Это интересно?
Это очень важно. Для страны и людей. И это интересно для меня.
Помолчав, я полюбопытствовал с легкой улыбкой:
Твое мнение о новой Конституции не изменилось?
Нет, спокойно отвечала она. Слишком много полномочий у президента.
Будем надеяться, что он воспользуется ими во благо страны.
Будем. Ее лицо стало невеселым. А что еще остается?
Я предпочел промолчать.
Мы дождались, когда мальчики насмотрятся на технические новинки давних лет, потом пошли вслед за ними на первый этаж, на второй, а закончили на третьем, где была представлена космическая техника. Я старался не вмешиваться в разговор Кирилла и Василия, лишь в тех случаях, когда они обращались с вопросом, давал пояснения.
Вон там вырывается струя, горячая-горячая, и он в космосе движется, объяснял Кирилл, показывая на заднюю часть спутника.
Нет, его ракета разгоняет, чтобы он в космосе летал, возразил Василий.
Да. А потом он сам может лететь! Когда уже в космосе. Кирилл повернулся ко мне. Правда, папа?
Я подтвердил его правоту, хотя не слишком разбирался в спутниках и ракетах.
Когда мы спустились в гардероб, я предложил Насте пообедать в одном из ближайших ресторанов, в Большом Черкасском переулке.
Там хорошая кухня, заверил я. Она согласилась. Покинув музей, мы направились к началу Ильинки. Погода была неплохая небольшой снежок ласково опускался на тротуар и проезжую часть. Но там, где проходили люди или проезжали машины, таял, оставляя мокрый след на асфальте.
Мы пришли в тот самый ресторан на углу Большого Черкасского и Старопанского переулков, где я бывал вместе с Эдуардом. Впрочем, я не собирался говорить об этом Насте. Свободных столиков оказалось много, мы устроились у окна, долго и шумно изучали меню. Как только определились и был сделан заказ, я с тихой улыбкой посмотрел на Настю, сидевшую напротив.
Так приятно никуда не спешить. Гулять, спокойно обедать. Увы, пауза совсем недолгая вчера да сегодня. Завтра опять в колею. Не успеваешь закончить одно дело, а другое уже падает на голову.
По-моему, тебя это устраивает. Некоторое недоумение проявилось на ее лице. Я добродушно усмехнулся, а Настя после небольшой паузы продолжила: По крайней мере, так мне показалось Ты как-то читал стихи Леонида Губанова. Мне очень понравилось. Я спрашивала в книжных, есть ли его книги. Оказалось, что нет. Его не издавали?
В советское время точно не издавали. Это было невозможно. А сейчас вполне могли издать. Но я не знаю. Надо Наташе Шмельковой позвонить. Она должна знать.
Ты был знаком с ним?
Нет. Он умер в начале восьмидесятых. Кстати, как и Пушкин, в тридцать семь. Наташа его хорошо знала. Дружила с ним. Она прекрасно читает стихи Губанова, с его интонациями. Заслушаешься. Честно говоря, благодаря ей я и познакомился с творчеством Губанова.
Она перевела задумчивый взгляд на меня:
А кто она, Шмелькова?
Писатель, литературовед, публицист. И очень хороший человек. Она дружила не только с Губановым, но и с Венечкой Ерофеевым.
«Надо бы навестить Наташу. Некоторые угрызения совести шевельнулись во мне. Или хотя бы позвонить ей. Совсем забыл старых знакомых. Нехорошо это. Скверно»
А ты прежде работал в издательстве?
Да. Редактором Такое чувство, что это было ужасно давно.
Мы заканчивали обед, когда я увидел Эдуарда, входящего в ресторан. Честно говоря, я растерялся. Это настолько отразилось на моем лице, что Настя, глянув на меня, тотчас посмотрела в ту же сторону. Она сохранила спокойствие.
Эдуард увидел нас, подошел. Вежливая улыбка покрывала его лицо.
Надо же. Здравствуйте. Какими судьбами?
Водили детей в Политехнический музей и решили пообедать. Я почему-то испытывал неловкость.
Папа, классный музей, а мы с тобой туда не ходили. Василий уже стоял рядом с отцом, схватив его за руку.
А теперь ты сходил. Благодаря дяде Олегу. Он глянул на меня с некоторой иронией.
Мне это не понравилось, но я предпочел сделать вид, что меня его слова не тронули.
Возьми стул, присоединяйся, предложил я.
Спасибо, но не могу. Он картинно развел руками. Вы уже почти закончили, а я даже меню не полистал. Сяду там, в сторонке Вася потянулся за ним, но услышал: Оставайся здесь. Вон, с Кириллом поговори о чем-нибудь.
Наше общение за столом было скомкано. Обед мы заканчивали в молчании. Даже Кирилл с Василием перестали болтать.
Наше общение за столом было скомкано. Обед мы заканчивали в молчании. Даже Кирилл с Василием перестали болтать.
