Но прошло столько времени, засомневался прокурор, почему он не сделал этого раньше?
Думаю, здесь есть какое-то объяснение, и скоро мы всё узнаем.
Мы приехали. Больше всего я боялся, что шахматной доски в витрине не окажется. Но нам повезло, маньяк ещё не появлялся.
Мне казалось, что «чулан бесполезных вещичек» имеет тряпичные стены, и что они тихо шевелятся. Рождественская ведьма пустила на это несколько мотков своей паутины, и теперь серые нитки торчали то здесь, то там в обветшалой драпировке стен. В углу величаво высилось что-то из бронзы: то ли вешалка для мокрых осенних плащей, то ли виселица для убийцы.
Время стучало часами на каждой стене магазина. Все часы были разными, но объединяло их одно все они показывали осень. Интересно, по каким сюда придёт убийца: по этим на которых уже четверть седьмого, или по тем на которых ещё шесть пятнадцать? Я понимал, что теряю чувство времени, что проваливаюсь туда, где все часы всегда показывают одно время. По нему жил Йозеф Зингель.
Что-то долго он отсутствовал. Сегодня «чулан бесполезных вещичек» работал только на одного покупателя. И этим покупателем была Смерть. Она решила сыграть со мной в шахматы. Я знаю в этой игре всего лишь один ход ход шахматного коня. Вернее сказать, я знаю ход чёрного шахматного коня. Он ходит углом, и этот угол совпадал с дверью моего магазина. Дверь тихо отворилась, и ко мне вошёл помятый Гамбургом человек. Его серое пальто из мокрого букле стало почти бесцветным и напоминало истлевшую сутану инквизитора, по которой прошёлся ветер.
Я приветливо улыбнулся.
А вчера здесь был другой продавец! с сомнением произнёс посетитель.
Вчера было вчера. А сегодня совсем другое дело. Вчера над городом летали стрижи, а сегодня летают ястребы. Я вот тоже вчера другими делами занимался, а сегодня мне предстоит развлекать вечерних гуляк.
Посетитель осторожно осмотрелся.
Вы наверно вчера забыли здесь зонтик? спросил я, широко улыбаясь и доставая из-под прилавка пляжный шезлонг.
Нет-нет, я просто хотел купить шахматы. Вон те!
Какая мысль! А не сгонять ли нам партейку? Только, чур, я играю чёрными!
Нет занервничал посетитель.
Почему же?
Я не умею ходить.
А чего тут уметь, наседал я, ходи куда хочешь, всё равно придёшь в одно место. Это неизбежно. Таковы правила игры. Надо только знать, где это место.
Достав из витрины шахматную доску, я прижал её к груди.
Вот эти? спросил я очевидное.
Он кивнул. Вечерний посетитель маленького привокзального магазина выглядел совершенно растерянным.
Я подмигнул ему, осторожно открыл доску, запустил внутрь руку и вытащил полицейский «Вальтер» калибра 7,65. Пистолет чёрным глазом смотрел на оторопевшего убийцу. Сразу же в дверь магазина ввалилась толпа полицейских. Маньяк был схвачен. Не менее десяти пар рук крепко держали его за все места. Он всё еще таращился на меня, пытаясь что-то понять. Я перегнулся через прилавок, почти вплотную приблизился к уху Йозефа Зингеля и тихо сказал напоследок:
Никогда не брейся натощак!
Почински был доволен.
Классика задержания! сказал он, разглядывая магазинчик. Когда машины ушли, прокурор задержался в нашей засаде. Он это сделал конечно не для меня. Скорее всего Штеф просто хотел появиться в комиссариате немного позже. Ритуально, без суеты, как и положено великому полководцу.
К сожалению, я не могу взять тебя на допрос, виновато заговорил Почински, процессуальные законы не позволяют мне это сделать. Ты же знаешь, если здесь будет какое-то нарушение процедуры этот потом может обжаловать в суде факт своего ареста.
Пока ты как следователь не установил его вменяемость экспертизой, я имею право участвовать в допросе, заспорил я.
На каком основании?
На психолого-психиатрическом основании. А вдруг он начнёт кусаться? Позвони судье, он даст санкцию.
Я прекрасно понимал, что теперь Почински не захочет возиться с такими вопросами. Просто не станет терять время. Его ждал боевой трофей, и Штеф уже собирался доказать, как он умеет снимать подозрения и превращать их в правовую волю обвинения. Но Почински позвонил судье, и тот дал санкцию.
Мы вместе ехали на первый допрос Йозефа Зингеля, на котором прокурор должен был предъявить убийце официальное обвинение.
Глава 4
Прокурор представил Зингелю всех участников допроса. Я подумал, что моя персона вызовет у него протест и не ошибся. Полицейских Зингель воспринял равнодушно, а на меня он посмотрел, как на предателя. Был в его взгляде внутренний нажим какого-то невысказанного упрека.
