Когда же Шель впервые очутился в сельве, то задохнулся от восторга, как будто ступил на Млечный путь.
Он сразу вспомнил то расписное корыто, в котором его купали младенцем. Конечно, сельва неизмеримо живее, просторней, непонятней.
Однако между ней и детским корытом точно были какие-то нежные отношения, пролегавшие через душу Шеля.
Те самые, наверное, что объединяют земное и вселенское время, круглое число двадцать и огромные невообразимые величины.
Переплыв озеро Петен-Ица на лёгкой пироге, Шель с Эцнабом обогнули мильпу, где шуршал, охраняя посевы, бог маиса Йум Кааш, похожий на двухметровую ящерицу-игуану с гребнем на спине.
А дальше, казалось, некуда такая плотная стена пальмы, кедры, кофейные, манговые и махогониевые деревья оплетены лианами и укрыты понизу цепким, колючим кустарником.
Впрочем, Эцнаб сразу нашёл едва приметную тропу и указал на трёхпалые следы.
Здесь ходят тапиры, шепнул он. Очень осторожные. Для прогулок предпочитают сумерки, но в таких дебрях встречаются и днём.
Стояла особенная тишина, наполненная едва различимым гулом, который Шель принял сначала за дыхание сельвы. Но постепенно оно распалось на множество отдельных звуков.
Болтали красно-зелёные попугаи. Щебетали, как птички, и пошевеливали ушами, похожими на крылья бабочки, маленькие обезьянки Уистити. Они прыгали с ветки на ветку, держа в лапах бананы. Никак не могли решить, что интереснее, банан или эти прохожие внизу. Серые лисы, точно поползни, взбирались на деревья, оглядываясь через плечо. Крикнул павлин резким, будто осколок кремня, голосом. Быстрая, как солнечный отблеск на влажной листве, скользнула ласка. Полутушканчик пискнул, и прошуршал питон. А где-то неподалёку взлетела перепелка.
Объевшись сладких плодов померанцевого дерева, пожилая обезьяна-капуцин развалилась на толстом суку и посвистывала так душевно, будто играла на флейте.
Этого я давно знаю, улыбнулся Эцнаб. Большой любитель пульке. Только поднеси ему, запоёт на всю округу!
Чем дольше вслушивался Шель, тем громче и яснее говорила сельва. Зависнув вниз головой под пальмовыми листьями, посапывали во сне летучие мыши. Из созревших стручков акации падали на землю семена. Раскрывались, чпокая, цветы на тюльпанном дереве.
Шель сам не понимал, почему всё здесь узнаваемо. То ли старое корыто помогает вспоминать? Или возникла связь с папой Гереро? Ведь именно тут провёл он на охоте большую часть остававшегося ему времени. Наверное, и по этой тропе ходил с копьём и дротиками.
Эцнаб бесшумно увлёк Шеля за дерево и кивнул вперёд, где что-то двигалось и вздыхало тёмно-бурое, с белыми пятнами.
Прямо перед ними, в десяти шагах, остановился тапир. Он щурился и морщил лоб, беспокойно шевеля ушами и длинным носом, величиной с коротенький хобот. Вид его был настолько конфузливый и растерянный, будто у жениха, проспавшего день свадьбы.
Уловив в воздухе нечто подозрительное, тапир опустил голову и слепо, как самоубийца, бросился напролом в чащу, так что сельва охнула и содрогнулась.
Ему-то хоть бы что нипочём удары сучьев и ветвей! рассмеялся Эцнаб. Зато таким манером спасается от любого хищника.
Даже от ягуара? спросил Шель.
Напрасно, мальчик, ты произнёс его имя. Этот зверь лёгок на помине! по лицу Эцнаба пробежала тень, и он вытащил из-за пояса деревянный обоюдоострый меч с лезвиями из пластинок обсидиана. А когда он голоден, то хуже крокодила, может посеять страх в твоей душе. Не стоит с ним встречаться на тропе тапира. Проложим новую
Они углублялись в сельву, а по вершинам деревьев с шумом, напоминавшим порывы ветра, скакали вереницы чёрных длиннохвостых обезьян мириков. Ах, как им было любопытно, кто это тут рубит кусты и лианы! И некоторые смельчаки спускались так низко, что их причёсанные, словно только от парикмахера, морды выглядывали из листвы на расстоянии ладони.
Уже смеркалось, когда они вышли к огромному провалу в скале, откуда веяло холодом, как из загробного мира. Стёртые каменные ступени уходили в темноту. А далеко внизу едва слышно вздыхало, колыхалось подземное озеро непроглядное, как беззвёздное небо.
Эцнаб достал из заплечного мешка деревянное ведёрко, положил туда камень и начал спускать на верёвке. Долго-долго путешествовало ведёрко, пока не раздался всплеск, словно удивлённый голос.
