А для меня равенство есть. Пусть я даже раздавила, пользуясь твоим попустительством, червяка. Он всё равно брат мне. А Яаков спешит тихонько столкнуть своего родного брата в мир пониже. Чтобы самому стать первым.
Б-г: Да, червяк? А вспомни, ведь это ты погубила свою соседку. Ты. Пусть никто не знает, но нам-то с тобой всё известно. А ты сама лучше меня? А? А того, на кого ты пришла жаловаться? Себя ты готова обелить так же, как я, как он. Так получай своё и не рыпайся!
Ы: Да я ещё и слова не сказала
Б-г: Не сказала. Ещё бы! Тебе нечего сказать
Соседка. Она попросила тебя зайти, ты ответила: «Сейчас не могу, завтра зайду и всё принесу». И ты пришла завтра. И всё принесла. Но ей нужно было вчера! Ведь ты числилась у неё единственным человеком, кому она доверяла. И на кого полагалась.
И ты ей стала страшна: тот, кому жалуешься, оборачивается твоим убийцей. И не придерёшься, и не возразишь, и не пожалуешься ведь жаловаться стало некому.
Ей расхотелось жить. Может быть, именно твой последний приход в больницу, когда она спала в коме и никого вроде бы не узнавала, добил её. Стал тем последним ужасом (хотя она лежала без сознания), от которого надо было немедленно удирать. В смерть как в убежище. Может быть, заслышав твой ломкий голос, от которого ей стало тошно, она захотела сбежать хоть в преисподнюю и поспешила туда, чтобы ещё раз не нарваться на холодное предательство, не наткнуться на этот голос.
Ведь она умерла через час после твоего посещения. То, что казалось лучом, оказалась страшнейшим сгустком тьмы.
Что ты скажешь на это? Ну? Молчишь?
Ы: Молчу. Ты абсолютно прав. Мне нечего возразить.
Но я хочу рассказать тебе о вчерашнем впечатлении. Можно?
Б-г: Можно. Как легко ты забываешь чужую смерть
Ы: Я вчера шла по улице Йосеф, а навстречу датишный2 папа с тремя сыновьями. Папа шёл впереди с одним из сыновей, и они беседовали. Папаша степенно, а сын очень бойко, сверкая глазами и очками, окружённый всей улицей, где он волею судьбы оказался. Улицей, принадлежащей само собой! ему. Всем миром, принадлежащим ему. Всегда. Везде. По праву. По праву своей природной живости. По радости расположения в этом мире. По уверенности в своём праве располагаться.
А другой шёл чуть позади, молчаливо и тупо, приковав взор к кончикам своих ботинок, загнанный в свой безучастный круг, в свою гудящую, отделяющую его от всех оболочку, тусклый, не умеющий вырваться за пределы этого замыкающего его гула. Третьего я не запомнила, не успела даже разглядеть.
И ты что, думаешь, что первый умнее, лучше, достойнее?
Б-г: Ты же сама сказала, что второй был туп.
Ы: Нет, не сказала, он только выглядел тупым. Главное, он был отделён, исключён, как будто наказан, и замкнут не разомкнуть. Ему не к кому было обратиться И я вспомнила свой детский сад, который ненавидела. Я смотрела изнутри этого сада через решётчатый забор очень взрослыми глазами. Я понимала, что я в аду.
Б-г: Почему же тогда ты не пыталась сбежать из детского сада? Ведь есть же дети, которые бегут. И их не так уж мало.
Ы: Потому что не видела спасения. Мне весь мир казался приделанным к подвалу в детском саду с загнанными жабьими мячами, плесенью, зелёным мхом, с навязанным распорядком, заведующей Ольгой Абрамовной приземистой, с мелко вьющимися каштановыми волосами, низким лбом и воспитательно-исподлобным низким голосом.
Зелень, плесень подвала, забор, путь из дома всё равно к этому забору, к этому двору, с детскими горками, с мистическими близнецами братьями Кононенко, Игорем и Сергеем, которые сначала встретили меня восторженно, но скоро сделались злейшими врагами. По причине раскрывшейся и наконец-то угаданной, а вернее, унюханной ими моей чуждости. С петуниями на клумбах, с двором, с волшебной, как дар, спущенной сверху казённостью; спущенной сверху, как бы этот казённый Б-г ни назывался.
Б-г: Ой, смотри, совсем другой сад Смотри, что-то рыжее мелькнуло, вон, возле окна. Яблоками запахло. Что это?
Ы: Это же Рыжий Лавруха, да. Вот он подходит к окну
Глава 2. Совхоз «Красноградский»
Яблоки. Сентябрь 1970 г.
