На следующее утро они приехали вдвоем в институт, где, усадив отца на единственный в лаборатории стул, Вадик начал готовить его к доселе невиданному еще научному эксперименту, не объясняя до поры до времени его сути.
Вся его почти часовая подготовительная работа заключалась в подробном рассказе о внутренней жизни своего института и роли в ней некого Сяськина. По словам сына, их директор членкор Академии наук Аркадий Григорьевич Антонов, являясь крупным ученым, был абсолютно беспомощен в вопросах хозяйствования, чувствуя себя в условиях рыночной экономики вечным студентом, а все финансовые потоки поставил под свой неусыпный контроль зам по экономическому развитию, тридцатипятилетний Сяськин, появившийся в институте несколько лет назад.
Тот на свой современный лад быстро оптимизировал деятельность учреждения, сдав за короткий срок в аренду все мало-мальски пригодные помещения владельцам малого и среднего бизнеса, что существенно облегчило жизнь сотрудников института и позволило им без лишних забот сосредоточиться на науке. Те теперь, практически не сходя со своих рабочих мест, могли в кратчайшие сроки решить любую жизненную проблему от ремонта квартиры до починки обуви и протезирования зубов, что сохраняло им массу рабочего времени. Центрами же научных дискуссий из-за сокращения числа кабинетов вновь, как и в старые добрые времена, стали курилки общественных туалетов, отремонтированные и оборудованные для этих целей по самым высоким европейским стандартам.
Сам же Антонов, будучи человеком высоконравственным и интеллигентным, профита с этого не имел, но вынужден был мириться с экономической политикой зама из-за скудности выделяемых бюджетных средств, едва хватавших на зарплаты сотрудников и канцелярские принадлежности. Сяськин же с барского своего плеча подкидывал им иногда кое-какие деньжата на премии, покупку нового оборудования, текущий ремонт и сувениры к праздникам, превратившись де-факто в хозяина института, определявшего все, вплоть до расстановки научных кадров.
Взбешенный рассказом сына в особенности тем, что раньше его лаборатория служила кладовкой для ведер и швабр, Ланцов ерзал на стуле и напоминал разъяренного красной тряпкой быка. Именно такого его состояния и добивался для чистоты эксперимента Вадик, но, в конце концов, сжалившись над отцом, вывел его на лестничную площадку, спустил на лифте на третий этаж, дал установку и указал дорогу к кабинету всемогущего Сяськина.
Промчавшись, как спринтер по ковровой дорожке, Василий Васильевич распахнул массивную дверь с золотистой табличкой и влетел в обитую красной кожей приемную, заставленную гарнитуром из карельской березы. В глубине ее в обрамлении офисной техники сидела молоденькая красотка и пудрила, глядя в зеркальце, носик.
Сяськин у себя? тяжело дыша, спросил у нее Ланцов.
Красавица нехотя оторвалась от дела, смерила его взглядом, после чего попросила представиться и изложить цель своего визита.
Василий Васильевич начал было Ланцов, но в силу предсказанных сыном мощных изменений в крови потерял над собой контроль и с каким-то даже садизмом завершил свое представление:
Чайка. Из генпрокуратуры. Насчет аренды.
На секретаршу его фамилия впечатления не произвела, и она по селектору доложила шефу о визитере, после чего на том конце провода, услышав фамилию Генерального прокурора, испуганно ойкнули, а затем, превозмогая спазм в горле, ответили, что ровно через пять минут будут готовы его принять.
«Документы гад сожрать хочет», пронеслось в воспаленном мозгу Ланцова, красотка же, уловив реакцию шефа, любезно предложила гостю присесть, но тот вместо этого шагнул к двери кабинета и одновременно с этим громко закашлялся, после чего секретарша услужливо предложила ему импортное лекарство. Еле сдерживая себя, Василий Васильевич потряс головой, а затем, не дожидаясь повторного приглашения, рванул на себя дверную ручку и ринулся в кабинет.
Сяськин, торопливо поправляя галстук, дожидался его у входа, но Ланцов даже не дал ему раскрыть рот и, едва переступив порог кабинета, взревел, как смертельно раненный бык:
Ты что ж, сукин сын, базар здесь развел!! Всю науку распродал!! Да я тебя самого в кладовку к швабрам отправлю!! Или в «Кресты» на нары!!
От такой невиданной наглости самозванца Сяськин утратил дар речи и лишь растерянно хлопал глазами, Ланцов же, добавив ему для верности еще пару «ласковых», на пике своей активности развернулся и, с шумом распахнув дверь, выскочил из его кабинета.
