Плохо уживались. Оба учились в Гарварде, окончили в один год, но потом на десять лет их пути разошлись: Пранделли работал в Смитсоновском институте, а Кольбер в МИТе. Кольбер женился, Пранделли женился и развелся. Когда оба стали работать здесь, в отделе перспективных проблем, Кольбер был женат, а Пранделли холост и часто бывал у Кольбера, познакомился с его женой Луизой, а еще полгода спустя Луиза от мужа ушла. Уехала из города, и какое-то время Кольбер с Пранделли проводили вечера вдвоем первому нужна была моральная поддержка, и второй ему эту поддержку оказывал, пока несколько месяцев спустя Луиза не вернулась, и оказалось, что за это время они с Пранделли успели зарегистрировать свой брак в мэрии Лос-Анджелеса. Можешь представить, как это воспринял Кольбер. Мне так и не удалось выяснить, был ли у Пранделли тайный роман с Луизой, когда она еще состояла в браке, или она ушла от мужа не из-за связи с его коллегой. Никто толком не знает, а может, не хочет рассказывать Такубара намекал на то, что роман имел место, но формально Пранделли семью не разбивал. Кольбер мог быть убежден, что Луиза крутила с Пранделли, но не имел тому доказательств.
Вот и мотив, многозначительно сказал Розенфельд.
Ты серьезно? удивился Сильверберг. Это было семь лет назад! Страсти притупляются. К тому же, у кого был мотив? Кто у кого жену увел? Ну, или перехватил? Пранделли у Кольбера, а не наоборот. Если у кого и был мотив семь лет назад, то у Кольбера.
Ну да, неопределенно протянул Розенфельд, думая о чем-то своем.
Давай определимся, раздраженно сказал Сильверберг. Если ты опять о сердечных ядах, то ничего подобного не было. Забудь.
Уже забыл, примирительно сказал Розенфельд.
Сильверберг подозрительно посмотрел на приятеля.
Продолжай, сказал Розенфельд. Итак, сердечные страсти улеглись, согласен. Семь лет, действительно А страсти научные?
Я не разобрался, кто там что исследовал
Неважно, перебил Розенфельд. То есть важно, конечно, но это моя проблема. Как они уживались в институте?
Об этом мнения самые разные, но я склонен больше доверять доктору Такубаре, его кабинет как раз между кабинетами Кольбера и Пранделли, так что оба приходили к нему дискутировать. Бывало вместе, а чаще Такубара слышал их голоса то из кабинета Кольбера, то из кабинета Пранделли. Доктор говорит, что в первые годы а он сам занял этот кабинет лет пять назад дискуссии были вполне мирными, но опять же, по словам Такубары Пранделли почти всегда оказывался прав, а Кольбер ошибался. Пранделли уважали, его гораздо чаще, чем Кольбера, приглашали на конференции, о нем даже передача была по каналу Си-Би-Эс. А Кольбера многие даже Такубара, хотя он не сказал прямо, считали мм
Фриком, подсказал Розенфельд.
Да. Кстати, объясни, что это означает. Я думал, что фрики это из молодежной субкультуры. Ходят с кольцом в носу. Красят волосы в голубой цвет
Есть научные фрики, хмыкнул Розенфельд. Это ученые, выдвигающие странные, часто антинаучные, практически никем не признаваемые идеи. Гипотезы, слишком безумные, чтобы быть истинными, если дополнить определение Бора.
При чем тут Бор? с подозрением спросил Сильверберг.
Бор, с удовольствием объяснил Розенфельд, когда-то назвал теорию Паули об электронном спине недостаточно безумной, чтобы она была правильной. Хорошая теория должна быть безумной в меру. Слишком безумная теория или опережает свое время, или, что гораздо чаще, оказывается антинаучной.
Да, согласился Сильверберг. О Кольбере так и говорили: чепухой, мол, занимался. Авторитет в науке трудно заработать и легко потерять. У Пранделли прочный авторитет по общему мнению. А Кольбер растерял почти все, чего добился в прежние годы. Такубара нарисовал график: на одной оси время, на другой авторитет. У Пранделли линия все время идет вверх, а у Кольбера то взлетает, то стремительно падает, но в среднем тянется вниз. Такубара продолжил линию. Как это говорят экстраполировал, да. И у него получилось: через три-четыре года научный авторитет Кольбера стал бы равен нулю, и ему наверняка не продлили бы контракт. Говорят, трудности с получением грантов у Кольбера уже несколько лет. Но! Кольбер и Пранделли тем не менее написали за последний год три совместные работы.