1. Рыжий Лавруха
Ближе к вечеру. Комната в одноэтажном домике. Дверь запертá. На кровати сидит Ы и читает книгу. Больше в комнате никого нет. Жарко. В раскрытое окно заглядывает Рыжий Лавруха.
Ы: Это же Ы:, да. Вот он подходит к окну
Глава 2. Совхоз «Красноградский»
Яблоки. Сентябрь 1970 г.
1. Рыжий Лавруха
Ближе к вечеру. Комната в одноэтажном домике. Дверь запертá. На кровати сидит Ы и читает книгу. Больше в комнате никого нет. Жарко. В раскрытое окно заглядывает Ы.
Лавруха: Привет.
Ы: Привет.
Лавруха: Почему ты не на танцах?
Ы: Неохота. <Продолжает читать.>
Лавруха: Что, комплексы?
Ы <отрываясь от книги>: Ого, какие слова мы знаем.
Лавруха: Что ты читаешь?
Ы: Моэма. Ы: дала. <По странному стечению обстоятельств рассказ, который читает Ы:, называется «Рыжий» один из самых пронзительных рассказов сборника.>
Лавруха: Пойдем на танцы! Что ты сидишь?
Ы: Не хочу.
Лавруха: Почему?
Ы: Книжка интересная. И вообще я не люблю танцы.
<Лавруха влезает через окно в комнату.>
Ы <насмешливо>Ы Какая неожиданность!
Лавруха <с застенчивой наглостью>Лавруха Я сам для себя неожиданность.
Ы <погружаясь снова в книгу, автоматически>Ы
Детская неожиданность.
<Лавруха опешивает, на минуту замирает, потом произносит>
Лавруха: Одна тоже так говорила, а потом на коленях приползла.
<Ы молча продолжает читать.>
<Лавруха уходит через окно, как и пришёл.>
Ы <Б-гу>Ы Милый Ы. Приползу разве в иной какой-нибудь жизни. Потому что ты, как и многие наши мальчики, давно умер.
2. Ножик
Женька: Ой девчонки, серёжки пропали! Лежали вот здесь, на тумбочке.
Людка Малышка: Да, я их видела, когда мы уходили.
Женька: Сюда кто-нибудь заходил без нас?
Ы: По-моему, здесь оставался Ы:. Вот он как раз идёт.
Женька:Женька:! <Женька: входит.>
Женька:Женька:, ты только не подумай чего. Но здесь лежали мои серёжки Я не могу их найти. Женька: видела, что ты выходил последним.
<Ростиванов он чеченец неожиданно для Ростиванов, наступая на неё>
Алик: Да чтоб у меня рука отсохла, если я когда-нибудь что-то чужое взял! Да чтоб мой отец, моя мать
<Входит в раж. Вытаскивает из кармана перочинный ножик, раскрывает его и нервно им поигрывает. Полуслучайно ранит палец на правой руке Ы. Капает кровь, всё сильнее и сильнее.>
Нелька: Ты что, Нелька:! Нелька: я сейчас перевяжу. <Хватает зелёнку, замазывает ранку и перебинтовывает палец. Сквозь бинт проступает кровь.>
Ростиванов: Извини, я случайно, я не хотел <поспешно уходит>.
<Входит Юрка Шишкин, здоровенный бугаина, подавальщик и забиральщик на сортировке ящиков с яблоками.>
Шишкин: Что за шум?
Людка: Да вот Людка: порезал Людка: палец за то, что она сказала, будто он оставался в комнате последним.
Нелька: А у Нелька: пропали серёжки с тумбочки.
Шишкин <подходя к Шишкин, глядя на палец: сквозь бинт просачивается и капает кровь>Шишкин Что, набить ему морду?
Ы: Не надо. Он не нарочно. Он извинился. И я не знала, что он кавказец.
Шишкин: Ну, как хочешь. А то могу и набить Говорят, у тебя вчера был день рождения?
Ы <кивает>Ы Угу.
Шишкин: А сколько же тебе лет исполнилось?
Ы: <смотрит на палец, кровь продолжает капать>Ы: Восемнадцать.
Шишкин: Совсем большая девочка. А что же меня не позвали?
Женька: Да мы ничего особенного и не устраивали. Так, бутылка «Бычьей крови» на всех и печенье со сгущёнкой.
Шишкин: Вот дурные! Шишкин: же с Шишкин: на виноделке работают.
Женька: Спасибо, Женька:. Проехали.
<Обращаясь к Ы>Ы Да забудь ты про этот палец. Ы, давай свежий бинт! <Ы меняет бинт, кровь уже остановилась.>
Женька:Женька:, давай ресницы тебе подкрашу, как вчера. <Берёт коробочку с «Ленинградской» тушью, плюёт туда и красит ресницы Женька:>