Нормально! По установке прошёлся вверх да вниз, вот слегка и запыхался, ответил Воронцов, таинственно улыбаясь.
Запыхался, а сам лыбишься. Или чё увидел, спросил его Дорофеев.
Да, нормально всё. У вас-то как смена?
И у нас всё нормально, я там написал в вахтовом журнале, замечаний нет.
Аркадий Павлович открыл журнал регистрации нарушений технологического режима, прочитал записи начальника установки и технолога, в вахтовом журнале познакомился с отчётом прошедшей операционной смены, расписался.
Всё, можешь идти отдыхать, Анатолий Фёдорович, дежурство принял.
Ну, будь здоров, ответил Дорофеев и, пожав руку своему сменщику, пошёл на выход из операторской. Следом за ним пошла вся его бригада.
За ходом пересменки смотрела вся бригада Воронцова. Ничего необычно в этом не было, но Семён Петрович Лавренёв старший машинист компрессорной установки, проработавший с Аркадием Павловичем двадцать три года, заметил в лице своего старшего оператора какую-то скрытую искру, которая стала разгораться, как только закрылась дверь за последним оператором бригады Дорофеева.
Ты чё эт сёдня весёлый-то? всматриваясь в глаза Воронцова, проговорил Лавренёв. Никак девицу-красавицу встретил, и та шепнула тебе ласковое слово.
В самую точку! вскинув указательный палец, улыбнулся Воронцов. Встретил, да ещё какую! Марь Палну в гости пригласила.
Это какая такая Марь Пална? резко вскинув в сторону Воронцова голову, грозно и одновременно встревожено воскликнул Гудзь.
Соседку твою, Николай Палыч. Ох и хороша женщина. Не женщина, а сливки! одновременно тряхнув головой и сжатыми в кулаки руками, ответил Воронцов и, сладостно прикрыв глаза, потянул в себя воздух, как бы вбирая в себя аромат той, кем заинтриговал свою бригаду. Жаль не взбитые, добавил и горестно вздохнул, как бы сожалея о чём-то тайном, одновременно поглядывая на Николая Павловича, какую реакцию произвели на него его слова, в которых явно чувствовался скрытый подтекст. Хороша!
Хороша Маша, да не ваша! исподлобья зыркнув на Воронцова, проговорил Гудзь и, церемонно отвернувшись от него, бурча что-то под нос, направился к технологическому щиту своего блока, и уже оттуда через минуту, как бы между делом проговорил. А она-то что?
Кто? спросил его Воронцов.
Марь Пална, кто ещё-то?
А-а-а, вон ты о ком? Да я уж и забыл о ней, хитро блеснув глазами, проговорил Воронцов. Или растревожила? Так это не ко мне. Это ты к ней со своими вопросами. А если и сказала что, так это так между нами, тебя то уже не касается. Своё ты уже упустил.
И что такое я уже упустил? приблизившись к столу оператора и заглядывая в лицо Воронцова, проговорил Гудзь.
Подробности она тебе сама обскажет, если пустит на порог, а в остальном, поведанном мне Марь Палной, я перед тобой отчёт не должен держать. И не советчик я тебе, сам перебирай в своей памяти, чем не угодил женщине.
И что ж такое интересного она вам обо мне рассказала, позвольте вас просить, уважаемый Аркадий Павлович? Чем это я не угодил ей?
Ну, ты даёшь, Николай Павлович. Я что ли к ней с вареньем ходил.
После этих слов, вся бригада воззрилась на Воронцова, затем перевела взгляд на Николая Павловича, как бы спрашивая его: «О каком варенье говорит Аркадий Павлович, и какое оно имеет отношение к разговору?»
Ну, чё засмотрелись-то? Не девица! увидев на себе вопрошающий взгляд товарищей по бригаде, возмутился Гудзь. Ну, ходил, ходил и чё, вам-то какое дело?
Куда ходил-то Николай Павлович? Объясни толком. Можь наша помощь нужна? Так ты скажи, участливо проговорил Ключкин, все свои, не стесняйся.
Какие уж тут теперь стеснения, коли растрезвонила всем, кому ни попадя, а на вид женщина как женщина балаболка, махнув рукой, ответил Гудзь. Она ж напротив меня живёт, на одной площадке, и тоже одинокая. Вот и сходил к ней просто как к соседке чайку попить, да поговорить. Чё тут такого. Да и было-то всего один раз.
Да ты не тушуйся, Николай Павлович, рассказывай, поддержав переминающегося с ноги на ногу товарища, проговорил Лавренёв. Рассказывай, как оно было-то? Долго упиралась?
Старый ты, пёс, Лавренёв. На пенсию скоро, а всё туда же, всё об том же! Я без всяких задних мыслей, а ты аж всё настроение пропало рассказывать, покачивая головой, с укором посмотрел на старшего машиниста Гудзь.
