Мне не очень-то хотелось погружаться в грязную жижу, поэтому я осторожно тянулась к водорослям с берега, стоя на краю в старых кроссовках. Я дотянулась до большой кучи водорослей и вытащила их на берег, но дальше, за пределами моей досягаемости, их оставалось еще больше. На смену кроссовкам пришли веллингтоны, расширив сферу моего влияния, пока я не убедилась, что и этого недостаточно. И тогда пришла очередь болотных сапог. Надо сказать, что болотные сапоги дают вам ложное чувство безопасности, и вскоре, зайдя достаточно далеко, я ощутила, как ледяная вода хлынула через край голенища. А когда болотные сапоги заливаются водой, они становятся чертовски тяжелыми, и я увязла в грязи. Но хорошая мать не тонет. В следующий раз я просто надела шорты.
В конце концов я решила расслабиться и получать удовольствие от самого процесса. Помню, какое почувствовала облегчение, первый раз зайдя в воду по пояс: невесомая футболка кружила вокруг меня на поверхности воды, потоки которой при каждом моем движении я ощущала голой кожей. Наконец-то я освободилась от скованности. Мои ноги щекотали пряди спирогиры, а иногда в них утыкались носами любопытные окуни. Теперь я видела расстилавшийся передо мной ковер из водорослей, гораздо более красивых, чем когда они свешивались с грабель. Можно было разглядеть цветущую кладофору, облепившую обломки старых веток, и наблюдать за плавающими между ними жуками-плавунцами.
У меня сложились новые отношения с илом. Вместо того чтобы защищаться, я просто не обращала на него внимание, замечая его только тогда, когда, вернувшись домой, обнаруживала застрявшие в волосах водоросли или заметно коричневеющие потоки стекающей с меня в душе воды. Я научилась распознавать на ощупь галечное дно под слоем ила, засасывающую грязь у рогоза и холодную неподвижность воды там, где дно резко уходило вниз. Ничего этого не произошло бы, если бы я продолжала ходить по краю пруда.
Однажды весенним днем мои грабли поднялись с такой массой водорослей, что их бамбуковая ручка согнулась под такой тяжестью. Я позволила воде стечь, чтобы облегчить груз, а потом отбросила водоросли на берег. Уже собираясь идти за очередной порцией, я вдруг услышала звук, напоминающий шлепанье рыбьего хвоста. Под кучей брошенных на берег водорослей неистово дергался какой-то комок. Я разгребла их, чтобы посмотреть, что там. Оказалось, что это круглый коричневый головастик лягушки-быка размером с мой большой палец. Головастики обычно свободно проходят через ячейки сетей, расставленных в воде, но когда водоросли вытягиваются граблями, они закручиваются вокруг их тел, подобно кошельковому неводу. Я ухватила его, скользкого и холодного, большим и указательным пальцами и бросила обратно в пруд. Он замер на какое-то мгновение, а потом поплыл. В следующий раз я подцепила кучу водорослей с большим гладким листом, усеянным таким количеством головастиков, что это напомнило мне арахисовый торт, усыпанный орехами. Я наклонилась и освободила каждого из них.
Это было проблемой: приходилось все время копаться в водоростях. Можно было бы просто вычерпать их все, разложить по кучкам и на этом закончить работу. Я могла бы работать гораздо быстрее, если бы не столкнулась с этой нравственной дилеммой. Я убеждала себя, что не хочу причинить им вред, я просто пытаюсь улучшить среду обитания, а они лишь сопутствующие потери. Но мои добрые намерения не имели для головастиков никакого значения, если они гибли, трепыхаясь в компостной куче. Я тяжело вздыхала, но знала, что должна это делать. На эту рутинную работу меня сподвиг мой материнский долг: сделать этот пруд пригодным для плавания моих детей. Но при этом едва ли я имела право жертвовать жизнями детей другой матери, у которых, в конце концов, уже был такой пруд.
Теперь я была не только чистильщиком пруда, но и спасателем головастиков. Просто удивительно, что попадалось в сети водорослей: хищные жуки-плавунцы с острыми черными челюстями, мелкая рыбешка, личинки стрекозы. Я засунула палец в эту шевелящуюся массу и почувствовала острую боль, как от укуса пчелы. Отдернув руку, я вытащила крупного речного рака, уцепившегося за мой указательный палец. В моих водорослях оказалась целая пищевая цепочка, и это лишь те живые существа, которых я смогла разглядеть, всего лишь верхушка айсберга. Под микроскопом я увидела паутину водорослей, кишащую беспозвоночными: веслоногие рачки, дафнии, кружащиеся коловратки, а также более мелкие микроорганизмы нитевидные черви, шарики зеленых водорослей, простейшие с пульсирующими в унисон ресничками. Я знала, что они там, в пруду, но не имела возможности выловить их всех. И тогда я, взяв на себя ответственность, попыталась убедить себя в том, что их гибель послужит благому делу.
