Эдуард, что не трогай черную книгу не нельзя, но я не успел ты, надо читать, я
Что надо читать? Что с вами?
Я сейчас и вдруг выдохнул горячим шепотом на одном дыхании: Эдик, я кончился время пришло. Я стал книгой. Читай меня, чтобы вернуть. Оживить. И ты ты сам не пользуйся! ты чернокнижник, и я но забудь все заклинания, иначе Читай меня, пожалуйста! Мы одной крови!
Его лицо потемнело, рука ослабела, соскользнула с моего запястья. Весь он как-то уплощился, сделался как будто картонным, потом карикатурно-картонным, шире и короче, фигура начала меняться в пропорциях и уменьшаться в размерах. Ветер снова распахнул балкон.
Ощущение нереальное, как будто вдруг понимаешь, что спишь.
Мысли сбились в кучу и заскакали и я вправду начал видеть сон.
Я ищу на полке книгу. Сбоку на соседнем стеллаже слышится шелест и падает книга на пол. Падает, превращается в женщину в голубом платье и уходит. Я продолжаю искать. Не найдя своей книги, я оборачиваюсь к столу, на котором, как водится в библиотеках, лежат стопки книг. Со стола соскальзывает одна из книжек, страницы распахиваются желтоватым облачком. Облачко вырастает в гриб, затем в сутулого человека в сером костюме. Человек разворачивается, скользнув по мне взглядом и уходит. Я собираюсь уходить тоже. Оглядываю библиотеку в последний раз, в тщетной попытке уловить присутствие иголки в стоге сена. В дальнем углу под столами слышится шорох. Я наклоняюсь и вижу, как из норки в стене протискивается в комнату книга, попутно приобретая человеческие черты. Книга с женским лицом глаза голубые крыса с человеческим лицом фигура распрямляется это девушка. Она приближается, глядя мне прямо в глаза, обходит меня и распахивает дверь, чтобы исчезнуть в вечерней толпе.
Я развернулся лицом к библиотеке и увидел библиотекаря. Всклокоченные волосы, очки в медной оправе, засаленное черное платье сутана. Он пристально смотрел на меня и, поймав мой взгляд, протянул мне руку. Не то улыбка, не то просто желание ободрить что-то в его лице придало мне уверенности и я протянул руку в ответ. И очнулся.
И замер с протянутой рукой.
На полу лежал огромный старинный фолиант в темном кожаном переплете.
* * *
Ой! Что случилось? Сырбачева подняла со своих коленок и положила на стол Черную книгу. Точь-в-точь такую же, как та, что я недавно у нее отобрал.
Аааа! Он исчез! исчез! Аааа! где он? откуда-то из угла кубарем выкатился Олежка и заприседал, заоглядывался вокруг стола: Ну где он?
Он подобрал с полу упавший фолиант, обсмотрел со всех сторон, запустил на стол, схватил из вазочки печенье, засунул в рот и снова заорал:
Где он?! Что это?!
Во все стороны полетели крошки.
Вика недоуменно смотрела на него, шевеля губами. Я прислушался она повторяла выкрики Подчебучина.
Я дернул ее за книгу. Черная книжка, казалось, приросла к Викиным рукам.
Я сегодня взяла в библиотеке. Я тебе говорила.
Ты что-то прочитала, от чего он исчез. Что?
Вика уставилась в книгу:
Вот это: «Чернокнижие уб»
А не надо! я зажал ей рот ладонью. Ты же не хочешь, чтобы я тоже исчез?
Вика вытаращилась на какую-то точку в стене:
Ты что, думаешь, это я?! Ты думаешь, это из-за меня?! она медленно повернулась ко мне: Это все из-за меня.
Голос у Вики осел.
Эх, Сырбачева хоть ты и отличница, а дура-дурой. При чем тут ты? Ну прочитала что-то вслух, ну совпало это с чем-то, но ты же понятия не имела что так получится! Короче, я разберусь, не боись.
Сказал так, как будто сам в это поверил. Только почему-то мне казалось, что уже ничто не будет легко и просто. Я поднял с пола книгу и выпал в осадок. То есть, просто потерял все мысли, слова, всякое соображение и даже время. Я не заметил, как мои друзья ушли. Я осторожно трогал книгу, будто боясь обжечься. Я буквально по миллиметру изучал обложку кожа, без намека на буквы ни автора, ни названия как будто обложка у планшета. И пожелтевшая первая страница без намека на слова. И огромные буквы на третей странице:
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
* * *
В замке повернулся ключ. Я положил книгу на столик и огляделся. Мои друзья убрали осколки вазы и вернули мебель на место.
Пушкина читаешь? А руки мыл? папа исчез в ванной, пожурчал, поскрипел, постучал, крякнул и снова возник в гостиной. В нашей семье много шума означает недовольство. Я закрыл книгу и увидел сходство с нашей вечерней Книгой.
