Двигай, Карабасина, пихает его в плечо Леонид. Все по чесноку, твоя очередь.
Карабас продолжает скулить, и Сеня выпаливает в него одним из своих ругательств тошнотворных.
Да перестаньте вы! не выдерживаю я. Детский сад какой-то. Пойдем, Карабас, я с тобой схожу.
Карабас смотрит на меня с виноватой благодарностью, я делаю вид, что не замечаю его собачьего взгляда, и собираю со всех деньги. Катя-под-мостом продает нам, считай, за двойную цену в два раза дороже, чем в супермаркете и в кафе на шоссе. Леонид как-то пробовал договориться с дальнобойщиками, которые останавливают свои фуры у кафе, чтобы те купили для него водку за небольшой процент, и даже почти договорился с одним, но хозяйка кафе Алифа засекла их и подняла такой крик, что дальнобойщик мигом скакнул в свою кабину, завелся и порулил дальше в Астрахань. А Леонид в темпе спортивной ходьбы почесал на дачные участки.
Мы с Карабасом молча проходим между полем кукурузы и полем овса, обходим наш дачный поселок и спускаемся к реке, чтобы по тропинке вдоль берега дойти до моста, где стоит Катин дом.
Ты здорово на контрабасе играешь, мы сегодня слышали, говорю я, когда молчание становится невыносимым.
Да не, я так, бормочет стеснительный Карабас.
Нам понравилось, продолжаю я.
На самом деле я понятия не имею, хорошо ли он играет. Послушать его мать, так не очень хорошо, но она никогда не бывает довольна игрой своих детей. По крайней мере, Карабас не фальшивит, а то, что он иногда спотыкается, так это не страшно.
А что вы сегодня играли? вежливо интересуюсь я.
Этюды Монтанари, бурчит Карабас.
Я пытаюсь вспомнить, знаю ли я, кто такая эта Монтанарь, но Карабас вдруг спрашивает:
А Ника тоже слушала?
Ну да.
Ей тоже понравилось?
Ну да, говорю я и, увидев, как внимательно он слушает мои ответы, добавляю: очень.
Карабас радостно улыбается.
В доме Кати-под-мостом за немытыми окнами горит свет, воет в истерике телевизор Катя смотрит ток-шоу. Я стучу в крайнее окошко. Спустя пару минут в доме что-то падает, слышна ругань, затем шаги, и за стеклом появляется лицо Кати. Она дергает раму и отворяет окно.
А, это вы, хрипло бросает она, не поздоровавшись. Сколько надо?
Одну, я протягиваю деньги.
Катя берет у меня рубли и с ворчанием отходит от окна. Спустя время появляется снова и сует бутылку мне в руки.
Брали бы сразу две, а то шастаете как мухи по навозу.
Ответ созревает в моей голове молниеносно.
Так вы и берете с нас как за две.
Катя смотрит на меня бессмысленным взглядом, потом рявкает:
Захочу, и за три возьму!
Со стуком захлопывает раму и задергивает клетчатую занавеску.
Обратно мы идем молча, никто из нас ничего не говорит. Я думаю, что водка на вкус отвратительна и что настроение у меня снова поганое. Карабас, может быть, думает про этюды Монтанари.
* * *Под яблоней суета. Прикатили на велосипедах Амадей с Варварой (у Амадея BMX, у Варвары обыкновенный с женской рамой), а с ними пришел новенький. Небывалое событие новый парень в нашей компании. Я сразу оживляюсь и начинаю его благосклонно разглядывать, но чем дальше, тем яснее понимаю, что и этот чел ни в эротическом, ни в романтическом плане меня не привлекает.
Зовут его Максим, он долговязый и тощий, в джинсовых шортах и грязноватой желтой майке. Из штанин и рукавов торчат сгоревшие на солнце руки и ноги худые и красные. Руками он все время размахивает и по-женски всплескивает. У него длинная шея, большой нос, близко посаженные глаза, оттопыренные губы и выгоревшие, почти белые, волосы до плеч.
Такая прическа ему совсем не идет, меня так и подмывает сказать ему: «Заколи волосы наверх, нос будет не так выделяться».
Максим очевидно волнуется и говорит без остановки. Так мы узнаем, что он приехал сегодня вечером с родителями, родители его те самые люди, которые купили заброшенный участок, где сейчас работают Рустам и Сархад. Поскольку на участке пока ничего не построено, Рустам и Сархад спят в палатке, родители Максима тоже поставили себе палатку, а сам Максим со своей палаткой на участке уже не поместился и поставил ее между участком и дорогой, и теперь он надеется, что ночью его спящего не переедет случайная машина.
Он задает нам вопросы как кого зовут, кто на какой улице живет, выслушивает, закидывая голову немного назад, потом снова начинает говорить. Петр и Леонид его перебивают пора выпить. Стаканов у нас нет, мы пьем по очереди из бутылки, заедая сушками, которые принесла Варвара. Она всегда приносит с собой еду, словно боится, что мы оголодаем.
