Всех кроме мальца Алаборки смерть себе прибрала, покачал головой Силантий, да и тот одними молитвами на этом свете держится.
Прасковья тоскливо завыла, а красное лицо Агафона побледнело. Он потянулся к одному из кувшинов за стойкой, дрожащей рукой налил себе полную кружку и залпом выпил.
Вот же беда какая. Да как же это можно было?.. Кто повинен в таком страшном злодеянии, батюшка?
Того я не ведаю. Следы указывают на чудище невиданное, но то мог подстроить и человек лихой. Известно лишь, что душегуб города не покидал в этом ручаются стражи ворот. И уже не покинет его таково повеление посадника.
От этих слов мои в общем-то искренние переживания за смерть целого семейства как-то незаметно отошли на второй план. Интуиция и весь жизненный опыт подсказывали: запертые ворота неизбежно означают серьезную задержку в пути, что, в свою очередь, может привести к аннулированию подряда и перехвату его другими гильдиями.
Как звать тебя, ведун? продолжил допрос Силантий.
Буян, ответил я, прекрасно осознавая, что есть и иной повод для беспокойства. Конечно же, когда происходит подобное преступление, подозрение падает в первую очередь на чужаков. Будет ли здешнее правосудие разбираться честно и беспристрастно большой вопрос.
Зачем ты прибыл в Елебор, Буян?
Переночевать и запасы пополнить, я постарался улыбнуться как можно беззаботнее, беды не ищу и с собой не несу.
Добро. Куда же ты путь свой держишь?
К Вороньей горе, не стал скрывать я, а далее, через перевал, в стольный град.
По делам гильдии? нахмурил брови Силантий.
Да.
Резко скрипнула половица это Прасковья попыталась незаметно ускользнуть в хозяйскую комнату. Почувствовав на себе напряженные взгляды сразу трех мужчин, зарделась и неуклюже, бочком, присела обратно на скамью. Выглядела она сильно напуганной.
Нешто в самой столице своих ведунов не нашлось? мечник недоверчиво хмыкнул в бороду.
Увы, развел я руками, не много нас осталось на свете белом.
Силантий с непонятным выражением лица рассматривал меня некоторое время, а когда он вновь заговорил, голос его стал будто бы чуточку теплее.
Оно и верно, тяжкий труд избрали вы себе. Опасный. Ответствуй, же, ведун, известен ли тебе Марокуш-ваятель, аль домочадцы его?
Нет.
Дозволь осмотреть твой клинок. Не из любопытства прошу, а чтобы имя твое очистить от подозрений пустых.
Я без лишних слов вынул меч, поймал лезвием светлым, без единого пятнышка солнечный луч. Силантий вздрогнул, но руку свою удержал и с места не сошел. Проницательным взглядом окинул клинок, одежду, сапоги. Удовлетворившись осмотром, кивнул мне, разрешая убрать оружие. Примирительно пояснил:
В доме художника крови натекло будто у мясника на бойне. Весь пол и стены покраснели, а сам душегуб следы оставил. Диковинные следы, путанные, но все ж оставил. Думаю, что и одежа его должна окраситься. По этой-то примете мы его и сыщем.
Коли ночью лишили Марокуша жизни, так этот добрый человек здесь неповинен, добавил корчмарь, припомнив, должно быть, серебряный полумесяц. Лег он с вечера почивать, да так до зори и не выходил из покоев.
А были ли те, кто выходил?
Почитай все, кто в зале ночевничал, пожал плечами толстяк, вон бортники пили-веселились, купцы заморские бродили туды-сюды. Толь по делам торговым, толь по ветру, кто их разберет А еще Яшка-рванина да старый Глеб-коробейник за чаркой наведывались.
Эти-то имена мне знакомы, ухмыльнулся в бороду Силантий. Они и мухи не одолеют, так от пьянства беспробудного немощны. Однако попытаю и их, и купцов твоих. А тебе, Буян, придется обождать, не обессудь.
Меня подозревают в смерти неповинных? нахмурился я.
Не гневись понапрасну. Гильдия твоя мне известна, лихими делами ведуны себя доселе не марали. Однако же Указ посадника ясен: покуда не будет изловлен душегуб, никому не дозволено покидать Елебор.
Сказав так, Силантий подошел к Агафону и принялся вполголоса вести с ним беседу. Прасковья вооружилась метлой и скрылась в хозяйской комнате. Про меня будто бы все позабыли.
В задумчивости я подошел к окну, рассеяно поглядел на двор, где в ожидании мечника слонялась группа дружинников. Лица заспанные, надутые чисто дети малые. Один вступил сапогом в конский навоз и теперь тряс им под дружный гогот остальных.
Мечник! негромко позвал я.
Силантий недовольно обернулся.
Чего еще, ведун?
