Капитана убило пятнадцатого. Снайпер пристрелял восточную часть нашего двора, уже обнажившегося после обстрела гранатомётами
Мы не могли забрать тело капитана, превращённое в кровавое решето, быстро чернеющее на солнце, до ночи мухи кружили над ним роем, мухи не боятся пуль и осколков
Лютер, спой. Может подыхать завтра, так с музыкой, оно веселее
Баста, карапузики! Кончилися танцы! засмеялись все, вспомнив любимый нами в детстве музыкальный мультик про Волка и семерых козлят-рокеров. Помирать так с музыкой! Запевайте, братцы!
И я пою. А мои товарищи, давно не бритые толком, не мытые, но не голодные хотя бы, подпевают мне
Коля из Ленинграда, то есть Петербурга, конечно, очень ритмично «играет» за барабаны, по картонной коробке, откуда мы вынули сегодня тушёнку, и пустым мискам. И мне кажется, что звучим мы сегодня лучше, чем в самые лучшие времена и на «Гибсонах» и «Таме»
Назавтра к нам прибежала большущая пыльная собаченция. Откуда она взялась, как осталась жива, было непонятно, но на третий день успокоенная и сытая она неожиданно ощенилась четырьмя щенками
Девчонки хохотали:
В госпиталь же бежала, бабёнка наша и ласково трепали здоровенную рыжеватую псину за кривыми ушами, от чего от её пахучей шкуры в нашем подвале прибавлялось пыли и вони.
А Батя вылавливал для Волны кусочки тушёнки из своей миски и кормил с руки, а она облизывала его заскорузлые пальцы, далеко высовывая язык, блестящий и розовый.
Мы устроили собачью семью в одной из коробок, дав всем имена. Мамашу звали теперь Волына, одного из щенков, Порох, второго Пуля, третьего Град, а четвёртого Динамит. Кто из них какого был пола, мы не разбирались.
Нашего старшину Батю убили утром шестнадцатого августа. Рядом разорвался снаряд, снеся и изрядную часть угла нашего здания. Батю взрывом отбросило почти на десять метров и мы, стреляя из всех окон, превратив их в узкие бойницы, заложив смотанными матрасами и подушками, целый день смотрели на развороченное взрывом тело Бати, вначале ярко-красное от крови, потом всё более темнеющее, всё больше мух кружилось над ним а потом нас накрыло огнём и тело Бати завалило осколками, похоронив под собой
До тех пор пока нам не заглушили связь, мы просили подмоги, говорили, что у нас раненые, женщины, нам отвечали: «Держитесь, помощь близко»
Мы держались. Но когда связь перестала работать, мы поняли, что помощь к нам не придёт, потому что теперь будут считать, что мы все погибли
Нас осталось восемь: Коля Маслов из Питера, Генка Варварин из Твери, Сашка Глушко из Ярославля, Света и Таня из Калуги. И двое тяжелораненых, один из Омска Славка Волков, другой Мишка Николенко, которые, впрочем, на пятый день встали и, тоже устроившись у бойниц, воевали как все.
Теперь мы воюем деловито и спокойно, бьём «без нерва», выискивая, откуда ведётся огонь по нам, и лупим прямо туда
Ты похудела очень, Лёля, совсем не ешь, сказал Кирилл.
Надо же, разглядел, хмыкнула я. Ем я, не волнуйся.
Утро и он везёт меня на работу. Я благодарна ему. За то, что не оставляет меня одну сейчас. Те недели, что я была одна, пока искала Лёню, я спустилась в глубины ада. Моего собственного но то ли ещё будет
То, что я виновата, я знала всегда, ещё до того как всё началось между нами с Кириллом, с того самого дня как я впервые почувствовала волнение в его присутствии, тогда, летом, в Н-ске
Что я чудовище ничем не достойное Лёни, я тоже знала. Но как мне теперь было существовать, когда он оторвался от моей жизни, унёс с собой всё, всё, что я чувствовала, чего хотела, о чём мечтала. Всё моё будущее, которого я никогда не мыслила без него.
Теперь мне не оставалось ничего. Он не простит меня, то, что я сделала, нельзя простить, ничем нельзя оправдать, объяснить, понять. Я и сама не понимала. И будь Лёня рядом, не знай, он ничего, всё продолжалось бы
Но не теперь. Я могла любить Кирилла, пока Лёня был рядом Будто это не два человека, а один, но в разных ипостасях. Один идеальный, а другой обыкновенный, грешный, со всеми глупостями и низостями, присущими всем людям, всем, кроме Лёни
В середине августа в Москву нагрянул дядя Валера. Он приехал ко мне, хотя и сказал, что проездом, но это точно было не так, он не спешил никуда, он провёл со мной много часов, весь день. Это был будний день, мы сходили в Зону, как мы звали Тропарёвскую Зону отдыха, прогуляться, он рассказывал о маме, о Ромашке, о бабушке и расспрашивал о Лёне, всё больше хмурясь, глядя на меня. Сам он теперь с друзьями организовал артель по производству мебели.
