Скоро. Я полагаю, что к сентябрю у нас будет назначенная для женитьбы сумма в тысячу пятьсот рублей. На прошлой неделе я получил готовое место для заводки часов в одном приюте, кроме того, генерал фон Пфифендорф поручил мне выбрать ему хорошие бронзовые часы для гостиной, и здесь я буду иметь рублей пятнадцать комиссии.
Ну, Гельбке! Скорей крокет, крокет! хлопал в ладоши Грюнштейн. А пока, где ваши дети? Я им принес из вашей аптеки ячменные леденцы. Густинька, Фрицхен! Da haben sie[17] гостинцы.
Мадам Гельбке радостно улыбнулась, подвела к Грюнштейну детей и говорила:
Кланяйтесь и скажите: благодарю, герр провизор.
А как идет у них дело с гимнастикой?
О, Фриц совсем акробат, отвечал за жену Гельбке и прибавил: Амальхен! Ты не просрочь время. В три с половиной часа они должны делать четверть часа упражнения на трапеции, а в четыре часа им следует получить в пищу казеин. Есть ли для них молоко?
О, sei ruhig[18] Я не как ты Я аккуратная мать, отвечала мадам Гельбке. Мои часы на шесть минут не отстают.
Aber[19], Amalchen хотел оправдываться Гельбке.
Нечего, Амальхен! Ты был вчера в городе и мог поверить часы по пушке. Наконец, вчера была суббота К вам по субботам ходит в контору для заводки часов часовых дел мастер, и ты мог у него поверить свои часы. Гельбке! Ты перестаешь быть аккуратным! погрозила она ему пальцем.
Гельбке и Аффе устанавливали дуги крокета и вынимали из ящика шары.
А апотекершнапс будете пить? Я принес апотекер-шнапс, говорил Грюнштейн, вынимая из кармана аптечный флакон с красной жидкостью.
Нет, нет! Теперь нельзя! Гельбке и Аффе пили четыре шнапса за фрюштиком! вскричала мадам Гельбке. Они пили и так больше своей порции. Я позволяю Гельбке пить не больше двух шнапсов по воскресеньям за фрюштиком. А это все Аффе виноват.
Мамахен, мы пили только три шнапса, а четвертый ты нам не дала, заискивающим тоном сказал Гельбке.
Врешь, врешь! Четыре.
Я и Грус выпили сегодня тоже по четыре.
Это не делает вам честь. А невесте Груса я скажу, чтобы она лишила его за это права три дня целовать ее руку.
Гельбке подошел к жене и тихо сказал:
Мамахен, ведь Грюнштейн угощает, ведь этот шнапс будет даром. Позволь нам выпить.
Даром! Ты забываешь, что я должна подать колбасы на закуску. Ведь Грюнштейн без закуски пришел, так же тихо отвечала она. А хлеб?
Полно, Амальхен У вас от фрюштика осталось десяток раков вот мы раками и закусим.
А порядок? Ты ни во что не ставишь порядок? А твоя печень? Вот ежели бы ты был капиталист, то я позволила бы тебе рисковать здоровьем. Ты должен беречь свое здоровье для жены и детей.
Душечка, ведь я застраховал для вас свою жизнь в пять тысяч. Позволь, мамахен, выпить шнапс.
Пей, но я буду сердиться, отвечала мадам Гельбке и надулась.
Есть разрешение на шнапс? спрашивал Грюнштейн, следивший за перешептыванием.
Есть, есть! радостно воскликнул Гельбке.
Появилась рюмка и тарелка раков.
На траве будем пить, на траве Садись все на траву Садись вокруг, командовал Аффе и весело запел:
Bin ich in Wirthshaus eingetreten
Gleich einen grossen Kavalier,
Da lass ich Brodt und Braten liegen
Und greife nach den Korkenziher
О, Аффе! Какой вы кутила. Я не люблю таких. Я удивляюсь, как вам ваша сестра позволяет, погрозила ему пальцем мадам Гельбке.
Мужчины по очереди пили апотекершнапс.
Восторг что такое! говорил Гельбке, проглатывая рюмку жидкости.
На самом лучшем спирту, и собраны все травы, способствующие к пищеварению. Это жизненный эликсир, хвастался Грюнштейн.
Честь и слава провизору Грюнштейну! крикнул Аффе.
Удивительная крепость! сказал Грус.
Мадам Гельбке продолжала дуться и шептаться с сестрой Аффе.
Мамахен! Мы так веселимся, а ты дуешься и расстраиваешь наше веселье. Полно, брось Hier ist so gemuthlich, aber du Ach, Schande[20]
Sehr gemuthlich! Ausserordentlich gemuthlich![21] Еще кричал Аффе, подставляя рюмку, и прибавил по-русски:
Русская пословица говорит: остатки сладки.
Meine Herrschaften! Wollen wir noch[22] выпиваееп, предложил Грюнштейн, спрягая русский глагол «выпить» на немецкий манер. Мадам Гельбке нас простит. Она добрая.
Предложение было принято.