Помочь хочу. Есть у меня опыт в выслеживании разной нечисти.
***
Дом художника был третьим по величине в городе, а по богатству мог соперничать с теремом самого посадника. Возвышался он на целых три этажа; бревна от лиственницы, из которых он был сложен, были равны, как на подбор. Ставни и двери были искусно расписаны замысловатыми узорами, крыша поддерживалась резными колонами. К дому примыкало еще одно строение: низкое, продолговатое, украшенное многочисленными широкими окнами. На крыше пристройки громоздилась большая каменная труба.
Габеш, рослый детина из дружины посадника, которого дал мне в провожатые Силантий, указал на крыльцо:
Там это случилось, прогудел он низким басом, осматривайся, ведун, твори свою волшбу, но поторопись: вскорости должны явиться посланцы из монастыря, забрать останки для похорон. Дела мирские им не интересны, не поймут они нужды твоей.
Моя нужда помочь найти виновного, напомнил я.
Для храмовников меньшей бедой будет убивца упустить, нежели покойных зря тревожить, да и недолюбливают они вашего брата. Так что не мешкай, проходи, а я тут подожду: невмоготу быть в этих стенах. Знавал я Дуню-горшечницу, тяжко видеть тело ее холодное, истерзанное. Ох, тяжко. Ох, горюшко горючее!
Ободряюще хлопнув по твердой как камень спине поникшего воина, я быстро взбежал по ступенькам крыльца и переступил порог.
Дом изнутри производил не меньшее впечатление, чем снаружи: просторный, светлый, уютный. Ковры и картины украшали все стены, разнообразная мебель покрыта резьбой и расписана яркими красками. Многочисленные кресла, скамьи и столы указывали на то, что здесь часто праздновали и рады были гостям. Обжитый дом, богатый.
Художник и его жена обнаружились в светлице, на залитом кровью полу. Я поспешно отвел глаза, немного постоял так, пока не спала внезапная тошнота. Через силу вновь заставил себя посмотреть на истерзанные тела. Силантий нисколько не преувеличивал это походило на бойню.
У порога нашлись те самые следы, что упоминал мечник: смазанные, непонятные, будто от свиных копыт или крепко разбитых каблуков. За порогом они мистическим образом исчезали, а начало вели от женского тела. Оно лежало ближе к выходу из светлицы и пострадало значительно меньше тела художника, если в подобной ситуации вообще уместно подобное сравнение. Одета покойная была в длинную ночную рубашку, а ноги были босы. Грудь и живот залиты кровью, шея неестественно вывернута, но лицо было не тронуто: на нем застыло выражение ужаса.
Я присел рядом и осмотрел ее руки чистые, обескровленные. Она не сопротивлялась перед смертью. Ноги также были не повреждены: ни синяков, ни следов укусов. Ступни белые, сухие по крови она не ступала.
Закончив с осмотром женщины, перешел к художнику. В отличие от жены, тот был одет и обут, но подошвы его сапог также не запачкались. Изучил рваные края ран и утвердился во мнении, что нанесены они оружием грубым и заостренным, вроде упыриных когтей или тяжелого шестопера. Успел ли художник перед смертью оказать сопротивление, было уже не определить, но тщательный осмотр показал, что погиб он от удара в шею, а шрамы на лице и все прочие увечья появились уже позднее. Кто-то истязал уже мертвое тело.
Преодолевая брезгливость, я пошарил у мертвеца за пазухой и был вознагражден, нащупав среди окровавленного тряпья какой-то твердый предмет. Это оказался украшенный тонкой резьбой берестяной футляр, закупоренный деревянной пробкой. Внутри художник хранил свои ценности: несколько драгоценных камней, золотой самородок, а также покрытые рунами листки тонкого пергамента.
Моих знаний в руническом письме оказалось достаточно, чтобы разделить письмена на две категории. В первую попали колдовские заговоры сомнительного назначения и, по счастью, столь же сомнительной эффективности. Во вторую списки работ художника с их стоимостью и именами заказчиков. Большинство имен повторялось, но общее их количество было впечатляющим. Последнее имя принадлежало некому травнику Лутоне и не имело приписки о стоимости и характере работы. На всякий случай я запомнил это имя, после чего сложил свитки в футляр и вернул его на место.
Затем, прислушиваясь не приближаются ли храмовники быстро достал из поясной сумки перо филина. Белое. Прислонил к одной из ран погибшего художника; подождал, пока его край не напитался бурой влагой. Проследовал к окну, поближе к солнечному свету. Там, держа перо перед собой, прошептал верные слова и с силой дунул на него. Встряхнул и вгляделся: тот край, что был замаран, отчетливо почернел. Проклятая кровь. Мрачно кивнув самому себе, я спрятал перо обратно и покинул светлицу.