Это Чомиха лучшая вода, говорил Эцнаб, вытягивая верёвку. Есть Каха Полуна дождевая. Цупуниха воробьиная. И Какашаха вода попугаев. Но Чомиха лучшая!
Шель пил Чомиху, ощущая, как вечерняя сельва проникает в его душу.
И время здесь было иным, чем в городе на острове. Кажется, оно уходило, оставаясь.
Он лёг ничком на тёплый камень, но видел всё вокруг.
Небольшой броненосец-тепескуитли, семеня короткими когтистыми лапами, бродил у своей норы близ муравейника мигал задумчивыми свиными глазками, изредка поглядывая на луну.
Если нет мотыги, чтобы выкопать клад, поймай тепескуитли! усмехнулся Эцнаб. Лучшего копальщика не сыщешь. Такой силач! Направь, куда требуется, и через триста ударов сердца будет тебе яма в три метра глубиной.
Уже колибри прятались в крохотные гнёзда под пальмовыми листьями. А летучие мыши, наоборот, просыпались. Они хозяева ночи. Беззвучно носятся меж деревьями. Листоносые на лету ловят рыбу в озёрах и реках. Вампиры снуют, отыскивая теплокровных, так осторожно, ловко присасываются к лапам индюшек, что те и не чуют.
Открылось тёмно-зелёное небо Яяуко. Затем второе, где живут звёзды. И, наконец, четвёртое, по которому восходит Венера.
Ночная сельва оглушала цикады, кузнечики, лягушки, лагартихи, квакши и филины
Нет-нет, филины молчали! Когда филин крикнет, умирает воин майя. Шель это точно знал. «Тла-ко-ло-тль!» так страшно кричит филин.
Огромные светляки, подобно невиданным близким созвездиям, озаряли ночь, порхая и вдруг замирая. Бывает, среди них являются алуши. Такие же яркие, но куда больше, светлые призраки, души умерших людей, оставшиеся жить в сельве.
Ночью Эцнаб определял время по Венере, Плеядам и Ориону.
А вот и Мировое древо, которое поддерживает небесный свод, указал он на Млечный путь. Его отражение на земле священное дерево сейба. Всё, что есть на небе, отражается на земле. Или наоборот
Шель закрыл глаза, засыпая. И запад был красным. Юг синим. Восток белым. А север чёрным, поскольку там страна временно мёртвых. Тех, что уходят, оставаясь.
Рваное ухо
Шель сражался с ягуаром. В правой руке меч, а левая обмотана шкурой тапира.
Пока ягуар, урча, драл её когтями, Шель взмахнул мечом и отсёк ему хвост.
Извиваясь, упал он на землю и тотчас превратился в гремучую красно-черную королевскую змею. А ягуар взревел от боли и завертелся на месте, старясь лизнуть обрубок.
На это было так страшно смотреть, что Шель вскочил в пирогу и, оттолкнувшись, погрёб к острову.
Но тут заметил, это вовсе не озеро Петен-Ица. Над ним простиралось каменное небо! Он плыл в темноте под землёй неизвестно куда. Сердце билось так часто и гулко, что он боялся, как бы не случился обвал. А сзади, фыркая, догонял ягуар. Вот он уцепился лапой и поднял над бортом тяжёлую пятнистую башку с яростными жёлтыми глазами.
Шель нырнул в чёрную воду и быстро поплыл сажёнками, как учил папа Гереро, но ягуар освоился в пироге и поспевал, умело орудуя веслом. Уже толкал в спину, стараясь потопить.
Шель! шептал он прямо в ухо. Шель!
Выскочив из воды, Шель открыл глаза и увидел перед собой ягуара, готового к прыжку.
Не сразу сообразил, что это пятнистая шкура на стене, парадный плащ, который когда-то подарил отец, убив на охоте самку ягуара.
«Если повстречаешь её жениха, сказал он тогда, то сразу узнаешь по рваному левому уху это след моего копья!»
Мама Пильи сидела рядом, обнимала и гладила по голове:
Шель! Мой голубок! Моё солнце! Чего ты напугался? У нас всё хорошо!
Возможно, так оно и было, но уже не первый месяц какой-то ягуар-убийца бродил вокруг озера по сельве, уничтожая всё живое.
Он учинил настоящую бойню, нападая на оленей и тапиров, на обезьян и фазанов, на черепах и крокодилов.
Его рыканье слышали и в городе.
Более того, он приплывал на остров. Сначала задрал несколько собак и свиней, а потом старика-водоноса и двух подгулявших музыкантов. Он убивал, кусая в затылок или переламывая хребет.
На него устраивали облавы, пытались загонять в ловушки, но без успеха. Ягуар ускользал, и даже следов его не находили.
Хотя поговаривали, что левое ухо ягуара рваное.
Конечно, он непременно видел из какого-нибудь логова, кто надевает по праздникам шкуру его невесты. И теперь наверняка охотился за Шелем.