружится и смеется в осеннем парке. Как она могла?!
Я сидел, уставившись в стену, не выпуская письма из рук, и не верил. Вот она смеется, здесь, напротив меня, а вот пишет злополучное послание в никуда и и как она умерла?
Я отложил ненавистный кусок бумаги и глотнул вина. Мне было плохо я не верил. Вино кислой прохладой скользнуло в горло. Я не верил. Я не мог понять. Я слишком мало знал. Слишком мало? Что еще хранит неприметная папка?
На белом листе (еще одно письмо?) лежало фото. Такое же желтое, должно быть, было сделано в тот же день. Только на нем были двое: Она Софи улыбалась, Он знакомое лицо?.. просто сиял, обнимая ее. Стоп, я же его знаю! Это ведь он принес мне тебя как его? Ах да! Сергей, Сергей. Не знаю, зачем, но я перевернул фото.
«Самая любимая,
не смогу жить без тебя.
Сергей»
На обороте Сергей. Насколько вы были близки? Да что я, все же ясно «Самая любимая».
Я ломанулся в коридор, запнулся, зацепил косяк, чуть не упал и остановился лишь перед тумбой.
Я никогда раньше не испытывал такой ненависти к неодушевленным предметам. Я ненавидел ворох газет, бумажек и старых прочитанных журналов, скрывающих маленькую картонку с именем и несколькими телефонами. Мне хватило бы и одного из них. Через несколько минут весь коридор был завален бывшим содержимым газетной тумбы, но я все-таки нашел ее и уже, дрожа внутри всем телом, набирал цифры его личного номера.