Когда бутылку передают Максиму, он озадаченно глядит на нее, потом делает большой глоток, проглатывает и тут же сгибается в кашле. Все смеются. Варвара протягивает ему сушку. Глаза у Максима полны слез, а губы в слюне. Он такой нелепый, что мне неловко на него глядеть. Я сажусь на бревно рядом с Сеней, вынимаю из его уха наушник и вставляю в свое. В наушнике мужской голос в полусне напевает под убаюкивающую музыку: «Что ни день, то ты все дальше уплываешь, уплываешь, как медуза на рассвете, ты же знаешь, ты все знаешь». Слова глупейшие, но музыка ничего, и я остаюсь на бревне слушать Сенины треки. Постепенно бутылка пустеет. Петр и Леонид куда-то пропадают. Илона ищет Леонида и звонит ему, но он не берет. Карабас засыпает на Сенином животе, а Сеня на животе Ники. Амадей прыгает на велосипеде через костер, Тиша снимает и кричит каждый раз «И-го-го!».
Максим вежливо покачивается рядом с Тишей и заглядывает ему в телефон.
Я сижу на бревне и прутиком подталкиваю выпрыгнувшие из костра угольки обратно в огонь. Рядом со мной садится Варвара, молчит. Потом говорит немного заплетающимся языком:
Знаешь, что я заметила?
Я вопросительно смотрю на нее.
Я заметила, что самое плохое случается тогда, когда не ждешь, продолжает Варвара. А когда ждешь, оно не случается. Поэтому я каждое утро думаю о самом плохом, чтобы оно не случилось.
Она замолкает и смотрит в огонь остановившимся взглядом.
И о чем ты думаешь? спрашиваю я.
Я думаю, продолжает Варвара, пьяно колыхнувшись, я думаю так: «Сегодня папа не умрет, сегодня мама не умрет, сегодня бабушка не умрет, сегодня Амадей не умрет, сегодня котя наш, Рыжик, не умрет, сегодня я не умру». Хочешь сушку?
* * *Домой я сегодня ухожу раньше всех, если не считать исчезнувших неизвестно куда Петра и Леонида. Мне тоскливо, от водки меня подташнивает. Возле нашего дома я забираюсь в лопухи и сую два пальца в рот, но у меня не выходит, я сплевываю и бреду домой.
Утром вижу лежащую рядом Нику мы спим вместе на большой кровати. Ника лежит лицом вверх, приоткрыв рот, и похрапывает. Вокруг глаз у нее расплылась тушь, как будто Ника измазалась золой костра. Я встаю, натягиваю купальник, спускаюсь по лестнице. В доме тихо, мама еще спит. Иду на реку, берег пустой, утром здесь редко кто купается. Выхожу на мостки, они заляпаны следами чьих-то грязных сапог или ботинок. «Здесь кого-то убили», почему-то мелькает у меня в голове. Я отгоняю эту мысль как совершенно бессмысленную и ныряю в холодную воду.
Воскресенье, 17 июля
Мама на кухне жует бутерброд и натягивает пиджак.
Ты опять? спрашиваю. Сегодня же воскресенье.
Некоторые работают и по воскресеньям, отвечает мама, стряхивая крошки с пиджака. И собеседования проводят в воскресенье.
Опять три? говорю я.
Нет, только одно, неестественно веселым тоном отвечает мама, заваривая в кружке пакетик зеленого чая.
И куда?
В музей.
Музей чего? спрашиваю я.
Ай! вскрикивает мама. Она перелила кипятка, и на столе теперь лужа. Музей какой-то хренотени, чего-чего! восклицает она в сердцах.
Я беру тряпку и вытираю лужу.
Спасибо, бурчит мама. Музей Москвы. Пиар-отдел. Пресс-релизы сочинять.
Я понятия не имею, нормальная это работа или не очень, поэтому решаю ничего не говорить, чтобы не нарваться на мамино раздражение. Молча делаю себе бутерброд и заливаю кипятком свой пакетик черного чая (зеленый терпеть не могу). Мама некоторое время молча прихлебывает из чашки и хмуро смотрит в одну точку. Потом встряхивает головой:
Твоя Ника долго еще тут будет? спрашивает она негромко.
Я теряюсь от этого вопроса и неуверенно отвечаю, что мы это еще не обсуждали.
Она со мной даже не здоровается, недовольно говорит мама.
Не здоровается? удивляюсь я.
Начинаю вспоминать, когда я последний раз видела маму и Нику здоровающихся друг с другом, и не могу вспомнить. Может, и не здоровается.
Она тебя немного побаивается, говорю я. Вид у тебя иногда пугающий.
Последнюю фразу я произношу с улыбкой это должна быть шутка. Но мама серьезно отвечает:
Побаивается? И правильно делает. Она мне не нравится.
Почему? изумляюсь я. Вот еще новости, мы с Никой с первого класса дружим, мама знает ее сто лет.
Она плебейка, понимаешь? говорит мама и, допив чашку, ставит ее в раковину. Все, я побежала. Люблю тебя.