Паки и паки у русских
Лесной. Вечер. Солнце, позолотив в последний раз крыши домов, опустилось за сосны. Повеяло прохладой. Поулеглась пыль на дороге. Стала садиться роса. На балконах и террасах дач появились самовары. Бродили по улицам пьяные дворники. Раздавались где-то отдаленные звуки гармонии, кто-то где-то сочно ругался. На террасе, около остывшего самовара, перед только что сейчас выпитыми стаканами и чашками сидело семейство Пестиковых. Супруги молчали, дулись друг на друга и позевывали. Дети еще продолжали пить чаи, раздрызгивая в чашках куски булки. Клавдия Петровна Пестикова наградила их подзатыльниками и прогнала спать. Из комнат стал доноситься рев ребят. Михайло Тихоныч Пестиков пыхтел и усиленно затягивался папироской.
Паки и паки у русских
Лесной. Вечер. Солнце, позолотив в последний раз крыши домов, опустилось за сосны. Повеяло прохладой. Поулеглась пыль на дороге. Стала садиться роса. На балконах и террасах дач появились самовары. Бродили по улицам пьяные дворники. Раздавались где-то отдаленные звуки гармонии, кто-то где-то сочно ругался. На террасе, около остывшего самовара, перед только что сейчас выпитыми стаканами и чашками сидело семейство Пестиковых. Супруги молчали, дулись друг на друга и позевывали. Дети еще продолжали пить чаи, раздрызгивая в чашках куски булки. Клавдия Петровна Пестикова наградила их подзатыльниками и прогнала спать. Из комнат стал доноситься рев ребят. Михайло Тихоныч Пестиков пыхтел и усиленно затягивался папироской.
Переодеться в халат, что ли, пробормотал он, отправился в комнаты и вскоре оттуда явился в халате и туфлях.
Клавдия Петровна тоже сходила в спальню и вернулась в ситцевой блузе и без привязанной косы, а с собственным крысиным хвостиком. Она сидела с размазанными по лбу бровями. Сероватая полоса от накрашенной брови шла кверху и упиралась в пробор волос.
Марфа! крикнула она кухарке. Прибирай самовар-то! Что ему тут торчать.
Самовар прибран.
Вот и еще воскресенье прошло, проговорил Пестиков.
Да уж нечего сказать, приятное воскресенье, приятный праздник! отвечала жена.
Кто же, душенька, его испортил? Ведь ты сама. Сама ты полезла на ссору с Доримедонтихой, сама ты задела соседку и сцепилась с ней.
А по-вашему, молчать, по-вашему, дозволить над собой делать всевозможные надругательства?
Мало ли, про кого что говорят заглазно.
Вовсе не заглазно. Доримедонтиха прямо вослед мне хохотала над моим платьем, она нарочно так хохотала, чтобы я слышала.
Да, может быть, она об чем-нибудь другом хохотала.
Ну, уж пожалуйста! Что я, маленькая, что ли! Разве я не понимаю? А эта наша соседка, так просто она меня бесит своим нахальством. Чисто обсерваторию у себя на балконе устроила. И как только у нас в саду какой-нибудь разговор сейчас она выскочит на балкон, выпучит глаза и свой лопух расставит, чтобы ни словечка не проронить, что мы говорим.
Но ведь тут дачи так смежно построены, так виновата ли она?
А вы зачем меня в такое место завезли жить, где дачи смежно построены?
Душечка, ты сама выбирала дачу.
Я думала, что палисадник, отделяющий нашу дачу от соседней дачи, зарастет чем-нибудь.
Чем же тут зарасти, если и кустов-то нет, а сидит всего на все две голые сосны. Соседский балкон так устроен, что
Пожалуйста, не заступайтесь за эту шлюху, иначе я подумаю, что у вас с ней шуры-муры начинаются. Да и то Всякий раз как я про нее начну вы сейчас заступаться. Какая-нибудь дрянь и вам дороже жены.
Ну, а что хорошего, вдруг две дряни, Доримедонтиха и соседка, подадут на тебя к мировому?
На меня подадут, но не на вас, резко отвечала супруга.
Пауза. За палисадником послышался еврейский жаргон проходящего мимо еврейского семейства, и потом все стихло. Минуту спустя два дворника вели третьего. Он упирался, барахтался и кричал:
Загуляла ты, ежова голова!
А уж и тощища же здесь! Сплетницы, жиды, пьяные дворники и больше ничего опять начала супруга. Такой скуки нигде нет.
Да уж слышали. Что все об одном толковать! отвечал супруг.
Ну, скажите по совести: разве вам самим не скучно?
Скучно, но что же делать-то? Нам будет везде скучно, потому что мы веселиться не умеем. Нам будет и в Павловске скучно, и в Лесном скучно, и в Озерках скучно. А немцы вон везде веселятся, даже в Лесном веселятся.
Видела давеча в Беклешовом саду катавшуюся на лодке немецкую компанию. Солнце печет, жарко они без сюртуков, поют песни. Вышли на островок расселись на траву, начали пиво пить, полезли на деревья.
Ну, что немцы! Что об немцах разговаривать! Немец как таракан, он везде уживается, и везде ему удобно и уютно.
Опять пауза. Мимо палисадника пробежала, шурша туго накрахмаленным платьем, горничная. За ней гнался рослый гимназист в коломянковой блузе и в форменной фуражке. Горничная кричала:
Хороша Наташа, да не ваша! Кругла, да не тронь ее из-за угла.
Ведь это удивительно! начинает Клавдия Петровна Пестикова. Никто из знакомых даже в гости в этот поганый Лесной не едет. Два воскресенья сидим с тобой глаз на глаз и хотя бы кто из знакомых заглянул.