Сейчас она соврёт ему (а может, скажет правду?), что любит другого, а что его она не полюбит никогда, и что он должен сейчас же уйти и из этой квартиры, и из её жизни. Она уже ощущала внутри себя, как больно будет и ей, оттого, что она будет врать про себя. Зачем? Зачем она прогоняет его?
Она и сама не могла объяснить себе этого. Ей просто надо было, чтобы он ушёл. Ушёл навсегда. И чувствуя себя почему-то предательницей, она, наконец, собрала всё своё мужество и прямо посмотрела ему в глаза ярко-синие под тёмными-тёмными бровями, сросшимися на переносице и в обрамлении тёмных-тёмных ресниц. Твёрдо, чтобы сразу наповал, сказала:
Мне тоже всё равно, как тебя зовут. Потому что я не люблю тебя и не полюблю никогда. Я люблю другого. Уходи.
И он ушёл. Как ей тогда думалось навсегда.
Глава третья
Домой! Дома.
Тётя Шурочка! Ну не надо! Не поеду я домой. Или ты устала от меня? Ты скажи, и я тогда уеду.
Да Бог с тобой, девочка! Мне только в радость, что ты у меня живёшь. Есть о ком заботиться. Да и душа живая всё же рядом. О матери твоей я думаю, о сестричке моей младшей. Ждёт она тебя. Ведь каникулы у тебя давно. Заждалась, поди. Съезди, навести мать. Побудешь там, надоест возвращайся.
Тётя Шура, старшая сестра матери, была женщиной жизнерадостной, говорливой и хлебосольной. И жалостливой. Так же быстро, как развеселиться и рассмеяться, в одно мгновение она могла расстроиться и даже расплакаться от какого-нибудь впечатления или слова. Небольшого росточка, кругленькая и плотненькая, с лицом светлым и открытым, она совсем была не похожа на свою младшую сестру. Та была женщиной статной, большегрудой, с «короной» тёмных волос, с прямым носом и строгими серыми глазами. Редко смеялась, а плачущей дочка не видела мать никогда. Была выдержанной и немногословной. Но обе они были хлебосольными и приветливыми хозяйками. Обе любили готовить и угощать. На этом общее между ними и заканчивалось.
Тётя Шура продолжала смотреть просительно.
Что же ты молчишь? О чём думаешь? Поедешь? Что матери сказать, если позвонит на работу?
Она подошла к тётке и обняла её за широкую талию. От тётки вкусно пахло свежей сдобой. Засмеялась.
Поеду. Поеду, тётя Шурочка. На следующей неделе и поеду. Только ты-то не расстраивайся.
Тётя Шура погладила её по щеке, и лицо теткино, и без того кругленькое, стало совсем круглым от улыбки и сузившихся добрых глаз.
Вот и хорошо, племяшка. Вот и хорошо. А надоест так сразу и вернёшься.
На том и сошлись.
Через несколько дней она, отстояв длинные очереди в разные кассы, достала всё-таки билет на поезд и на следующий день, с непонятным для себя волнением, зашла в вагон.
«Еду домой».
***
Поезд миновал переезд и вышел на прямую к её родному городку.
С обеих сторон, почти вплотную к полотну железной дороги, высятся стройные сосны. Окна в вагоне открыты, и всё пространство вагона наполнено запахом хвои и сосновой смолы. Лёгкий тёплый ветерок чуть трогает белые занавески на окнах, и оттого кажется, что ты не в вагоне, а на палубе яхты. Или даже корабля.
Сердце замирает от знакомости картин за окном и узнаваемости запахов. Солнце освещает сосны, кусты можжевельника и малинники вдоль полотна дороги, а дальше, в самом лесу, оно сверху-вниз пронизывает своими лучами только отдельные участки. И оттого рождается симфония света и тени лес стоит прозрачный, но таинственный.
«Ни разу не приехал. Ни разу не написал. За целый год! Ни за что ни у кого не буду спрашивать о нём. Подумаешь! Обойдусь! Поживу недельку-две и уеду обратно в Ленинград. Там и Павловск, и Петергоф Залив. Лето жаркое. Загорать буду, купаться Там и Пушкин. Нет, только не Пушкин. В Пушкин я больше никогда не поеду».
Помимо воли она увидела синие-синие глаза, тёмные-тёмные брови, сросшиеся на переносице, широкие плечи и снова почувствовала эти ненасытные губы. Волна жара прокатилась по спине, напрягся живот она ощутила свою грудь и как заныли вдруг соски. Краска кинулась в лицо. Она осторожно оглянулась не заметил ли кто, что с ней происходит. Но все, как и она, стояли у окон и заворожено глядели на сосновый лес, освещенный солнцем.
«Неужели это было со мной?.. Этот парень подъезд та ночь и утро его признание в любви и предложение уехать с ним Это было? Это не был сон наяву?»
