III
Ровно через год, поставив праздничные яства на стол, Лера ушла на кухню и с замирающим сердцем написала: «С Новым годом! Как дела?»
Володя ответил сразу же: «С Новым годом, Лер. Представляешь, всё просто отлично. Я уж и забыл, как это бывает».
Лерка! Иди, куранты бьют! крикнул из зала Антон. Давай шампусика въе**м!
Она пошла и холодно дзинькнула свой бокал о бокал Антона. За окном с оглушительным треском один за другим взмыли вверх многочисленные салюты. Отовсюду раздавались радостные голоса. Отчего-то из-за этой чужой радости выступили слёзы.
Чуть пригубив, Лера спешно вернулась на кухню, ей хотелось продолжить разговор с Володей: «Чем занимаешься? Работаешь?».
На этот раз смс-ку от него пришлось ждать несколько минут. Тягостно и нервно. Так, что долгожданный вибросигнал заставил вздрогнуть.
«Да, работаю. Помнишь, о чём я мечтал, когда мы ещё были вместе? Вот тем и занимаюсь», проглотила Лера слова невидящими от слёз глазами. И не слушающимися руками набрала: «Я рада за тебя. Может, встретимся, пообщаемся?».
Ты где пропала-то? Иди сюда! Чё я один-то тут сижу как дурак? напомнил о себе Антон.
Сунув телефон в карман, она снова возвратилась в зал и села рядом с ним.
Ты чё такая? Плачешь?
Нет. Ничего
Да ладно, я же вижу. Давай, колись. Чё думаешь-то?
Всё нормально
Это всё из-за того, что у меня нет работы? Не ссы, будет.
Ты как сидел раньше и ничего не делал, так и теперь сидишь и ничего не делаешь. Только обещаешь. А я должна на это смотреть. Я вообще-то девушка. Я слабый человек. Я не могу постоянно поддерживать тебя, с отчаянием выпалила она.
Он хмыкнул:
Не гоняй. У тебя просто нет стремления к жизни. Все разговоры только о смерти.
Это не мешает мне стремиться к жизни. У меня есть только одно стремление и оно к жизни.
Телефон завибрировал, и Лера мельком взглянула на дисплей: «Давай, если хочешь. Но я женат, Лер».
Это просто слова. А дел нет никаких, раздражённо сказал Антон. Подними жопу, сделай что-нибудь. Только плачешься. Я чё, разорваться должен? У меня до тебя вообще-то всё нормально было. А теперь совсем как у Володи твоего стало, сука!..
Я просто ошиблась она со страхом сглотнула слюну. Я лучше буду одна. Мне тебя не вынести.
Ты чё? он слегка шлёпнул её ладошкой по щеке. Головой, что ли. ударилась? А то я ударю, если что. Я тебе не Володя. Хорош. Давай пое**мся лучше.
Лера замолчала, подавив в себе слова и слёзы. Она заранее знала, что этот Новый год будет именно таким. Потому что уже давно так было. Ей казалось, что прошёл не один только год, а несколько долгих мучительных лет.
Её жизнь изменилась решительно и бесповоротно. Антон стал невыносим. Вдруг вспомнился Володя. Потом он начал вспоминаться всё чаще и чаще. Потом перестал выходить из головы.
Пока Антон ходил курить, Лера отправила: «Ого, ты женился? Поздравляю». Потом в течение получаса, всё то время, когда недружелюбный Антонов «дружочек» терзал невзаимную ему, холодную, Лерину «размежёванность», ответ от Володи не приходил.
Чтобы обмануть невзаимность «размежёванности», она повернулась к «дружочку» задом. Так было легче. Лицо Антона пропадало из виду, и «размежёванность» становилась чуть взаимнее, чуть теплее. Лера сосредоточивалась на себе и там, «внутри», прорывались и твёрдость, и мягкость, и боль, и лёгкость, и уверенность, и отчаяние. Антону всегда нравилась такая Лера. Она, по-женски отдавая себя до конца, до самой глубины, и в глубине этой не находя дна, не зная, как себя ещё «отдать», была готова на всё.
Через час, когда Антон удовлетворённо отдыхал, Лера сбегала в туалет, где с отчаянием написала ещё одну смс-ку: «Володя, я люблю тебя». Она хотела бы в ту же минуту умчаться туда, к нему, к любимому Володе, вернуть назад эти два года, прожить их по-другому.
Лерка! настойчиво донеслось из зала.
Но ей не оставалось ничего другого, кроме как обречённо проследовать до кровати и лечь рядом с Антоном. Поцеловать его. Обнять, потеребив ноготками волоски на его животе. Положить голову ему на плечо. И всё это с отвращением. И с тем же отвращением ждать очередной близости.
Антон взял её руку и вложил в неё мокрого от половой слизи «дружочка». Лера покорилась, она знала, что от неё требуется, и взяла «дружочка» в рот.
