Вижу я, любит он вас. И вы его тоже, продолжает бубнить гостья. Пусть уж остаётся. Только у меня просьба сына сына пусть не забывает.
Ууу, протяжно застонала Тамара, сморщив красивое лицо.
Убью гада, наконец выдавила из себя Любовь Филипповна, подскочила с табуретки и выбежала из комнаты.
Экзотическое привидение исчезло так же, как и появилось. Как будто и не было его. И разоблачения не было. И последующих за ним событий.
Утром следующего дня Павлик-Феликс, в грязном свадебном костюме с сине-фиолетовыми синяками на лице и других частях тела осторожно приоткрыл дверь маленькой комнатки, перешагнул неуверенной ногой порог и плюхнулся на колени перед печкой. Тамара так и просидела всю ночь, прижимаясь щекой к холодным кирпичам, в той же позе, и с тем же остановившимся взглядом.
Прости.
Тёмные миндалевидные глаза дрогнули и забрызгали горькими горошинками слёз.
Кто тебя так?
Братцы твои разукрасили. Павлик уткнул лицо в белый шёлк платья. Ну и пусть. За дело, я понимаю. Без претензий. Главное, чтобы ты простила. Простишь?
Тамара отвернула заплаканное лицо.
Я только тебя люблю. И кроме тебя мне никто не нужен. Никто. Если простишь, обещаю, что никогда об этом не пожалеешь. Всё для тебя сделаю, ни в чём нуждаться не будешь. В доску расшибусь, но ты будешь жить в достатке, как сыр в масле кататься нет, не так как королева будешь всё лучшее тебе, тебе, Томочка ты только прости и поверь.
Он сжал крепкими руками её колени и сам разрыдался.
Тихонько скрипнула дверь в сенцах. Любовь Филипповна неторопливо вошла в комнату.
Ну, буде, дочка. Оттолкнула незадачливого зятя. Иди отсель, умойся, в порядок себя приведи. Повернула сухой ладонью избитое лицо. Эко они тебя расписали. И правильно сделали, добавить бы ещё, замахнулась вафельным полотенцем, ударила воздух, ну да хватит с тебя. Значит так, я всё улажу скажем, что девка эта чокнутая. Про Литву свою и всех, кто там у тебя остался, забудь. Здесь теперь твой дом, понял?
Мама, там же ребёнок остался, всхлипнула Тамара.
И про ребёнка забудь, понял?
Павел кивнул головой.
Мама, я ей обещала что ребёнка
Цыц, я сказала. Нет никакого ребёнка. Был, да сплыл. А если узнаю, что ты на две семьи живёшь, что деньги туда отсылаешь или ещё чего, прокляну. И синяками тогда не отделаешься, ты меня понял?
Понял, снова кивнул Павел.
Мама, всхлипнула Тома.
Не «мамай», я в этом доме хозяйка, и я решаю. Про то, что было раньше и что произошло вчера, забыли, как будто и не было. Позора в своём доме я не допущу. Рты всем закрою, а ты уж, будь добр, исполни свою часть обещанного. И чтоб Тома моя, как королева ходила.
Обещаю. Павел поднялся с колен, подхватил невесту на руки и понёс на кровать.
Ну ладно, вы тут помиритесь пока, а потом обедать приходите. Любовь Филипповна взмахнула полотенцем и скрылась в сенцах.
***
Семь лет с тех пор минуло. Многое забылось, многое простилось, никто про скандальный случай на свадьбе уже и не вспоминал. А если невзначай кто и вспомнит, то вслух не скажет. Умела Любовь Филипповна людям рты закрывать. На этот случай всегда была припасена какая-нибудь щекотливая информация про того, кто язык за зубами держать не умеет.
И Павел слово своё сдержал. Мужиком он оказался хозяйственным, трудолюбивым, да и семьянином отличным. Деньги в молодой семье не переводились. Через год стали жить отдельно, сняли по соседству полдома. Тамара с годами ещё краше стала, и впрямь королева. Всё у неё лучшее. Откуда только бралось? И платья, и туфли, и сумочки разные. А уж какие серьги и броши, кольца, да браслеты у неё в шкатулочке хранятся на зависть всем товаркам.
Жить бы, да радоваться. Что ещё надо?
Должен вас огорчить, Тамара Васильевна, старый врач снял круглые очки, трясущейся рукой вынул из пластмассового коробка бланк рецепта и принялся протирать им окуляры. Бумага не слушалась, выскальзывала, он попробовал смять её, но передумал и бросил в урну. Поднял близорукие глаза, вздохнул: вы никогда не сможете иметь детей.
Но почему, почему? голос сорвался и затих.
Увы, развёл руками доктор. У вас очень редкое заболевание. Это даже не заболевание
А что, что? испуганно прохрипела Тамара. Что со мной, доктор?
У вас недоразвит главный женский орган, в медицинских кругах это называется «детская матка». К сожалению, такое не лечится.
Но почему, почему? голос сорвался и затих.
Увы, развёл руками доктор. У вас очень редкое заболевание. Это даже не заболевание
А что, что? испуганно прохрипела Тамара. Что со мной, доктор?