Не знаю, что выйдет из этого, Лёля, я конструирую в зависимости от пожеланий заказчика, потом с мастерами словом, тебе не интересно будет, но пока заказы есть вроде и неплохо
Бандиты не достают?
Он посмотрел на меня:
Бандиты начали в кресла депутатов пересаживаться хмуро произнёс он. Но С другой стороны, не платить хотя бы дважды
Мы пообедали, купив в «Лейпциге», до которого дошли через Зону напрямик, разнообразных вкусностей: чудесной колбасы, копчёной осетрины, сыра и даже вина. Я и кофе сварила на плитке в нашей маленькой турке, Лёня никогда не любил, я варила для себя.
Лёль, где Лёня? спросил, наконец, дядя Валера, пока я убирала посуду.
Я посмотрела на него если бы я не сделала этого, я смогла бы не сказать но своими глазами он тут же проник мне в самое сердце и я заплакала
Всё, ноги не удержали, я села на постель, дядя Валера рядом со мной, обняв мои затрясшиеся плечи.
Я впервые заплакала с того дня, как всё разрушилось, и поэтому поток моих слёз был неукротим
Так и знал чёрт пробормотал Дядя Валера, обнимая меня, ревущую в голос. Я чувствую, как намочила ему рубашку на плече Он не на сборах? Где он?
Но я не могла произнести ни слова.
Из-за чего поссорились хотя бы? он отводит мои волосы, силясь заглянуть в лицо.
Мы не поссорились Я Лёня в Чечню уехал воевать я пролепетала, подняв глаза на него.
Почему?.. Сам? Или?.. Почему он поехал?.. недоумение сделало его лицо даже бледным. Подожди Я не понимаю, как его могли взять?!..
Он сам! Он сам! Сам! вскричала я в отчаянии. Надо всё сказать ему, пусть знает, до чего довела Лёню его милая «Лула-Мэй» Из-за меня! От меня! я
Что сделала-то?.. Вы же О, Боже дядя Валера побледнел ещё больше, обмер даже, понимая, наконец сразу оценив масштабы моего преступления и ничего не стал расспрашивать больше.
Я приехал, чтобы отвезти Лёлю на дежурство, я делал так всё время, я каждый день должен был видеть её, и я чувствовал, что это нужно и ей, чтобы я появлялся ежедневно. Я отвозил её на дежурства, я встречал её по утрам, отвозил домой, в общагу, опаздывая на работу, вызывая уже недоумение и гнев моей заместительницы, ведь за все годы за мной такое не водилось. В дни, когда Лёля свободна, я стараюсь освободиться пораньше, чтобы провести вечер с ней вдвоём, что тоже приводит Галину Мироновну в сердитое расположение.
Вот и сегодня, по обыкновению, я приехал сюда, поднялся сегодня на лифте, его включили неделю назад, но я и так не замечал подъёма по этой узкой, бесконечной лестнице, по которой навстречу спускались молодые, а иногда и не очень молодые люди в тапках и домашней одежде, с кастрюлями нередко
Дверь была не заперта, Лёля оставляла открытой, когда знала, что я вот-вот приду. Я не застал её в комнате, зато застал «дядю Валеру» Он обернулся от окна, у которого стоял, глядя на Москву, как на ладони лежащую перед глазами. Увидев меня, кажется, не удивился, будто предполагал, поджидал даже:
Добрый вечер, Кирилл Иванович, сказал он, разворачиваясь и буравя меня острым взглядом, будто всё знает обо мне
Добрый вечер, кажется Валерий? я отлично помню его имя, как и его самого, но мне хотелось уязвить его тем, что я будто бы забыл
Валерий-Валерий, его губы в злую дугу выгнулись гневом, верно, я Лёлин отчим. А ты отец Лёни, он перешёл на «ты», бледнея и сверкая глазами, как стальными стилетами.
Именно так.
Именно он прищурился с вызовом глядя на меня.
Неужели думаешь, я тебя боюсь, я в два раза больше тебя?!
Что тебе надо, мужик?! закипая, спросил я уже без обиняков, выпячивая грудь, чтобы он оценил, насколько я больше него.
Он спокойно и смотрит на меня и только во взгляде его горит пламя:
Я то мужик, а вот ты что делаешь?!.. Ты что делаешь?! чеканя слова, отлетающие как металлические диски на каменный пол, произнёс он, нагло требуя, похоже, ответа от меня.
Какого хрена тебе надо?! Ты указывать мне будешь?! взорвался я, он ещё спрашивать будет! Да кто ты есть?!
По его лицу прошла нервом молния:
Буду указывать, если у тебя крышу снесло! Я ещё тем летом понял, что у тебя на уме Но как ты не остановился-то?!.. его глаза голосуют меня вслед за словами. Ты что к детям лезешь? Как ты мог между ними встать? Что, только «мои желания», совсем ничего святого нет? Хлюст московский, последнее сказал, будто сплюнул.