Что ж так? поинтересовался Воронцов.
С женой был в какой-то арабской стране у Красного моря. Работали там, он машинистом на ихнем нефтекомбинате, она, вроде как, врачом там была.
Жена? удивился Воронцов. Первый раз слышу, никогда он о ней не говорил.
А что говорить-то. Сгинула там. Дело тёмное. Он сам ничего толком не знает. Говорил, что пошла купаться в море Красное и утонула, а так дело было или иначе, и утонула ли, неведомо. Тело-то не нашли. Может, украл её кто, говорил, красивая была и лет-то всего двадцать семь, а может, сама утёкла к какому-нибудь баю. Кто ж их разберёт красавиц-то. Возвратился в Советский Союз, а жить-то и негде. У тестя до того жил с женой своей не пустили. «Видеть тебя не хотим», сказали. Развернулся и к товарищу школьному. Тот пустил, вроде как бы и рад ему, а через неделю к жене своей приревновал и выгнал. Александр потом сказал мне, что слышал их разговор. Жена тому надоумила друга-то его.
Бывают такие. Вот у меня тоже друг был, в одном доме жили, так вот он
Погоди, Вася, остановил Ключкина Лавренёв. Дай человеку высказаться.
Хозяйка, катафалк приехал. Звать людей, чтобы гроб выносили.
Зовите, что уж теперь, ответила вошедшему в комнату мужчине Еремеева. На всю жизнь не наглядишься, а говорить-то уже и не с кем. Помер сердешный.
До кладбища ехали молча. Рядом с гробом в катафалке сидели те же пять человек. В могилу гроб опустили друзья почившего, они же закрыли его землёй и установили деревянный крест, сделанный в своём доме Семёном Петровичем Лавренёвым. Завод обещал сварить оградку и памятник, но дальше обещаний дело не пошло.
За поминальным столом уместилось два десятка пришлых никому не ведомых людей.
Откуда всё узнаю́т, и ведь одни древние бабки, ни одного старика, думал Гудзь, поднося ложку с борщом ко рту.
Вероятно, так думали все, кроме Васи Ключкина, жадно запивающего стаканом компота засунутый в рот блин.
Рядом с ним Воронцов наливал из бутылки водку в стакан только что усевшейся за стол бабусе лет под девяносто.
Хватит, бабушка, уже налив четверть стакана? спросил он её.
Хватит, милый, хватит! ответила она, указательным пальцем левой руки постукивая по горлышку бутылки.
Стакан наполнился до краёв. Выпив водку маленькими глотками, бабуся взяла ложку и неторопливо стала поглощать борщ, потом так же неторопливо съела гуляш с картофельным пюре, выпила стакан компота, открыла сумку, до этого лежащую у неё на коленях, бросила в неё горсть конфет и вышла из-за стола. Всё было проделано чётко и заученными движениями.
По истончении потока людей, Ольга Максимовна поставила на стол тарелку с борщом, села перед ней на стул, молча налила полстакана водки, выпила и впервые за весь день заплакала. Выплакавшись, собралась, утёрла платком глаза и, ни к кому конкретно не обращаясь, сказала: «Сердце слабое у него было у Александра-то Обнял крепко и помер прям на мне».
Семён Петрович.
Семён Петрович Лавренёв, работая в ночную смену, всегда приносил в общий котёл шмат сала.
В ночную смену столовая не работала и мы всей бригадой собирали общий стол из того, что каждый приносил из дома, обычно это была банка консервов или жареная колбаса, «Докторская» или «Молочная» которая продавалась в буфете нефтекомбината у проходной. Сахар, заварку для чая, картофель, лапшу и соль приносили по очереди и хранили всё в металлическом ящике под замком, вместе с посудой. Такие ящики были у каждой бригады. Готовили ужин все, сегодня я, на следующую ночь Вася и так по очереди.
Как-то в начале смены, Семён Петрович приняв вахту, зашёл в операторскую, волоча за собой мёртвую собаку.
Ты зачем приволок дохлятину? спросил его Вася.
Это, Вася, не дохлятина, а шапка, ответил Лавренёв. Машина её задавила, я освежую, шкуру выделаю и шапку сошью, а потом на барахолку. Махом купят. Вишь, какая необычная расцветка. Семён Петрович сунул собачку под нос Ключкину.
Ну, ты того, осторожнее! возмутился Вася, затем как-то необычно посмотрел на Лавренёва и громко проговорил. А чё это ты вдруг, ни с того, ни с сего пешком потёпал? Ездил, ездил на автобусе от проходной до самой установки, а как стемнело, так пешочком пошёл. Думается мне, мужики, посмотрев на членов бригады, что Лавренёв уже давно собачку-то приметил, вот и порешил её. Что-то не видно, чтобы её задавила машина. Она чё дурная чтобы счёты с жизнью сводить? И шофера по территории ездят тихо. Нет, тут что-то не то!
Бригада воззрилась на Лавренёва, ожидая от него объяснений на обвинение выдвинутое Ключкиным.
Вы чё это, мужики! Поверили трёпу Ключкина Я пешком-то пошёл потому что рано пришёл, что, думаю, стоять, да ждать автобус, когда можно спокойно пройтись прямиком до установки, а не ехать в давке.
Днём-то тебе давка нипочём, а тут вдруг сдавили тебя. И вообще, у Васи в голове промелькнула какая-то мысль, что проявилось в блеске его глаз Братцы, так он нас всё время собачатиной кормил. То-то я удивлялся, почему у него сало какое-то тощее. Он собачек, верно, по ночам ловит, шкуру, значит, себе на шапки, а нам сало собачье. Ах ты, паразит ты, паразит!
Лавренёв опешил и часто заморгал глазами, потом собрался с мыслями и спокойно проговорил:
Давай, давай, трепись! Молоти языком, он без костей. И вообще, мужики, обращаясь к бригаде, Вася у нас, что угодно нагородит, лишь бы вы не ели моё сало. Один на него нацелился! Вспомните, как он его молотил за ушами трещало!
Трещало как бы ни так! с ухмылкой ответил Ключкин. С чего оно трещать-то будет, сухарь что ли? Сало, оно и есть сало, ничего в нём необычного нет. Только вот скажи нам всем, пошто оно у тебя тонкое, как вовсе и не свиное, и белое уж очень такое на базаре не продаётся. На базаре оно жёлтое, толстое и шкура у него толстая и с щетиной, а у тебя шкура тонкая и жуётся хорошо, так не бывает. Вот!
Ну, шкура конечно, не у меня, у меня кожа, а у моей свинушки. А чистая и тонкая, потому как не держу я свиней год, а всего полгода и кормлю не одной картошкой, а ещё и хлебушком, так как для себя содержу животину, а не для продажи. А ты, Вася, сало больше не ешь, что я приношу, а то ненароком в собачку превратишься. То, что тявкать будешь, так к этому все уже привыкли, а то, что шапка из тебя никудышная выйдет, так это как пить дать. В тебе одно говно, а шерсти пшик.
Не очень-то и хочется твоего сала. Все люди как люди, кто колбасу, кто кусок мяса или курицы, а ты вечно сало тащишь, смотреть на него уже тошно. А то, что ем, так жрать-то хочется, вот волей-неволей и приходится есть твоё сало и с закрытыми глазами, чтобы, значит, не полоснуло с него. Вот уже, Вася провёл ребром ладони по шее, где сидит твоя собачатина. Сам-то своё сало не ешь, давно обратил на это внимание. Всё норовишь мясо или курицу ухватить вилкой. Пошто так? Объясни народу!
Лавренёв стоял, хватал воздух ртом и не знал, что ответить. На помощь пришёл Гудзь.
Мужики, вы чё это? Ни с того, ни с чего, на ровном месте перебранку устроили, и непосредственно к Лавренёву. Семён Петрович, а вот скажи, ты, где у свиньи сало вырезаешь? С живота или с жопы? И как, долго то место заживает?
Лавренёв воззрился на Николая Павловича, потом сглотнул застрявший в горле комок и с хрипотцой проговорил:
Ты о чём это, Коля?
Ты же сам рассказывал, что заваливаешь своего хряка, вырезаешь у него кусок сала, а потом зелёнкой.
Бригада грохнула от смеха.
Вы чё, мужики? переводя взгляд от одного на другого, проговорил Гудзь. Он же сам рассказывал, вот я и поинтересовался. Больно наверно свинье-то.
Ну, ты отчебучил Николай Павлович, вытирая заслезившиеся от смеха глаза, с живой свиньи сало. Это я слышу впервые, проговорил Воронцов. Ладно Витёк бы спросил, ему позволительно, он у нас самый молодой в бригаде и можно сказать человек не гражданский, а ты-то откуда такую муть выкопал? Вроде четвёртый десяток разменял, а ума, постучав костяшками руки по своей голове, ни бэ, ни мэ, ни кукареку!
Ты вечно со своими подколками, Аркадий Палыч. Сам же, спрашивал Лавренёва. Расскажи, да расскажи, откуда сало со свиньи вырезаешь?
Так разве ж я говорил, что с живой свиньи-то? Я же имел в виду уже зарезанную. А вообще-то хватит мужики, повеселились и буде. Работать надо, и к Лавренёву. А ты, Семён Петрович, собаку-то убери отсюда, у себя в насосной разделывай, да проверь горячий насос. В журнале написано, что подтекает он. Может быть, стоит перейти на резервный.
Все разошлись по своим рабочим местам.
Поганки
В трёх тысячном году археологи нашли полосатую палку. Возник вопрос «Что это такое?» На него ответил древний старик «Жили на земле Ментозавры, они этой палкой деньги делали».
В моей жизни не встречались нормальные, честные менты. Все менты, с которыми меня сталкивала судьба, были хапугами и злобными сущностями. Вот ты, потомок, можешь подумать, что я сам та ещё «штучка», но не торопись с выводами, послушай, что сейчас расскажу.