У вас недоразвит главный женский орган, в медицинских кругах это называется «детская матка». К сожалению, такое не лечится.
Тамара почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. Её стало знобить, как будто не лето было на улице, ни сорокаградусная жара, а стужа.
Доктор внимательно посмотрел на пациентку, отодвинул ящик стола, вынул тёмный стеклянный пузырёк и ватный шарик, плеснул на него жидкостью из пузырька и протянул Тамаре.
Понюхайте.
Тамара, ничего не понимая, протянула руку за ватой и в этот момент потеряла сознание.
Глава вторая
Старая, покрытая древесными бородавками айва в ожидании приговора обречённо опустила утыканные кое-где жёлтыми плодами ветки. Решение уже принято завтра дерево спилят. Старое и больное. Никому не нужное.
Любовь Филипповна сорвала последние плоды, положила в таз. Десять штук. А ведь ещё лет пять назад урожай был таким, что и в семь вёдер не вмещался. А какое из гуты варенье она варила ууууу, пальчики оближешь. Десять штук ни туда, ни сюда. Гута. По-русски айва, но все почему-то называли дерево на молдавский манер, хотя молдаваней в семье не было. Просто красивое слово, тягучее, вкусное гута.
Почти весь сентябрь плюс 2326. Для Молдавии обычное дело. Улица вдоль домов под вечер тихая. Где-то лает собака, кричит детвора, но это далеко, фоном. Слышно, как падают в саду яблоки, и чувствуется забродивший запах опавшей сливы. И вдруг ветерок. Подхватил пожелтевшие и уже успевшие высохнуть листочки, зашуршал ими по земле. Так шагает осень.
На несколько секунд Любовь Филипповна залюбовалась разноцветьем остролистых георгин. О-го-го, какие вымахали! Последние в этом году. А всё её руками, любовью и заботой достигнуто. Хотела утром срезать, отнести на рынок, да пожалела. С такой красотой расстаться рука не поднимается. Впервые с ней такое. Сентиментальной становится. Видимо, стареет. Ушла в дом, вернулась с ножом, полоснула, один другой, третий, собрала в букет.
Воскресное чаепитие в беседке начинается с водружения на стол пыхтящего и готового прыснуть из носика-краника кипятком самовара. Огромный мутновато-бронзовый господин важничает, пыхтит разогретыми боками. На самом верху, в углублении «короны» восседает розовощёкая Матрёна. Красное платье и платочек сшиты руками Любови Филипповны.
В углу беседки на продавленном временем кресле оставленные без внимания самодельные квадратные пяльцы. Огромные. Натянутое полотно на четверть расшито цветными нитками. Рисунок ещё непонятен, но уже можно догадаться, что это будут не просто цветочки, каких вышита уже целая коллекция, а что-то монументально-жанровое. Поверх вышивки журнал с картинкой, на ней всадник, нет, всадница на коне. Канва расчерчена, и в нижней части уже угадываются ноги лошади. Рядом с креслом корзина, в ней мотки цветных нитей краски художницы Любови Филипповны. Но сейчас у неё роль другая.
Голубая в крапинку клеёнка, вспорхнув, ложится на стол, вздувается посередине пузырём, который тут же исчезает под разглаживающими движениями хозяйки. Туда-сюда, туда-сюда. На столе появляется сначала чайный сервиз, затем креманка с вишнёвым вареньем, свежим, этого года, и вот наконец главное блюдо пирог. Сегодня с картошкой. Картошку (обязательно сырую) Любовь Филипповна режет на кубики, солит, обильно перчит и кладёт на раскатанный пласт теста толстым слоем. Сверху другой пласт потоньше, скрепляет по бокам и в печь. Хорошие пироги у неё получаются. Вкусные.
Сегодня не обычное чаепитие, сегодня оно праздничное. Приезжает её Юрочка. Старший из сыновей. Юра учится в железнодорожном институте в Днепропетровске. Последний годочек. Отличник! Гордость! Весь в отца. По его стопам пошёл. Василий вот уже много лет перегоняет поезда. Практически всю жизнь. Хорошая профессия машинист. Нужная. Возможно, что именно она уберегла Васеньку от пули фашистской. Хоть и рвался он на фронт, но машинистам бронь давали безоговорочно. Да бронь-то эта, только людям несведущим кажется спасением, а на самом деле, риска не меньше, а то и поболе будет. Сколько раз под бомбёжками вражескими «гнать» приходилось. Это в бою у тебя оружие в руках стреляй, защищайся, нападай, а когда ты эшелон гонишь со стратегически важным грузом, и от твоей жизни сотни других жизней зависят, а то и ход войны в целом, то ты беззащитен перед врагом. Да, война! Уродливая, безжалостная штука! Даже вспоминать страшно. Но пережили, всё пережили: и немцев, и румын проклятых. Зверствовали и те и другие, последнюю еду отбирали. Придут, всё выгребут подчистую, а у неё дети мал мала. Но милостива судьба, милостива. Может за все её страдания в той, прежней, бездетной жизни сжалилась, уберегла деточек малых. Всех уберегла: и Томочку, и Юрочку, и Толика с Шуриком. И Люсю Люсю.