Невольно я наблюдал за братом. Он занял место в углу, а вскоре к нему присоединился мужчина средних лет. Они принялись оживленно беседовать.
«Вот ведь человек, подумал я с осуждением, не мог сказать, что у него деловая встреча. Конспиратор хренов Но я тоже хорош не понял, что у него тут место для постоянных встреч А может, не только у него?..»
Я оглядел достаточно просторный зал, и подозрения в правоте моей догадки усилились: столы были заняты мужчинами, сидевшими по двое, по трое и поглощенными разговорами.
Когда мы покинули ресторан и двинулись в сторону «Детского мира», я с некоторой неловкостью произнес:
Я никак не предполагал, что он туда придет.
Настя ничего не сказала.
Мы шли рядом, за нами тянулись наши дети, увлеченно обсуждавшие, чья школа лучше. У входа в метро наши пути расходились.
Ты на меня обижаешься? спросил я.
Мне на тебя не за что обижаться. Ее лицо осталось серьезным.
Нехорошо получилось.
Ты в этом не виноват.
Я не стал объяснять ей, что мог бы догадаться о вероятности такой встречи. Промолчал.
В метро было немноголюдно. Для меня и Кирилла нашлись места.
Папа, мы еще куда-нибудь сходим? спросил он.
Сходим, без колебаний отвечал я.
А куда?
Куда?.. Можно сходить в Оружейную палату. Она в Кремле, где я работаю. Там много интересного. А можно в Третьяковскую галерею. Или в Пушкинский музей. Там картины. Много хороших картин.
А мы Васю возьмем с собой?
Тебе хочется?
Да.
Тогда обязательно возьмем.
Доставив сына домой, я отправился к себе. Вновь на общественном транспорте. С любопытством разглядывал пассажиров, большей частью мрачных, с усталыми лицами, и размышлял о том, что уже два месяца прошло с принятия новой Конституции. Появились Государственная дума, Совет Федерации, а кроме них Федеральная служба контрразведки, Общественная палата и много еще чего. Но жизнь людей не изменилась, да и не могла измениться за столь короткий срок я прекрасно понимал это. И все-таки хотелось видеть перемены. Осязаемые, явственные. Хотелось прикоснуться к будущему, уверенно входящему в нашу жизнь.
Зыбучие пески жизни
Миша повесился, произнес мужской голос.
Какой Миша?!
Манцев.
Никаких мыслей в голове. Ни что это глупая шутка, ни что это ужасно. Хотя это было ужасно.
Съездил в Испанию, вернулся и повесился. Я узнал наконец голос Лесина. Похороны завтра.
Почему он сделал это?
Да все эта сучка. Жена Увидимся, расскажу.
Положив трубку на аппарат, я замер в растерянности. Мой добрый приятель умер. Повесился. Завтра похороны. «Ему не было сорока, в оцепенении думал я. Зачем он это сделал? Неужто есть такие обстоятельства, что дальше жить нельзя? Неужто можно дойти до такого отчаяния в наше далеко не худшее время?» Не было ответа на эти вопросы.
Утром я приехал в судебно-медицинский морг Института Склифосовского. Леня, Дима, Саша Лесин и еще несколько бывших студийцев уже находились здесь. Я подошел к Мишиной матери, сказал слова соболезнования. Она молча кивнула в ответ. Ее лицо было спокойным, хотя и хмурым. А вот Марьяна, десятилетняя дочь Миши, стояла с разбухшими веками, красными от слез глазами. Когда вывезли на каталке гроб, она тихо заплакала.
Никто ничего не стал говорить. Мастера слова замерли у гроба в молчании. Я тоже не имел желания произносить речи, я смотрел на Мишино лицо, потемневшее, незнакомое, на котором застыло какое-то удивленное выражение. В самом деле, о чем говорить? О том, что он писал очень даже неплохие рассказы, повести, но ему не удалось издать ни одного произведения? О том, что он был хорошим человеком, но любил выпить и порой уходил в запой?
Мы стояли в тишине минут пять, каждый наедине со своими мыслями, затем работник морга подал знак: пора. Накрыл гроб крышкой, покатил к выходу, где его ожидал открытый зев задней двери автобуса. Мы помогли переместить гроб на пол автобуса, зашли внутрь. И старенький, скрипучий пазик поехал на Даниловское кладбище.
Мишу похоронили рядом с его первой женой. Когда все закончилось и трое кладбищенских рабочих обровняли лопатами холмик, я увидел, как Лесин дал им деньги. Они удалились, а мы, постояв немного, стали прощаться. Мишина мать негромко благодарила Сашу за помощь, он, смущаясь, бормотал: «Ну что вы Я должен был Все-таки друг» Мы ушли, оставив у свежей могилы Мишину мать, Марьяну и еще какую-то немолодую женщину дальнюю родственницу.