Промчавшись мимо застывшей за столом секретарши и выбежав из приемной, он трусцой добрался до лифта, поднялся на пятый этаж и, ворвавшись в лабораторию сына, плюхнулся там, держась рукою за сердце, на стул и обессилено выдохнул: «Готов, кажется», после чего Вадик, закрыв дверь на засов, стал брать у него кровь из пальца. Когда же за пару минут образцы были получены, он, сгорая от нетерпения, уселся за микроскоп и погрузился в исследования, тогда как Василий Васильевич, устроившись на пачке журналов, принялся восстанавливать силы бутербродами с чаем.
А в это время, придя в себя, Сяськин активно взялся за поиски хулигана, и вскоре из бюро пропусков ему доложили, что это отец одного из сотрудников института Вадима Ланцова. Распорядившись не выпускать обоих из здания, он прихватил с собой пару охранников и поспешил с ними к Вадику, но уткнулся носом в закрытую изнутри дверь. И, невзирая на все его требования, угрозы и истеричные вопли, ему ее не открыли.
Кипя от негодования и жаждая достойного для наглецов наказания, Сяськин выставил на площадке пост, а сам помчался к Антонову и, ворвавшись к нему кабинет, потребовал от директора немедленного увольнения Вадика.
Конечно же, Аркадия Григорьевича рассказ его озадачил, но он все же попробовал успокоить и образумить зама, объяснив ему, что нельзя просто так на эмоциях разбрасываться ценными кадрами, да и сын, в конце концов, за психически больного отца не в ответе, однако тот, ничего не желая слушать, настаивал на своем и, в конечном счете, выдвинул ультиматум:
Или я, или сынок, решайте! Это он на меня, как пить дать, старика натравил, другого и быть не может! И за это должен ответить, чтоб другим неповадно было!
Антонов стал его убеждать, что не против сурового наказания Вадика, но желает вначале во всем разобраться и тогда уже принимать окончательное решение, но Сяськин не унимался:
Окей. Тогда я уйду. И что тогда с вашей наукой будет, да вы без меня даже туалетной бумаги не купите, диссертациями подтираться будете.
Антонов нахмурился и озабоченно потер лоб, мысленно признавая справедливость его пророчеств, но, чтобы хоть как-то сохранить свое директорское лицо, вызвался самолично поговорить с нарушителями общественного спокойствия.
Закрылись они, гады, не открывают, со злостью бросил ему зам.
На лестничной площадке возле двери кабинета уже толпились заинтригованные происходящим сотрудники, но Вадик, не обращая внимания на жесткий со всех сторон прессинг, продолжал упорно отмалчиваться и вглядываться в окуляр микроскопа.
И все же в какой-то момент он, не выдержав напряжения, устало откинулся на спинку стула, поднял руки и признался отцу в своем поражении, на что восстановивший силы Ланцов предложил ему повторить опыт, но Вадик, махнув рукой, от этого отказался. А когда через пару минут за дверью послышался голос Антонова, поднялся из-за стола и со словами: «Пора самому сдаваться» пошел ему открывать.
На меня все вали, дескать, отец у тебя псих, посоветовал ему вслед Василий Васильевич.
Открыв дверь директору института, Вадик впустил его, поздоровавшись, внутрь, а собравшегося зайти следом Сяськина отодвинул плечом и захлопнул у него перед носом дверь, закрыв ее изнутри на засов.
Оставшись наедине со смутьянами и напустив на себя строгость, Антонов потребовал от них объяснений их хулиганскому поведению, но вместо извинений и покаяний Вадик шокировал его заявлением о проводимом им таким образом научном эксперименте.
С благословения Василия Васильевича он усадил на стул пораженного его ответом директора и подробно с примерами рассказал ему о таинственной болезни отца, своей гипотезе и постигшем его фиаско, что вызвало у Антонова поистине детский восторг, присущий настоящим ученым. Все это время он смотрел на Ланцова, как на космического пришельца, а в конце, будучи уже не в силах сдержаться, вскочил, опрокинув стул, и устремился к нему, но Вадик преградил ему путь.
Заразиться, Аркадий Григорьевич, не боитесь? спросил он, глядя ему в глаза.
Нисколько, уверенно заявил тот. Луи Пастер возбудитель бешенства себе привить собирался, Кох ради туберкулезных больных жизнью пожертвовал и этим человечество спас. А нам-то с вами чего бояться.
Охваченный исследовательским азартом он смело приблизился к Василию Васильевичу и долго тряс ему руку, а затем, убедившись, что это не сон, с довольным видом уселся за микроскоп, однако и он, как ни вглядывался в образцы его крови, ничего необычного в ней не увидел.