Когда чистишь пруд, у тебя появляется масса времени для философствования. Выгребая и перебирая водоросли, я подвергла пересмотру собственные убеждения в том, что жизнь всех существ равноценна будь то простейшие или иные организмы. В теории это бесспорно, но на практике все гораздо сложнее: духовность и прагматичность сталкиваются лбами. С каждой новой порцией водорослей мне приходилось расставлять приоритеты. Короткие одноклеточные жизни обрывались, потому что мне нужен был чистый пруд. Я крупнее, у меня есть грабли, поэтому я одерживаю победу. И пусть это не то мировоззрение, которое я с готовностью буду отстаивать, но при этом я не потеряла сон и не бросила начатое, а просто сознательно сделала свой выбор. Лучшее, что я могла сделать в этой ситуации, это проявить уважение и не допустить того, чтобы маленькие жизни пропали зря. Я выбирала из водорослей всех крохотных живых тварей, каких только было возможно, остальные же шли в компостную кучу, чтобы начать новый жизненный цикл в качестве почвы.
Поначалу я отвозила тачки, полные свежевыловленных водорослей, но вскоре поняла, что ни к чему таскать лишние сотни фунтов воды, и стала складывать свою мокрую добычу на берегу, наблюдая за тем, как жидкость стекает обратно в пруд. После того как водоросли несколько дней подсыхали на солнце, превращаясь в легкие, как пергамент, листья, их легко было загрузить в тачку. Волокнистые водоросли такие как спирогира и кладофора по своему составу эквивалентны высококачественным кормовым травам. Я вывозила питательные вещества, которые были равноценны тюкам хорошего кормового сена. Тачка за тачкой водоросли складывались в огромную компостную кучу, из которой позже получился хороший чернозем. Пруд буквально кормил огород, кладофора перерождалась в урожай моркови. И постепенно я стала замечать, как меняется пруд. Прошло немало дней, прежде чем его поверхность очистилась, но ворсистые зеленые коврики неизменно появлялись снова.
Помимо водорослей я стала замечать другие фильтры, впитывающие излишек питательных веществ из моего пруда. Вдоль всего берега росли ивы, тянувшие свои перистые красные корни к мелководью пруда, чтобы добывать азот и фосфор для подпитки корневой системы и формирования ветвей и листьев. Я шла вдоль берега с секатором и обрезала ивняк, свисающие к воде ветви. Оттаскивая кучи ивовых веток в сторону, я убирала целые хранилища питательных веществ, которые они высосали со дна пруда. Куча хвороста становилась все выше, и вскоре ее приметили кролики, а потом питательные вещества распространились повсюду в виде кроличьего помета. Ивы рьяно сопротивлялись обрезке, пуская вверх длинные прямые побеги, которые вырастали за один сезон высоко над моей головой. Ивняк, росший далеко от воды, я оставила для кроликов и певчих птиц, но тот, что был у берега, я срезала и связывала в пучки, чтобы потом сплести из них корзины. Наиболее крупные ветки стали основой садовых шпалер для бобов и пурпурного вьюнка. А еще вдоль берега я собирала мяту и другие травы. Как и в случае с ивами, чем больше я ее рвала, тем гуще она становилась. Каждое мое действие на шаг приближало пруд к чистоте, каждая чашка мятного чая наносила удар по запасам его питательных веществ.
Обрезание ив, похоже, возымело действие, и я принялась за дело с удвоенной энергией, двигаясь в ритме звука, издаваемого секатором; сник, сник, сник расчищала я полосы береговой линии, и ветки ивы падали к моим ногам. И вдруг что-то возможно, какое-то движение, замеченное краем глаза, а возможно, молчаливая мольба заставило меня остановиться. На последнем оставшемся стебле ивы было красивое маленькое гнездышко, очаровательная чашечка, сплетенная из травинок ситника и нитевидных корней, закрученных вокруг раздвоенной ветки дерева, чудесный домик. Я заглянула внутрь и увидела там три яйца размером с лимскую фасолинку, лежавшие в кольце из сосновых иголок. Какое сокровище я чуть было не уничтожила в своем порыве «улучшить» окружающую среду. Неподалеку в кустах, тревожно крича, порхала мать желтая камышевка. Я так торопилась и была так поглощена своим делом, что стала действовать неосмотрительно!
Я совсем забыла о том, что, обустраивая дом для своих детей, я подвергала опасности жилища других матерей, чьи намерения не отличались от моих.
Я в очередной раз осознала, что обустройство среды обитания всегда сопряжено с потерями, какими бы благими ни были намерения. Мы назначили себя судьями, определяя, что такое хорошо, но зачастую наши представления о добре продиктованы нашими узкими интересами, тем, что хотим мы. Я расставила срезанные прутья рядом с гнездом наподобие ограды, той защиты, которую я разрушила, и притаилась за камнем на другой стороне пруда, чтобы посмотреть, вернется ли птица в гнездо. О чем она думала, наблюдая, как я подхожу все ближе и ближе, разоряя ее дом, который она так заботливо выбирала, и угрожая ее семье? В мире действует множество разрушительных сил, неумолимо приближающихся к ее и моим детям. Натиск прогресса, нацеленного на улучшение среды обитания человека, угрожает моему гнезду не меньше, чем гнезду этой птицы. И что же должна предпринять хорошая мать?