Глупые законы, сказала девочка, глянула на меня с вызовом. И вы глупый, если им верите.
Соскочила со стула, села возле меня, взяла мою руку своими ледяными.
Ой, какой горячий! Вам лечиться надо, защебетала. Моя бабушка рецепты разные знала, а я в тетрадку записывала, про травки, как заваривать. Я завтра приду, возьму тетрадку
Не нужно завтра! А что маме скажешь?
Мама понимает. Я рассказывала, как вы меня спасали. Она ничего плохого не ответила, только удивилась, что именно вы. Она вас знает вы раньше к ней часто ходили.
Я? К ней ходил?
Ну да. К ней в библиотеку. Городскую. Она там заведующей.
Как маму зовут?
Аля Алевтина Фёдоровна.
Да, знаю Ты её дочка?!
Что-то не так?
Наоборот
1981 1989, Городок
Алевтину Фёдоровну, или АФ как обозначал её в дневниках (а в Леанде называл по имени Алевтиной), знал давно, с шестого класса, когда получил допуск во взрослую городскую библиотеку и прочитал «Рассказ о любви» Рэя Брэдбери. Мне тогда тринадцатый шёл.
Похожа на Аню маленькая, хрупкая. «Предпервая Муза» как называл её в дневниках последующих объект отроческих желаний, где главным фетишом служили книги и всё, с ними связанное: оттопыренный вырез кофточки, в котором открывалась бретелька лифчика, когда Алевтина каллиграфическим почерком заполняла формуляр; её ноги, когда наклонялась к нижней полке, чтобы достать книгу; и я, заворожёно следящий, как поднимается край юбки, открывает углубление с обратной стороны колена.
В предсонных выдумках я не раз подходил, дотрагивался до того углубления, а потом осторожно, медленно запускал руку выше. Затем рифмовал эти стыдные желания, возбуждаясь до поллюций, заучивал наизусть и рвал, потому что показать никому не мог.
Я представлял, как попрошу разрешить мне дотронуться, хоть через одежду (и она разрешит!), но конечно, этого не делал. Зато она сама, чувствуя мои тайные желания, порой подходила ко мне, читающему за столом в отведённом уголке библиотеки, наклонялась, приобнимала за плечи, спрашивала, нравиться ли книга, или ещё что-то, и я впитывал её запах, лёгкое дыхание на своих волосах, угадывал плечами близость маленьких округлостей под тоненьким свитерком.
Однажды, будто ненароком, я прижался плечом к её грудям. Алевтина не сразу отстранилась, даже поцеловала меня в макушку. Последнее я для себя выдумал, а возможно, так было наяву.
Вычислив обусловленность подходов библиотекарши с моими уединениями, намеренно шёл в угол читального зала, садился, раскрывал книгу и спиной ждал приглушенного ковровой дорожкой цокота каблучков. Порой не дожидался. Но если посетители расходились, у нас начиналось тайное свидание (я так считал!). Не знаю, что думала при этом Алевтина я тогда о книгах не думал.
Порой она садилась возле меня на соседний стул, и я мог украдкой разглядывать её колени, похожие на детское лицо с чёлкой, щёчками, ямочками для глаз и подбородка. Я очень хотел к ним дотронуться наяву и даже гладил в стыдных мечтах. Я всегда любил зиму, уютную для чтения, но в ту пору её разлюбил, поскольку Алевтина прятала коленки под тёплые колготы, сквозь которые личико не проступало.
Разлучаемые редкими посетителями, мы обсуждали писателей и мои стихи «для всех», которые я читал Алевтине. Она внимательно слушала, порою делала замечания, но больше восторгалась и говорила о великом будущем, если займусь поэзией.
Большая часть тогдашних стихов были тайными признаниями в любви, но Алевтина, как мудрая женщина, лишь улыбалась, не отвечала на признания странного мальчика, и дарила в дни рождений редкие поэтические сборники, подписанные лимериками. Я их вычитывал по буковкам, ища в бессмыслице сокрытый смысл. И находил. Но не более того: мне было тринадцать, ей двадцать восемь.
Зато книжные новинки оставались безраздельно моими. Я допускался до распаковки бандеролей с новыми поступлениями и единолично овладевал нетронутыми страницами, пользуясь правом первого перелистывания.
Тогда, в благословенном начале восьмидесятых, я мечтал жениться на Алевтине, лишь бы подождала, пока закончу школу. Мне было совершенно безразлично, что она старше меня на пятнадцать лет и замужем.
Длился мой тайный роман, названный в дневниках «Библиотечным», четыре отроческих года, до «первой любви» в шестнадцать. После знакомства с Зиной я продолжал ходить в библиотеку, но реже книги уступили место вздохам на скамейке, стихи поменяли адресата, как и предсонные фантазии.
