А сколько их будет в таком случае?
Не важно. Они все он. Сколько бы их ни было он один.
Мне кажется, если всегда будет «сейчас», то нечему быть «потом». Вдруг тогда ни одного не будет?
Официально? Или сокровенно?
И так, и так.
Если ни одного не будет, то значит, твоё «потом» сильнее моего «сейчас». Пока я так не думаю, потому что вижу и ощущаю его каждый день.
И всё-таки в следующий раз опять где-то через год ей удалось увидеть его благодаря не официальности и даже не сокровенности, а самой откровенной постыдности.
Это было в безлюдном парке поздней осенью. Она заметила его сразу. В нём уже окончательно умерла необычность, неожиданность же его посерела из-за дождливой грусти, а перпендикулярность больше не шокировала и не обжигала глаза и сердечные «галочки».
Вообще он показался чрезвычайно уродливым, под стать осени, скучным, неинтересным и очень отчего-то однообразным. Но она всё равно стояла и смотрела на него с неуместной для девушки беззастенчивой дерзостью (в чём, конечно, и заключалась основная доля постыдности) и в нём, таком невзрачном, находила для себя нечто. И, находя, смеялась, а, смеясь, прощала ему и уродливость, и скучность, и неинтересность, и однообразность. Но несмотря на то, что смех её был созерцательно-беззвучным, он смущённо скрылся от неё какими-то суетливыми, неловкими движениями.
Да, как он, оказывается, ко всему прочему неловок и суетлив!.. Но мужественен. Настолько, что и во всём мире, исходя из её мыслей, ничто не могло уподобиться ему мужественностью. Лишь одна эта мужественность удерживала её внимание к нему, укрепляло её расположение к нему.
Об этом красноречиво говорило сладкое томление внизу живота, отчего глаза стремительно увлажнялись, а сердечные «галочки», казалось, прорывались из тела физически.
Гегемония «животного томления» пришла сама собой, просто появилась из ниоткуда и завладела всем. Власть его была настолько сильна, что тяжеловесный вихрь всегда захлёбывался в огне томления своеобразным и новым «послевкусием».
На выходе из парка её нагнал очень худенький и очень пьяненький молодой человек. Его некрасивое лицо старательно пыталось слепить свои разъезжающиеся черты в кучу относительной собранности.
Девушка!.. Девушка, как вас зовут?
Зачем это вам? обернулась она холодно. Вы что, со мной познакомиться хотите?
Он тут же растерялся, и его относительно собранные черты лица обречённо разлепились и разъехались.
Ну, я это смотрю красивая девушка одна в таком безлюдном парке
И?
Не боитесь?..
Вас? Или парк? Нет, не боюсь.
А парень ваш или муж не боится?
Вы в мужья, что ли, ко мне набиваетесь? Не стоит. Мой муж в отличие от вас будет самый-самый лучший. Извините, я тороплюсь.
Она остановила такси и уехала, а он обиженно и растерянно крикнул ей вслед:
Ты чё, дура?
Дурой ей случилось почувствовать себя чуть позже в начале весны. У неё появился молодой человек такой же худенький, вечно с пивом, с запахом перегара, почти совсем некрасивый, почти совсем несобранный и почти совсем немужественный. И он совершенно не умел выражать свои мысли. Мысли его были или слишком лёгкими, или слишком тяжёлыми, из-за чего они не могли удобоваримо совпадать со словами. Слова непременно разъезжались.
Слушай, чё мы с тобой, как эти растерянно начинал он время от времени. Может, мы ну это а?
Что?
Ну чё мы с тобой как дети, а? Только за ручку ходим Я понимаю ты там девочка все дела, но надо как-то это Чё ты сама, что ли, не понимаешь?..
Я понимаю, что я «там» девочка, а ты «там» мальчик. И что?
И он сконфуженно прекращал этот разговор хмуро мотал головой и покупал в ларьке пиво. А она чувствовала себя дурой. Как-то совсем по-другому ей представлялись отношения между девочками и мальчиками.
Ты знаешь, мне он, кажется, вообще не нравится, поделилась она с другой лучшей подругой. Я смотрю на него и не вижу в нём своего самого-самого лучшего мужа. Я в нём вообще никого не вижу. Мне его просто жалко как какого-то зверька.
«Самых-самых» нет, пойми, горячо всплеснула руками подруга. Вот я, ты в курсе, скоро выхожу замуж, а меня уже иногда прямо тошнит от моего будущего единственного-ненаглядного. Потому что он далеко не «самый-самый». И я не «самая-самая». И дети у нас, я уверена, будут не «самые-самые». И вообще семья тоже будет самая не «самая-самая». «Самого-самого» не бывает.
