Не ожидавшие нападения найманы были застигнуты врасплох, когда монголы вторглись в их земли. Орда Таян-хана превосходила по численности монгольское войско, но у страха глаза велики, и Таян-хан отступал, не решаясь дать сражение; а по пути от него откалывались, сворачивали в сторону и бежали прочь многие родичи и знатные нойоны со своими семьями. Это отступление продолжалось до тех пор, пока Таян-хан не попал в окружение на возвышенности Наху-гун.
Решающая битва началась вечером. С устрашающими криками помчались на врага монгольские багатуры, пуская в ход сперва стрелы, затем копья; и наконец, сойдясь в ближнем бою, стаскивали врагов с сёдел при помощи волосяных арканов и острых крючьев, прикреплённых к древкам пик. И добивали их короткими мечами и кривыми саблями. Кони в исступлении кусали неприятельских всадников и друг друга. Некоторое время найманы пытались оказать сопротивление: с яростью отчаяния наскакивали они на врагов, обменивались с ними ударами, но очень скоро валились наземь, изрубленные, обливающиеся кровью. Ни выстоять, ни спасти свои жизни они не имели шансов.
К утру всё стихло. Найманы были разбиты, Таян-хан погиб в сражении, а его сын Кучлук бежал с остатками найманского войска.
Вновь удалось ускользнуть и неуловимому Джамухе.
Ничего, мы его столько раз били, что теперь за ним никто не пойдёт, холодно щурясь и покручивая пальцами правый ус, сказал Чингис-хан. Кому он нужен? Пусть анда скитается по краям мира, как старый хромой дзерен59, пока не издохнет от усталости. А может, ко мне приползёт просить милости. Только прежде чем он её получит, уж я припомню ему, как он варил в котлах моих нукеров.
Да, он победил. В очередной раз доказал всем, что с недавних пор ему не стало равных в степи, и впредь будет только так, и никак иначе Однако Джамуха снова ускользнул у него из рук. И досада осталась.
«Ладно уж, осадил он себя. Даже самый счастливый человек не получает всё и сразу».
Зато с описанного дня не стало на Алтае найманской страны: вся она, с её народом, вошла в Чингисов улус. Здесь же сдались хану и племена, шедшие прежде за гурханом Джамухой: джадаранцы, хатагинцы, сальджиуты, дорбены и многие другие.
Привели к нему Гурбесу, мать Таян-хана. Когда та была молода, по всей степи разносилась молва о её редкостной красоте. И сейчас ещё Гурбесу сохранила следы былой привлекательности: стройный стан, как у юной девушки, гладкое лицо без единого намёка на морщины, большие, слегка раскосые глаза с бархатистым взглядом Воистину в юности она должна была сражать мужчин наповал!
Горделиво, не склоняя головы, стояла Гурбесу перед ханом-победителем. И это его рассердило:
Обычно пленные молят о пощаде, целуя мои гутулы. Что же ты молчишь-то, словно Великий Тэнгри подарил тебе вечную жизнь?
Вечную жизнь мне подарить может только наш бог Иисус60, ответила женщина, и её взгляд светился прозрачным льдом. А от твоего идола мне ничего не надо. И у тебя просить пощады не собираюсь, ведь ты способен только втаптывать жизни в прах. Убей меня, я готова к смерти.
Э-э-э нет, не будет у тебя лёгкого конца. Мне ведь рассказали пленные нойоны, что это ты вместе с Джамухой подбивала Таян-хана идти на меня войной. Мало тебе было найманского улуса, ещё и моего захотелось? Могла бы жить спокойно так нет же! Добилась того, что Таян сделался вороньей поживой Чего не хватало тебе? Почестей? Богатств? Славы? Так получишь от меня славу такую, что сохранится и через много трав после твоей смерти.
Ты убил моего сына, сказала Гурбесу. И ничего худшего уже сделать мне не сможешь.
А вот сейчас увидишь, недобро усмехнулся в усы Чингис-хан. Доложили мне, будто ты говорила, что от монголов дурно пахнет. Что ж, хоть ты уже и немолода, но сегодня я брошу тебя на своё ложе, и пусть монгольский запах войдёт в твою плоть навсегда. Посмотрим, сумеет ли помочь тебе твой голый бог на кресте.
Сказав это, он развернулся к ней спиной и направился к своей юрте. Задержался у входа, сделал знак нукерам и, откинув полог, шагнул внутрь.
Гурбесу тотчас подхватили под руки. Она зарычала раненой тигрицей и стала отчаянно отбиваться. Но все её усилия были тщетны: женщину проволокли следом за ханом и бросили на войлочное ложе. Затем невозмутимые нукеры вышли наружу и встали по обе стороны от входа в юрту, уперев в землю короткие копья.
Гурбесу тотчас подхватили под руки. Она зарычала раненой тигрицей и стала отчаянно отбиваться. Но все её усилия были тщетны: женщину проволокли следом за ханом и бросили на войлочное ложе. Затем невозмутимые нукеры вышли наружу и встали по обе стороны от входа в юрту, уперев в землю короткие копья.
Из юрты долго доносились отчаянные крики и звуки борьбы. Но крики становились всё тише и вскоре сменились редкими стонами. А затем наступила тишина.
Прошло время, достаточное для того чтобы неторопливому всаднику несколько раз появиться с одной стороны горизонта и скрыться с другой, прежде чем хан вышел наружу.
Хоть и не из молоденьких эта кобыла, а ведь и не очень стара ещё, норовиста и вынослива, лениво выговорил он, обратив лицо к группе собравшихся поблизости нойонов. И, щурясь от ярких лучей неторопливо поднимавшегося в зенит солнца, добавил:
Оставлю её себе. Медленная месть намного слаще, чем быстрая. Чтобы распробовать мясо, надо его как следует разжевать. Поханствовала вдоволь Гурбесу теперь же может только шипеть, как кобра, вставшая на хвост. Да и зубы у этой кобры я вырвал Ничего, пусть поживёт и поучится покорности у моих молодых жён.
Нойоны почтительно молчали. Им не было дела до судьбы знатной пленницы.
Хан ещё недолгое время постоял подле входа в юрту, обратив свой взор в испещрённую цветущими маками степь и слушая раздававшуюся поблизости жизнерадостную песню жаворонка. А потом зашагал прочь.
В последующие дни, когда у Чингис-хана возникала такая прихоть, он призывал Гурбесу к себе в юрту и употреблял её иногда быстро, не раздеваясь, но чаще оставлял на всю ночь. Она уже не сопротивлялась, она сделалась покорной и ласковой. Такой, что со временем хан, дивясь женской природе, стал забывать о прежней вражде. А потом женился на Гурбесу. С тех пор она сидела на пирах вместе с другими ханскими жёнами, а когда он желал делила с ним ложе Прошлое миновало, а в настоящем человеку требуется не так уж много. На войлоке, подле уютно потрескивавшего огня в очаге, чувствуя в себе горячую плоть Чингис-хана и смешивая свой пот с его потом, Гурбесу уже не удивлялась тому, что ей бывает хорошо с некогда внушавшим омерзение человеком, убийцей её прежнего мужа и безжалостным гонителем всего найманского племени. Не зря говорят, что даже одна маленькая радость может разогнать тысячу больших горестей, а судьба подобна колесу движущейся кибитки: крутится, не зная остановки, и в свой черёд меняет верх с низом, а низ с верхом.
***
Всё меньше оставалось тех, кто не желал склонить голову перед новым владыкой степи и решался ему противодействовать. До недавнего времени не было редкостью, когда на обширных степных просторах возникали, крепли и разрастались новые улусы, а старые усыхали под ударами соседних племён, теряя людей и пастбищные угодья, или вообще переставали существовать, откочёвывали, погибали. Теперь же всё вокруг рассыпалось и разбегалось, таяло и умирало рос, как на дрожжах, только улус Чингиса, его молодое ханство.
Крепко врезались Чингис-хану в память слова найманского Таян-хана о том, что у людей должен быть один правитель. Чем дольше он об этом размышлял, тем более утверждался в мысли: всё верно, именно так и следует устроить мир ко всеобщему спокойствию и безбедному существованию. Лишь объединившись под одной сильной рукой, перестанут ханы и нойоны враждовать между собой, ведя бесконечные войны за лучшие пастбища, за скот, за влияние на соседей. Уж тогда никто не станет зариться на чужое добро!
Да, у людей должен быть один правитель, один на всех владыка и господин, вождь и повелитель, и таким повелителем станет он, Чингис-хан. Он уже объединил под своей рукой половину степных народов и теперь должен довести своё дело до конца.
И он не допускал промедления. Вскоре после победы над найманами, осенью того же года Мыши, собрав большое войско, Чингис-хан вторгся в улус кровных своих врагов меркитов. Тех самых, что некогда украли его жену и осквернили её.
Без труда разбил он хана Тохтоа-беки при урочище Харадал-хучжаур и захватил весь его улус. Правда, самому Тохтоа-беки удалось спастись бегством, уводя остатки своего войска далеко на запад.
Меркитский народ был покорён, а его земли заполонили орды Чингис-хана, разоряя курени, угоняя в рабство женщин и детей, а мужчин небольшими группами, чтобы не могли взбунтоваться распределяя по своим сотням и тысячам. Теперь уже никто и не помышлял о сопротивлении.