Алевтина Фёдоровна поняла мои поредевшие визиты. Мы общались во время заполнения карточек, обсуждали новинки, доступ к которым у меня остался, но она чувствовала перемену, не расспрашивала.
Затем была армейская служба, которая напрочь выветрила детские стыдные мечты. По возвращению домой о библиотеке не вспомнил столько книг в продаже появилось. Былая властительница мальчишеских грёз растворилась в счастливом прошлом. Всё проходит.
Однако возвращается самым неожиданным образом.
21 октября 1989, Городок
если поместить зубчик чеснока за щёку и не разжевывать, то можно выздороветь за час, лепетала Аня, не обращая внимания на моё отсутствие, а густой отвар плодов сушеной черники хорошо использовать при ангине для полоскания горла.
Она меня помнит?
Что? не поняла Аня.
Алевтина Фёдоровна меня помнит?
Конечно! Говорила, что вы были самым лучшим её читателем. Вас даже грамотой общества книголюбов наградили.
Наградили Как она?
Мама?
Да.
Никак. Вернее всё так же: работает в библиотеке, нас воспитывает.
Вас двое ты и Сашка?
Уже трое: два года как Галя родилась.
И она ничего не говорила, когда узнала о вчерашнем вечере?
Ничего плохого. Лишь улыбалась и головой качала, утешала девочка. Не переживайте, она на вас нисколечки не обиделась. Только расспрашивала, какой вы стали. И отпустила свитер занести. Так что вы не бойтесь: если мы подружимся мама ругать не станет.
Это она сказала?
Ми ещё об этом не говорили Я же не знала, согласитесь ли вы. Но чувствую запрещать не станет. Вы согласны?
Ничего не ответил что я могу ответить? Страшный грех обидеть эту женщину, обидеть её дочку. Гораздо страшнее, чем нарушить лицемерные законы, придуманные людьми.
Вы не хотите? обиженно прошептала Аня.
Я обнял девочку за плечи, притянул. Чувствовал, как от меня несёт потом. Уже хотел отстраниться, но не шелохнулся сейчас это не важно.
Мы будем дружить, прошептал в макушку, только это наш секрет. Большой секрет для маленькой компании
огромный такой секрет, мурлыкнула Аня.
Да. Но ты должна меня слушать. Делать, как скажу. И никаких возражений! Поняла?
Девочка молча кивнула, потёрлась щекой о мою грудь.
Встречаться будем в школе, при всех, чтобы никто не узнал. Поняла?
Опять кивнула, но едва-едва. Видно, не так представляла нашу дружбу.
Это значит, что самой приходить ко мне не нужно. Поняла?
Едва ощутил, как дёрнулась щёчка точно не понравилось.
Умница! сказал я, наклонился, поцеловал в косичку. Тебе нужно идти домой, а то стемнеет. Маме привет передай.
Рано ещё.
Кто обещал, что спорить не будет?
Я.
Ну вот, исполняй, я дотронулся губами пахнущего фиалками виска, легонько отстранил девочку.
Аня недовольно поднялась, расправила юбку, выжидающе посмотрела на меня, но возражать не стала.
Пошли.
Взял за руку, повёл в прихожую. Помог обуться, одеть курточку. Отщёлкнул замок.
Аня, когда уже взялась открывать дверь, обернулась. Посмотрела на меня так тоскливо и обожающе, что не видержал, наклонился, поцеловал в прикрытый шапочкой лобик.
Аня охватила меня за шею, повисла, пригнула обалдевшую голову и впилась влажными губками в мои сухие и шершавые.
За спиной скрипнула дверь
Резко выпрямился, отстраняя девочку!
Обернулся
На пороге своей комнаты стояла мама и удивлённо смотрела на нас.
Услышала, что Аня уходит, вышла попрощаться, сказала мама. Ты дочка Алевтины Фёдоровны Раденко?
Да, испуганно шепнула Аня.
Похожа.
Тут уже я глянул на мать: откуда, мол, знает?
Мы раньше часто на совещаниях в отделе культуры встречались, пояснила мама, с насмешливым пониманием разглядывая неудачливых любовников. Такая приятная женщина, всегда Эльдара хвалила. Она в городской библиотеке заведующей?
Аня кивнула.
Ну вот, а я в Доме культуры библиотекарем. Земля круглая. Передавай ей привет.
Аня опять кивнула, подняла на меня испуганные очи.
Ладно, кавалер, отпускай девушку домой, скоро стемнеет, сказала мама, повернулась и пошла в комнату.
Аня приоткрыла дверь, выскользнула бочком, засеменила вниз по лестнице.
Нужно было объясниться с мамкой, а то доконает молчаливым укором. Зашёл к ней в комнату.
Мам, ты не думай начал с порога. У нас ничего не было. И быть не могло!