«Неужели это было со мной?.. Этот парень подъезд та ночь и утро его признание в любви и предложение уехать с ним Это было? Это не был сон наяву?»
Ход её мыслей резко оборвал голос проводника:
Подъезжаем!
Как всегда, когда поезд подходил к перрону родного городка, она, схватив чемоданчик, вставала у окна и старалась первой увидеть маму до того, как мама увидит её. Ей редко это удавалось. Но в этот раз она увидела маму мамулечку первой. И какой-то необычной ей показалась она мама не следила за проплывавшими мимо неё окнами вагонов, не вглядывалась в них, чтобы увидеть дочь. Мама стояла как бы отрешённо и будто размышляя над чем-то. И не видя дочь.
Интуитивно сжавшись словно от худого предчувствия, кинулась к выходу из вагона. Поезд остановился. Перрон заполнили приехавшие на отдых. Вот и мама. Теперь и она увидела дочь. Вскинула голову. Как всегда, не поспешила навстречу. Полная достоинства, подождала, пока та не подбежала к ней сама.
Мамочка, что случилось? С тобой всё в порядке?
Ну, вот. Наконец и до матери доехала. Думала, не дождусь уже, не ответила на её вопросы мать.
В этом была вся мама. Ни тебе «здрасте», ни тебе объятий. Сразу упрёк. Такая у неё мама но с облегчением вздохнула про себя значит, показалось. Хотя
Мамуля, не сердись. Я же приехала. Пока сессию сдала, пока практику проходила пока то да сё. Билетов сразу не достала, пришлось выхаживать на вокзал. Ну, ты и сама всё знаешь! Как ты, мамуля? Здесь тоже жара? В Ленинграде пекло. Народу много в гостинице? Устаёшь?
Она говорила и говорила. Лишь бы не молчать. А мать шла рядом и держала её за руку. Как маленькую. И от этого всё было хорошо.
Они шли по дороге, знакомой с детства: мимо лесного парка Парка лечебной физкультуры, мимо любимой маленькой речушки, потом через мостик. А вон там уже и дом. Впереди показалась тётя Лида из соседнего дома она, опираясь на суковатую палку, медленно ковыляла навстречу. В старенькой вязаной кофточке из грубой домашней пряжи, с кручёным поясом вокруг талии и в широкой юбке из грубого полотна. В руках соломенная сумка на рынок. Но вот она увидела их, и кажется, захотела свернуть в сторону, но передумала.
«Что это с ней?» пронеслась мысль.
Мама, что с тётей Лидой? Вы с ней поссорились, что ли?
С чего ты взяла?
В это время соседка приблизилась, как-то боком кивнула, здороваясь, в глазах мелькнуло сочувствие или это только показалось? И поковыляла дальше.
«Что происходит? вновь заволновавшись, подумала она, всегда ведь остановится, спросит, как учёба, надолго ли. А сейчас ни слова». Однако больше ни о чём у матери спрашивать не стала. Тут мимо пробежала кудлатая дворовая собака с болтающимся ошейником, и ей показалось, что та мельком глянула на неё и вдруг почудилась, что даже собака всем своим видом сочувствует ей.
Да что же это такое происходит! Со мной, или с ними со всеми?
Глава четвёртая
Удар.
Хватит болтать, наговоритесь ещё!
Мамин голос, как всегда, требователен и категоричен.
Иди кушать. Всё уже готово.
Уловила аромат жареной картошки с грибами. Рот сам по себе наполнился слюной, и она чуть не поперхнулась.
Кать, мне кажется, что ты чего-то не договариваешь. Тревожно мне. Говори! Готовите мне сюрприз? Хороший? Что-то мне подсказывает, что не очень. Ну, ладно, мама зовёт. До встречи!
Бросила трубку на рычаг телефона, постояла, глядя на него и мимо него, раздумывая: «Ведь точно происходит что-то. Катюшка чего-то не договаривает. Тоже не такая, как всегда. Вроде, и не рада, что я приехала. Странно» Внутри что-то ёкнуло. Но тут нос подсказал ей направление аппетитнейшего запаха, рот снова наполнился слюной и она вбежала на кухню.
Мать стояла у газовой плиты.
Ну сколько можно тебя звать!
Раскрасневшаяся, с капельками пота над верхней губой и влажно блестевшим от испарины лбом. Пояс кухонного передника подчёркивает высокую полную грудь и одновременно широкие, крепкие бёдра. Сильные ноги уверенно держат это тело на земле. Через плечо кухонное полотенце.
Садись. Ешь.
На столе сковорода жареной картошки с ранними грибами, ржаной душистый хлеб горкой на глиняной тарелочке и стакан молока, запотевший, только что из холодильника.
Жареная картошка с грибами и молоко. Что может быть вкуснее!