Ну а любовь?
Та заразительно засмеялась.
Ну да, была любовь. Цветочки дарил. В подъезде однажды всю ночь стоял, меня ждал. Слова красивые говорил. И я тоже дура ревела из-за него.
А теперь?
А теперь только «это» ему и нужно от меня, больше ничего.
А тебе?
Мне много чего нужно, она снова засмеялась. А ты как? Была со «зверьком» своим?
Для меня «это» очень второстепенно. Я мало придаю «этому» значения. Я просто вижу, что с тем человеком нормальной семьи не получится. Зачем тогда всё «это»? Понимаешь, мне тоже не нужно «самое-самое», если его нет, но нормальное, моё нужно. А тот человек для меня не мой и не нормальный.
Через какое-то время ей надоело чувствовать себя дурой, и она бросила того худенького молодого человека. Он в ответ наговорил всяких гадостей на удивление твёрдо и очень мужественно пошёл в ларёк за пивом.
Но ей всё равно полегчало. Она ни в чём не винила его. Скорее себя: что не разобралась вовремя в своих чувствах, что проявила слабость и создала совершенно не нужную связь, что грубо эту связь порвала, что сама не знала, чего хочет
И всё же, с другой стороны, она получила необходимый жизненный опыт для предотвращения подобных ошибок в будущем, не натворила очевидных женских глупостей и сняла «розовые очки» насчёт мужественности.
И ещё к ней снова вернулась поколебленная было уверенность в себе. А равно и вера в «самое-самое». Два раза, пока она встречалась с тем молодым человеком, она случайно видела и его верх своего представления о мужественности, и её чуткий внутренний мир был полон смятения и недоумения. Не ощущалось ни тяжеловесного вихря, ни «послевкусия». И даже само «животное томление» стало потихоньку угасать. И вот на волне освобождения и уверенности в себе она опять могла думать о нём без смятения и недоумения, а, оживляя его в своей памяти, вкушать всем естеством тяжеловесный вихрь и переживать «послевкусие» в океане сладости «животного томления».
Но теперь твёрдый слой мужественности, окончательно и бесповоротно прилипший к его навязчивому образу, оброс мягкими эпитетами «нормальный» и «мой». И навязчивость больше никак не тревожила её. Градус поднялся в плюс, и ей даже нравилось думать о нём. Теперь он был не сиюминутностью глаз, не сбивчивым желанием сердца и не естественными процессами «животного томления». Он сидел в голове и лишь иногда выходил оттуда. И всякий его выход сопровождался жарким и восторженным монологом к подругам, маме или папе.
Папа, он должен быть, как ты! твердила она горячими устами. Он обязательно должен быть умным, он обязательно должен быть сильным, он обязательно должен быть понимающим, чувствующим, негрубым, обязательно основательным, надёжным, спокойным, с ясностью, с твёрдостью, без легкомыслия, без преукрашивания, обязательно нерядовым, необыкновенным. Я просто не вижу другого варианта для моей семьи. А для меня семья это самое важное.
Да, милая, снисходительно улыбался папа, глядя на неё добрыми и счастливыми глазами.
По правде говоря, ей иногда становилось очень стыдно из-за всей этой жаркости, восторженности и, самое главное, умственной однообразности.
Когда он ещё находился в глазах, в сердце, внизу живота, внешняя жизнь текла вполне обычно, но голова не умела адекватно выносить его её сбивала с толку присущая ему перпендикулярность, из-за чего всё начинало казаться параллельным, а внешняя жизнь стремилась течь как-нибудь не совсем обычно.
Тогда ей приходилось принимать успокаивающие лекарства. Одно лекарство называлось словом «семья», другое словами «муж» и «жена», третье словом «дети». Всё запивалось вкусной водичкой под названием «самое-самое». Особенного облегчения «лекарства» не приносили, но помогали в одинаковой степени бороться как с перпендикулярностью, так и с параллельностью, и, что важнее прочего, мягко и изворотливо заглушали чувство стыда.
Эти мучения толкнули её в объятья другого молодого человека. Она познакомилась с ним новой осенью в том самом безлюдном парке, куда её тянуло чуть ли не каждый день с непонятной и непреодолимой силой. Он нагнал её у самого входа.
Девушка!.. Девушка, как вас зовут?
Зачем это вам? обернувшись, спросила она. Вы что, со мной познакомиться хотите?
Что ей сразу в нём понравилось, так это дерзость. Он ни капли не растерялся.