Возле гроба стоит полная женщина в тёмной кофте и юбке с двумя юношами, которым едва исполнилось по четырнадцать лет. Нет, они тоже не скорбят, так кажется мне, и я прекрасно осознаю, что обмануться не могу. Это его мачеха и два сводных брата. Светлана Савельевна подходит к ним, что-то говорит, наверное, выражает сухие, давно выученные слова соболезнования, женщина кивает, как положено по этикету. Я не хочу вслушиваться в их разговор, хотя нахожусь практически рядом с ними. Я внимательно смотрю на торжественное лицо Витьки. Конечно же, он знает, что я здесь и наверняка видит меня из своего запредельного пространства. Я уверена в этом. Более чем. Потусторонний мир никогда не был загадкой для меня, но вряд ли я когда-нибудь доверю живым свою тайну. Да, мне хочется расплакаться, но только не при этих людях, глаза мои по-прежнему остаются сухими. Я не постеснялась бы сделать это при Антоне, но не при них.
Я заглушаю желающий вырваться наружу крик души, ибо боюсь, что его услышит кто-то кроме Витьки:
Помоги мне!
Глава 2
За окном темно, вечер. Видится Млечный Путь. Значит, завтра будет хороший морозец, я давно подметила это совпадение. Мне бы очень хотелось, чтобы наконец ударили холода, ведь уже скоро Новый год. Правда жаль, что я встречу его не, как всегда, наедине с собой в своей общежитской комнатушке, а здесь. Я люблю отмечать это праздник в полном одиночестве. Быть может, это просто привычка. Не знаю. На стекле успели образоваться сосульки, и это немного радует.
Как бы я отметила Новый год? Достала бы из старой коробки, что лежит под моей кроватью в общежитии, искусственную ёлку (её подарили мне на моей прежней работе перед тем, как я попала в психиатрическую лечебницу), украсила бы её самодельными игрушками из бумаги и фольги. Получилось бы неплохо, правда скупо. Господи, как же везёт тем избалованным детям, которые всю жизнь живут с любящими их папочкой и мамочкой, исполняющими каждое их желание! Они наверняка все вместе украсят новогоднюю ёлку стеклянными шарами с магазинных прилавков, разноцветной сверкающей мишурой, затем их папочки и мамочки принесут из магазинов кучу подарков и сладостей и будут утверждать, что всё это послал им добрый дедушка Мороз. А их новогодний стол будет ломиться от всякой всячины, которая по карману только им одним. Я сглатываю слюну, представляю всё это, словно наяву. Да, права была моя первая учительница, которая с полной уверенностью утверждала, что у меня слишком живое воображение, и мне следует как-то с этим бороться. Я бы украсила свою маленькую ёлку, купила бы пельмени в гастрономе за двадцать рублей и небольшой тортик. Затем спустилась бы к вахтёру, и вместе бы мы попили чайку, подумали бы о чём-нибудь прекрасном.
Да, в нашем общежитии устраивают новогодние вечера, но в последние годы их почему-то не стало. Все жители разбрелись по своим каморкам, как кроты, и каждый включает музыку, когда захочет. Люди стали менее доброжелательными, менее честными и более завистливыми.
Когда я беру в руки Витькину тетрадь, все мои мысли быстро улетучиваются, я думаю только о стихах, провожу рукой по шершавой поверхности простенькой зелёной обложки. Мне почему-то приходит на ум Витькино лицо там, в гробу, когда я видела его в последний раз. Это было лицо победителя, но разве победители уходят? Нет, он должен был бороться, пришло бы то время, когда бы он победил. Бороться, но с чем и с кем? С равнодушием, с людской машиной, делающий всех под единый стандарт. А я? Была ли я так же тверда, каким бы хотела видеть Витьку? Разве сама я не мечтала уйти из жизни, тем более, обо мне-то уж точно никто бы не вспомнил, потому что у меня действительно никого нет. Никого. Ни одного родного человека на всей Земле. Сколько раз хотела я оборвать всё, что связывает меня с этой сложной жизнью. Вправе ли я требовать этого от Витьки, такого же человека, как я?
Мне становится стыдно за свои мимолётные обвинения, и я не замечаю, как осторожно открываю первую страницу и почти вслух читаю:
Возьми цветок в свою ладонь
И полетай в долине снов,
Мечтанья ты свои затронь,
Освобождаясь от оков.
Освобождаясь от оков,
Что дух твой держат, как в тюрьме.
Тебе не нужно лишних слов,
Лишь вера полностью себе.
Закрой глаза и улыбнись
Потокам Солнца в Небесах,
От сна глубокого проснись.