Пока ты как следователь не установил его вменяемость экспертизой, я имею право участвовать в допросе, заспорил я.
На каком основании?
На психолого-психиатрическом основании. А вдруг он начнёт кусаться? Позвони судье, он даст санкцию.
Я прекрасно понимал, что теперь Почински не захочет возиться с такими вопросами. Просто не станет терять время. Его ждал боевой трофей, и Штеф уже собирался доказать, как он умеет снимать подозрения и превращать их в правовую волю обвинения. Но Почински позвонил судье, и тот дал санкцию.
Мы вместе ехали на первый допрос Йозефа Зингеля, на котором прокурор должен был предъявить убийце официальное обвинение.
Глава 4
Прокурор представил Зингелю всех участников допроса. Я подумал, что моя персона вызовет у него протест и не ошибся. Полицейских Зингель воспринял равнодушно, а на меня он посмотрел, как на предателя. Был в его взгляде внутренний нажим какого-то невысказанного упрека.
Хельмут Клингер, повторил убийца моё имя и отвернулся, гнусные баварцы!
Это он про меня? Не знаю, где он нашёл австрийский промысел в моей фамилии.
Опуская все подробности допроса, скажу только, что Зингель ничего не скрывал, и распечатать его память не составило труда. Другое дело, что мы ждали душераздирающую историю, а вместо этого нашли глухое равнодушие к прошлому. И вот тогда прокурор посмотрел на меня недвусмысленно. Я не имел права задавать обвиняемому вопросы по существу дела, но этого и не требовалось.
Когда я в прошлый раз говорил с канцлером, вступил я равнодушно, «великий Старец»8 сообщил мне, что в ад он поедет на гнедом. На своём гнедом.
Полицейские инспектора переглянулись и посмотрели на прокурора. Почински был спокоен, и только уголки его губ тронула легкая улыбка.
Это не для протокола, тихо сказал прокурор машинистке.
А я продолжал:
У великого Конни был чудесный конь! Старик вообще людям не очень-то доверял. А вот лошадь дело другое!
Убийца медленно повернул ко мне голову.
А зачем вы это рассказываете? спросил Йозеф Зингель.
Мне много раз приходилось копаться в человеческой памяти. Такая работа. Люди часто вспоминают коней. Особенно благородные люди. Видимо, конь символически связан с бессознательным. Люди думают, что когда-то пережили сильное душевное напряжение, связанное с этим животным. А на самом деле ничего такого не было. Миф! Не было никакого коня!
Нет, был конь! занервничал Зингель.
Теперь он защищал своё прошлое, и никому не позволил бы в нём усомниться.
Я и сейчас ещё помню его колючий язык у себя на ладонях, когда мы делили галеты, начал вспоминать убийца. Я слышал его мысли, когда он бодал меня в плечо упрямым лбом. Мой Фролло! Чёрный, как будто его облили тёткиной краской для волос. Да разве может быть, чтобы его не было?! А кто меня спасал, когда ночью тётка закрывала дверь и никак не могла вспомнить, кто такой Йозеф Зингель? «Ты солдат? Уходи, уходи» говорила она. Ночью ей все время мерещились солдаты. И я уходил в конюшню. А куда мне было ещё идти?
Для Фролло все люди были солдатами. Особенно хозяин Людвиг Реммель, и только я казался другим. Хозяин любил сзади бить Фролло палкой. Была у него такая причуда. Фролло пытался лягнуть хозяина, но не мог попасть. Это очень веселило Реммеля. Мне он просто отвешивал оплеухи, до палки дело пока не доходило. Реммель всегда приходил к нам поправить настроение. Однажды мы решили погадать на спичках, кто из нас сможет дожить до лучших времен. Фролло вытянул длинную. Ему повезло. То есть за Фролло тянул спичку, конечно, я, но конёк понял, что он выиграл. Я помню, как он тогда мотал головой! Теперь он должен был выбраться из этого проклятого гаража. Не пить больше ржавую воду из ведра, не таскать повозку по двадцать часов в сутки. Фролло верил, что выберется. И я в это верил. Он даже голову поднял, как и прежде. Но он не выбрался.
В ту зиму я заболел воспалением лёгких. Едва нашёл в себе силы прийти к Фролло перед госпиталем. Я пытался его обнять, а он отворачивался. Никогда такого не было. А потом он повернул голову, и я увидел, что у Фролло глаза блестят. Оказывается, кони тоже могут плакать. «Ну что ты, я обязательно вернусь»! Глупец, я-то думал он меня хоронит
Три месяца провалялся я в госпитале. А когда вернулся в гараж, узнал, что Фролло увезли на скотобойню. Реммель отремонтировал машины и где-то раздобыл бензин, конь ему был больше не нужен. Меня хозяин выгнал, теперь и я был ему не нужен.