Поняв, что обидел товарища, Лавренёв подошёл к Гудзю и, положив на его плечо руку, с просительно-повинной ноткой проговорил: «Без обиды, не подумал, ты уж того Николай Павлович, не находя нужных слов, сморозил, не подумавши».
Ладно, чё уж тут, со всяким бывает, похлопав по руке Семёна Петровича, примирительно ответил Николай Павлович. Я ж только-то и хотел сказать, что один раз зашёл к ней, по её же просьбе теперь вот знать буду, что Марь Пална хошь и красивая женщина, а стыда у неё совсем нет. Понял я, что она возомнила. Только мне от неё этого не надо я же чисто по-соседски, Гудзь посмотрела на товарищей по бригаде, помолчал несколько секунд, как бы думая, продолжать откровения, потом потёр подбородок и спокойно проговорил, взял пол-литровую баночку смородишного варенья, томик стихов ну и пришёл. Чай попили, я ей стихи хорошие почитал вот и всё. Потом пошёл домой.
А варенье-то при чём? Что-то я не понял, спросил Гудзя Перелётов.
Да, ни при чём. Она это всё. Я когда домой-то пошёл, она мне банку-то в руку прям и сунула: «Забыл, сказала, своё варенье!» Я ей в ответ, не нужно оно мне, тебя угостить принёс, а она со злостью смотрела на меня и банку в руки совала. Ну, взял и пошёл. Вот и всё. А ты, Воронцов, сочувственно посмотрев на старшего оператора, с ехидцей ко мне, с мыслями своими дурацкими похабными. Думаешь, не понял, куда метишь. У тебя только-то и разговоров как о бабах, как бы кого загрести, да в кровать завалить. Балабол ты, Воронцов.
Мне, знаешь, как-то всё одно, варенье или стихи твои, не ко мне ходил, а к ней. Только она всё иначе рассказывала, стал оправдываться Воронцов. Попил, сказала, чаёк, баночку крышкой закрыл, книжечку подмышку и ушёл, а я думала, хоть намекнёт что к чему. Вот так и сказала. А кто из вас врёт мне как-то это по́боку.
Николай Павлович с сочувствием посмотрел на Воронцова, покачал головой, как бы говоря: «Что с тебя взять?» и пошёл к ступеням за операторским щитом, ведущим в технологический двор.
Александр Васильевич.
Александр Васильевич Перелётов уже никогда не улыбнётся своими некогда пухлыми, а ныне как-то мгновенно ссохшимися губами, и не посмотрит всегда серьёзными глазами на мир, в котором жил ещё три дня назад. Заострённый подбородок покойного, резко выделяющийся на его клиновидном лице при жизни, тянул уголки губ вниз, что придавало лицу некоторую скорбь и обиду на всех и вся. Сейчас же, когда Перелётов лежал в гробу, уголки его губ, скошенные вниз, выражали удивление и всем, прощающимся с покойным, казалось, что через миг он откроет глаза и спросит: «А что вы здесь делаете? Почему мои руки скрещены на груди, и почему в них зажжённая свеча?»
В комнате прощания, слева от одра, сидели на стульях пять человек, четыре члена бригады, в которой до своей смерти работал Перелётов и Ольга Максимовна Еремеева сожительница Александра Васильевича, ныне покойного.
А я ему только неделю назад четыре колеса купила. Радовался. Говорил, как раз вовремя. Сокрушался, что скоро техосмотр, резина лысая, а денег нет. А мне-то, зачем они одной. Солить их что ли? вздыхая, говорила Еремеева.
Помер-то от чего? спросил её Ключкин, в душе думая о другом, скорей бы закончилась церемония прощания и за стол.
В Горный Алтай собирались поехать этим летом как в отпуск пойдём. Живём рядом с Алтайским краем, а вот как-то не удосужились, И уже не удосужимся. Э-хе-хе, горюшко ты моё горькое! тяжело вздохнула Ольга Максимовна. Опять мыкать тебя буду одна одинёшенька. Раз в жизни попался хороший человек и тот сгинул сердешный ты мой! горевала, но более жалела себя, нежели своего сожителя, ушедшего в расцвете лет в иной мир.
Да-а-а! Жить бы, да жить человеку! Лет-то, поди, и пятидесяти не было, проговорил Лавренёв.
Кого там какие пятьдесят сорок три ему было, а вот, показной скорбью наполнив губы, сердцем слаб был, ответила Еремеева.
Так вроде не жаловался на работе-то, вступил в разговор Воронцов.
Терпеливый был. Жизнь-то не шибко его баловала, научила. Хотя как сказать ежели посмотреть повнимательнее, то всё складно у него было. За границей побывал, денег привёз много, «Волгу» купил, а жизнь не удалась.
Что ж так? поинтересовался Воронцов.
С женой был в какой-то арабской стране у Красного моря. Работали там, он машинистом на ихнем нефтекомбинате, она, вроде как, врачом там была.