И тогда раскатисто грянула молния, разделив тёмное небо пополам, общую атмосферу невзаимности на два состава. Лерин состав был унижающимся, мучающимся, отчаявшимся, но терпеливым и разгорячённым. Антонов возвышающимся, жёстким, удовлетворённым, но недовольным и стылым.
Антон взял её руку и вложил в неё мокрого от половой слизи «дружочка». Лера покорилась, она знала, что от неё требуется, и взяла «дружочка» в рот.
И тогда раскатисто грянула молния, разделив тёмное небо пополам, общую атмосферу невзаимности на два состава. Лерин состав был унижающимся, мучающимся, отчаявшимся, но терпеливым и разгорячённым. Антонов возвышающимся, жёстким, удовлетворённым, но недовольным и стылым.
Истекающий половой слизью «дружочек» погрузился в очень горячее, отчаявшееся, но терпеливое, мучающееся и унижающееся лоно Лериных губ, а её голову обхватили возвышающиеся, удовлетворённые, но недовольные, жёсткие и очень холодные Антоновы руки. В тот момент Лера не видела никакого неба. Она видела только молнию.
Где-то там, промеж опережавших раскаты грома немых всполохов молнии, коротко втиснулся вибросигнал. Лера краем глаза взглянула на дисплей телефона. Володя. «Прости, Лера! Теперь уже ничего не вернёшь. Теперь у нас нет пути назад».
И всё закончилось. Она так и поняла всё закончилось. У неё тоже больше не было пути назад. Вся её жизнь остановилась здесь. И здесь не было неба.
Оргия длилась до утра. Утром Лера лежала обнажённая поверх одеяла. Её глаза, устремлённые в потолок, плакали, а губы беззвучно шептали одно и то же:
Почему?.. Почему?..
Материнский инстинкт
Когда она в первый раз увидела его, он ей совершенно не понравился. И хотя это неприятное знакомство длилось всего мгновение, ей ещё долго после того приходилось отгонять от себя мысленное «послевкусие».
В голове всё время сквозил странный тяжеловесный вихрь, который беспрестанно освежал в памяти мельчайшие подробности знакомства: оно, знакомство, поражало, странно удивляло сначала неожиданностью, потом необычностью и наконец перпендикулярностью относительно всего прежнего.
Но все эти волнующие внутренние достоинства не шли ни в какое сравнение с безнадёжной непривлекательностью внешности. Глаза вот, что в тот момент определяло всё. И глаза не увидели в нём ничего интересного.
И лишь странный тяжеловесный вихрь не подчинялся всевластным глазам. Поэтому она вынуждена была пережить то необъяснимое «послевкусие». Впрочем, юный возраст (а её тогда поздравляли, кажется, с одиннадцатилетием) позволял с лёгкостью переживать не только «послевкусия», но и «предвкусия» и «вовремявкусия».
На самом пике переживания она сказала сама себе: «Когда у меня появится своя семья, то у меня будет самый-самый лучший муж и самые-самые лучшие дети». И тогда «послевкусие» постепенно потеряло свою силу.
Знакомство продолжилось примерно через год, но не оставило в памяти особенного следа. В четырнадцать она увидела его снова и вопреки самой себе задержала взгляд. Что-то в нём изменилось. Или в ней. В ней и прежде чего-чего, но равнодушия к нему не было, только теперь равнодушие поменяло градус с минуса на вероятный плюс. Хотя внешне она никак не дозволила этому проявиться. Просто маленькая галочка отложилась где-то в области сердца. Пожалуй, это и стало тем самым главным, основополагающим изменением глаза больше не имели абсолютной власти. Абсолютную власть имели «галочки» сердца.
На пике переживания «послевкусия» она сказала маме:
Знаешь, мама, когда я вырасту, и у меня появится своя собственная семья, у меня будет самый-самый лучший муж и самые-самые лучшие дети!..
Да, милая, снисходительно улыбнулась мама.
С тех пор тяжеловесный вихрь больше не оставлял её надолго. «Галочки» в сердце росли, полностью подавив глаза, и глаза искали встречи с ним источником тяжеловесного вихря. Хотя бы мимолётной. Хотя бы и несколько постыдной. Впрочем, нет официально не искали. Только очень сокровенно, там где-то в тёмных зарослях «галочек».
Да нет же, для меня главное семья, заявила она (конечно же, официально) своей лучшей подруге уже в семнадцать. Отношения между мальчиками и девочками не могут иметь другого смысла. Нельзя себя разменивать. Нужно стремиться к самому лучшему. Если муж будет самый-самый, то и дети тоже станут самыми-самыми.
А вот я не думаю ни о каких детях, сокровенно ответила подруга. Я когда вижу его, мне ничего не надо. Какая семья? Какие ещё дети? Это когда ещё будет? А он сейчас. Сейчас это и есть самое лучшее, а не потом. Если жить в ожидании «потом», непременно потеряешь «сейчас». Я ощущаю его своим «сейчас» и живу. Я не могу ощущать его своим «потом». Для меня это смерть.