Пушкина читаешь? А руки мыл? папа исчез в ванной, пожурчал, поскрипел, постучал, крякнул и снова возник в гостиной. В нашей семье много шума означает недовольство. Я закрыл книгу и увидел сходство с нашей вечерней Книгой.
Папа это не Пушкин.
Он приложил ладонь к моему лбу, открыл книгу и начал листать.
Боже мой какая древность откуда?!
Я нашел черную книгу.
Я начал рассказывать. И отец все понимал. Взрослые часто понимают больше, чем нам кажется. Когда я закончил свой рассказ, он положил узкую ладонь на книгу по цвету почти не отличишь от переплета и сказал книге:
Вот мы и встретились. Здравствуй, Зенодот!
Мефодий Маркович? уточнил я.
У великого чернокнижника бывает много имен.
А Пушкин?
А Пушкин слишком торопился ему надо было вытаскивать прадеда, держать время. Но он сам, русский мальчик Саша Пушкин, оказался слишком большим узелком на ткани мироздания слишком много энергии, слишком много мысли, слишком много страсти.
А я?
А от тебя я не ожидал. Мне бы и в голову не пришло, что Зенодот может жить на соседней улице. Ты об него обжегся и сам загорелся.
А ты??!
А я когда-то очень мечтал быть русским мальчиком и жить в Москве, как Пушкин. Сверкнули в улыбке зубы: Такая у нас семья, мой мальчик всего добиваемся. Надо только знать, чего хочешь.
У меня было ощущение, будто я падаю с Луны валюсь в трубу стремительно и не за что зацепиться а внизу на Земле мягкая соломка подстелена.
Когда-то мой папка катал меня из комнаты в комнату, умел ржать и игогокать как никакой другой папка в мире. Он читал мне сказки голосами Прекрасных Василис и Бессмертных Кащеев и радовался, когда я начал читать сам. Он собирался на лыжную базу или на дачу и спрашивал меня, что я буду читать. Он тыкал вилкой в пустую тарелку и читал вслух сказки Шефнера. И мы с мамой ухахатывались над сказками и подкладывали папе котлету. Но я вырос, а папка не изменился. Он даже не заметил, как стал черным. Даже не вспомнил, что был белым. Он остался в детстве так я думал.
И вот со мной рядом оказался мудрый друг, который все видит, все замечает и улыбается мне все той же улыбкой из моего детства, лукавой и понимающей.
Я вздохнул:
Сколько раз нужно прочитать Книгу, чтоб Мефодий ожил?
Татьяна Тихонова «Эра моего одиночества, или Эклеры»
Отпуск у меня в этом году выдался на самые новогодние праздники. Жаль, конечно. Люблю лето, когда солнца много. Встанешь утром на даче тишина нереальная, и начинаешь для себя ерунду всякую отмечать: роса вот на розах, клубника там, в зарослях травы, проглядывает, зацвела, сумела, птицы, будто с тобой одним, разговаривают, на веранде солнце жарит, а в доме прохлада еще ночная. И думается, и работается по-другому, странное это дело.
Тут же целую неделю холод лютый стоит. Прохожие, закутанные в шарфы и шубы, торопливо скрипят в клубах пара и автомобильного смога мимо. И счастье твое, если в ЖЭУ работают добрые люди, дома тебя ожидает тепло. Тогда, оттаяв у телевизора в пледе и тапках, за большой чашкой чая с утонувшим кружком лимона и с мурлыкающей Матильдой на коленях, ты понемногу начинаешь вспоминать, что и в зимних днях есть свое очарование.
Но провести две недели вот так, не выбираясь из пледа и не отползая от ноутбука, я посчитал слишком простым решением. И уже к вечеру следующего дня, когда скучающе смотрел на застывший мир в амбразуру кухонного окна, я очень осторожно подумал: «Что, если натянуть на себя все, что есть теплого в доме, да, даже тот колючий свитер, который лежит еще с тех времен, когда верблюжья шерсть была самой, что ни на есть верблюжьей если достать валенки, не нынешние, а те, в которых коленки совсем не гнутся. Что, если тебе повезет, и переполненный кабачок маршрутки не пронесется мимо, словно ты предмет неодушевленный, и ты успеешь на электричку и не окочуришься, пока она дотрусит тебя до станции 352 км Если после всего этого тебе удастся через сугробы доползти, добрести, добраться до лопаты в сарае и откопать дверь дома То ура! И Новый год ты встретишь на своей любимой даче. Две недели твои. Снег, метель, застывшая вода в колонке, вечером красный диск солнца в оледеневшем окне и потрескивающие дрова в печи и тишина. Мечта идиота, у которого текст застрял намертво на пятой главе».