Освобождаясь от оков.
Освобождаясь от оков,
Что дух твой держат, как в тюрьме.
Тебе не нужно лишних слов,
Лишь вера полностью себе.
Закрой глаза и улыбнись
Потокам Солнца в Небесах,
От сна глубокого проснись.
Подумай, ты себя спасла.
Спасла не телом, а душой.
И подарила ей Свободу.
Страницу повести открой
Про новый день на Небосводе.
И подари себе ты рай.
Что может быть ещё ценней?
Ты улетишь в цветущий край
По ранней солнечной весне.
Не бойся быть самой собой,
Пусть осуждают все вокруг,
Себя любовью ты покрой,
И разомкнётся злобы круг.
Не верь страстям ты и угрозам,
В их плен уже не попадись,
Утри с лица смелее слёзы
И просто миру улыбнись.
И громко крикни: «Я свободна!»
Твой крик подхватит ветер пусть.
Уже твой страх в тебе не дрогнет,
Не шевельнётся в сердце грусть.
Возьми цветок в свою ладонь
И полетай в долине снов,
Мечтанья ты свои затронь,
Освобождаясь от оков.
Я читаю это медленно почти без интонации, я не слышу себя, но зато отлично понимаю смысл, возможно не до конца, но мне кажется, что понимаю. Затем плавно перевожу взгляд на свои руки, будто там действительно есть оковы и встряхиваю их сильно-сильно. Только теперь ко мне приходит настоящее понимание. Нет, не так просто освободиться от оков. Нужен труд над собой, нужна планомерная работа, даже тогда можно будет жить среди этих людей-механизмов, внутренне сочувствуя им. Я сжимаю руку в кулак и понимаю, что не пойду путём Витьки. Я молча благодарю его за толчок, который он передал мне соей гибелью, и понимаю, что я должна бороться за себя, отстаивая своё место под этим Солнцем
Я проснулась от непривычного озноба, обычно я засыпаю под ворохом одеял в тепле и просыпаюсь, чтобы только вдохнуть порцию свежего воздуха или потому что бываю очень голодна. Я надела шерстяную кофту, халат, спустилась в буфет. Тётя Клава, как обычно, ходит между столов и делает строгие замечания отдыхающим, и ей нет никакого дела до груды растущих тарелок, чашек и ложек. Она поглощена своим любимым делом.
Вернувшись, я обратила внимание, что нянечка перестилает постельное бельё на бывшей Вариной кровати. Она мнёт подушку, аккуратно ставит её у изголовья и собирается выйти, но я останавливаю её.
Ко мне кого-то подселяют? спрашиваю.
Да, кажется, сегодня утром поступила новенькая, а в санатории больше нет мест.
Новенькая?
Эта новость меня огорчила, я представила, что мне вновь придётся прятать свои странности и приспосабливаться к кому-то, ведь никто ещё никогда не приспосабливался ко мне. Тем более, после Витькиной смерти прошло ещё не так много времени, удастся ли мне скрыть свои слёзы или придётся снова объяснять, что происходит в моей душе, рискуя быть непонятой. Нет, я этого не хотела.
Минут через пятнадцать, когда я осталась совершенно одна мне представилась возможность познакомиться со своей новой соседкой. В комнату вошла тридцатилетняя женщина вполне уверенной походкой с шапкой пышных белокурых волос. «Такие волосы наверное только у ангелов», почему-то подумалось мне.
Меня сразу же поразили её глаза. Я не могла тогда понять чем именно. Просто такое иногда случается, когда на что-то отзывается твоё сердце, и только затем ты начинаешь думать и анализировать почему. У неё были чистые голубые глаза, словно у младенца. Казалось, она ловила ими каждый миг своей жизни, будто видела всё в последний раз. Нет, она ни о чём не скорбела, не жалела себя, она просто ловила впечатления, как это делают маленькие дети. Взгляд этих голубых глаз не был оценивающим, как у человека с давно устоявшейся системой земных ценностей. И в то же время это не был взгляд абсолютно безвольного человека. Я даже не знаю, как в точности передать свои ощущения, ведь мне сложно подобрать для описания своих чувств набор слов. Слова остаются словами, но чувства никогда нельзя измерить, как бы люди ни старались, хотя конечно, если это истинные чувства, а не подделки.
Здесь мало воздуха, сказала вошедшая и одним движением раскрыла часть окна, где ещё не успели заделать его ватой от предстоящих холодов суровой зимы.
В комнату хлынула свежесть с улицы, и только сейчас я, наконец, осознала, что мне не хватало этой свежести, чтобы сбросить с себя груз утраты.