Знаю я эти работы, перебил Розенфельд. Они пытались описать распределение темного вещества на малых масштабах, использовали наблюдения «Чандры» и «Планка», но почему-то применили к нашей Галактике и даже к Солнечной системе. Но именно для ближнего космоса данные самые ненадежные, поэтому, как я понял, коллеги на эти статьи внимания не обратили. На них, по данным «Индекса цитат», никто ни разу не сослался.
В общем, резюмировал детектив, Кольбер завидовал Пранделли, в разговорах с коллегами отпускал по его поводу злые шутки и комментарии. Характер у Кольбера портился на глазах. Он терял уверенность в себе, но становился все более самоуверенным. Такой парадокс.
Обычное дело, кивнул Розенфельд. Фрики народ неприятный. Они обозлены на весь мир и особенно на успешных ученых.
Я представил себя на месте Кольбера, задумчиво произнес Сильверберг. Бывшая жена вышла за бывшего друга. Бывший друг круто поднимается в мире науки, а у меня никаких продвижений. Мои идеи гениальны, но никому не интересны, а у бывшего друга никаких идей, но убедительная математика. Его цитируют, а меня нет. Кстати, за все эти годы Кольбер ни разу не приходил домой к Пранделли, а Пранделли изредка посещал Кольбера в его квартире на Сент-Луис стрит.
Кто это может знать точно? отмахнулся Розенфельд. За ними же не следили.
В этой среде всем все обо всех известно, усмехнулся Сильверберг. Слухи распространяются, как сказал один из сотрудников, со сверхсветовой скоростью и рождаются даже из вакуума. Специально не следили, но один как-то увидел, другой что-то услышал, третий где-то обратил внимание
Понятно, почему Кольбер не бывал у Пранделли. Небольшое удовольствие видеть, как бывшая жена подает тебе чай и смотрит на бывшего друга любящим взглядом.
Может, причина в этом. Может нет. Видели, как Кольбер и Луиза, встречаясь в городе, раскланивались и мирно разговаривали. Время былых страстей миновало.
Угу, сказал Розенфельд и начал быстро печатать, повернув экран так, чтобы текст не был виден Сильвербергу.
Детектив сразу насторожился.
Что ты скрываешь?
Да так, отмахнулся Розенфельд. Кое-какие мысли.
Я удовлетворил твое любопытство? Тогда пойду, у меня масса работы, а я почти весь день потратил
Конечно, перебил Розенфельд. Иди, я тебя больше не задерживаю.
Спасибо, обиделся Сильверберг. И это вся твоя благодарность?
Розенфельд оторвал взгляд от экрана, посмотрел приятелю в глаза и сказал:
Благодарность моя будет полной, когда я тебе скажу, кто, как и почему убил Кольбера.
Фрик ты, вот кто, буркнул Сильверберг, переступив через вытянутые ноги Розенфельда. Есть фрики научные, а ты фрик полицейский.
* * *
Розенфельд ковырялся в тарелке, наматывал спагетти на вилку и аккуратно разматывал, создавая сложную конфигурацию. Рядом стояла непочатая кружка пива и чашка с давно остывшим кофе.
Сильверберг сел напротив и принялся есть бифштекс, рассматривая спагетти на тарелке приятеля. Когда Розенфельд, повинуясь неожиданной мысли или эмоции, резким движением разломал сложенную конструкцию и отправил наконец в рот спагетти, намотанное на вилку, детектив сказал:
Паркера я вчера все-таки посадил под замок. Нудное было дело, но закончилось.
Розенфельд с полным ртом промычал фразу, которую Сильверберг расшифровал так: «Значит, теперь ты сможешь мне помочь с делом Кольбера».
Нет, отрезал он. У меня и других дел достаточно.
Розенфельд проглотил спагетти и удивленно спросил:
Что нет? Я тебя ни о чем не спрашивал.
А мне показалось, что ты попросил помочь с делом Кольбера.
Розенфельд пожал плечами.
Дело закончено, сказал он. Боюсь только, что убийцу ты не сможешь отправить в камеру, как Паркера. Несчастный случай, нелепая случайность
Так это было убийство или все-таки несчастный случай? Второе: ты можешь назвать имя ээ ну, допустим, убийцы?
Могу, кивнул Розенфельд. Не так это сложно, если правильно провести экспертизу.
Если ты опять о сердечных ядах
Яды были отвлекающим маневром, я с самого начала знал, что они ни при чем.
Тогда за каким чертом
Яды тебе понятнее, чем физика.
Сильверберг вслух досчитал до десяти, выразительно глядя на менявшееся выражение лица Розенфельда. При счете десять тот радостно воскликнул: