Знает, что достанется паразиту! И знает за что! ворчала бабушка, тяжело ступая и наклоняясь за кухонной тряпкой. По каструлям моду нашел шариться. Сидишь в колидоре? Сиди-сиди. Смоотрит, баба Лида грузно уселась на стул. Ты погляди на него. Перед гостями-то меня позорит. Я тебе сметаны полную миску разе не наливала? А?
Баб Лид, а где ваш квартирант?
Какой квартирант?
Ну который здесь живет. По телефону мне вчера отвечал.
Саша, что ли? Тю! Да разе ж он живееет. По мою душу пошел. Скоро воротится.
Я допила компот, оставив на донышке сварившихся мелких червяков.
Так кот Граф или Гра́фа? поинтересовалась я.
Та шут его знат, отмахнулась баба Лида. Приблудился, Саша и говорит: «Сам граф пришел». Так и зовем. А уж как там Граф Гра́фа все едно. Я чаще паскудиной зову.
Бабушка покрутила подол старого передника, подняла, плюнула на ткань и руками поскребла белое засохшее пятнышко.
У Алексевны через дорогу студентки живут. Вонючие страсть. То ли пшикаются чем, то ли не стираются, и шалаются ночами. А ты на кого учишься? напряглась бабушка.
На учителя русского языка и литературы.
Вот это дело. Гувернерка, значит. А то понапридумыват прохфессий срамота една.
Баба Лида расправила передник, как школьница фартук, поднялась, руками о стол опираясь, прошла уточкой через кухню и выглянула в окно:
Сейчас-то еще тянет нехороший ветерок, а вот как ободняет, ты на вулицу-то выйди. По ночи, небось, не успела ниче разглядеть. Узнашь, куда попала.
Куда?
Баб Лида улыбнулась загадочно, как невеста:
А вот поглядишь. В сказку ты, унучка, попала. Только не в ворота ходи, а в калитку. В ворота покойники ходют.
«Портальная арка» так называл папа детскую площадку в военном городке. Площадка поражала масштабностью и реалистичностью бутафорских построек: брусчатые заборы вокруг за́мков, избушки на курьих ножках, теремки, брустверы, землянки, небывалые качели, похожие на театральную фурку Увидев все это впервые, я, шестилетняя девочка, всюду таскающая любимую книжку с чудищем жутким, живущим на предпоследней странице, поняла в один миг, что все наяву существует: выпрыгнули картинки из книжки-игрушки с выдвижными рисунками; площадка раскрылась плоскостью книги, но плоскость медленно округлилась сферически и поманила на свой завораживающий театральный планшет.
Теперь же, открыв двери дома бабушки Лиды, я не сразу обнаружила, откуда взялось это знакомое, едва различимое чувство, тонким голосом древнерусских гуслей позвавшее дальше.
Передо мной высился обветшалый теремок из зеркальной арки моего детства, увеличенный в несколько раз и обжитый людьми. С остроконечной крышей и широкими свесами, тускло-зеленым деревянным фасадом и маленьким окошком на чердаке, поблескивающим слюдой. На замшелом крылечке намокшее кресло с порванной обивкой и влажными листьями, впечатанными в спинку. Кресло вздрогнуло и ожило, в его животе что-то зашевелилось, и из-под старого пледа показалась заспанная морда «ученого» кота.
Баба Лида тебя искала, сообщила я коту, который сделал вид, что я прозрачная.
От дома до калитки лениво плелась дорожка асфальтированная, потрескавшаяся от времени. С оранжевыми бархатцами по краям, покачивающимися в такт звучащим в моей голове струнам гуслей /нотами-каплями хрустальными разбивающимися о ледяное стекло русалочьего озера/. У забора из колышков на землю осыпалась зелень краски. В его просветах часто-часто замелькала тихая улица.
Калитка скрипнула и раскрыла чародейное закулисье. И я быстрым шагом, заложив руки в карманы ветровки, шла по улочкам, в быль старозаветную уводящим: с неведомыми дорожками вдоль заборчика-частокола, с ядовитыми языками кустов, лижущими осенний воздух в прорехах, с дремлющими в густых зарослях домишками. Показалось: ткни пальцем одного из них в раздутый бок и великан очнется.
Домишки сказочные спали заколдованно: рубленые деревянные избы, северные сторожевые казачьи башни, кирпичные пряно-румяные дома с мансардами «нене́цкими», теремки ветхие, приземистые, в землю словно уходящие
Где я?
Я остановилась, вдыхая чистый воздух, сдобренный каштановой горечью и прелым запахом опавших листьев, и все пропитывающим амбре старых досок.
Жив паренек-то ваш?
Я обернулась на голос.
От ствола дерева отделилась фигура человека в коричневом пальто и широкополой шляпе гриб-трутовик притаившийся. Дедок торопливыми семенящими шажками приближался ко мне.
Жив паренек-то ваш?
Я обернулась на голос.
От ствола дерева отделилась фигура человека в коричневом пальто и широкополой шляпе гриб-трутовик притаившийся. Дедок торопливыми семенящими шажками приближался ко мне.
Какой паренек?
Ну ты ж из Лидиных? Студентка?
Я у бабы Лиды живу.
Старик подошел ко мне. Маленький жучок полз по полям его шляпы.
А я тебе о чем. Так как парень? Не помер? С крыши вчера который спрыгнул. Я ж напротив живу. Бабка-то моя замучала вусмерть кури, говорит, подальше от дома, а-то кашель ее раздирает. Ну вот я и вышел за калитку. Около одиннадцати было. А на крыше вашей парень, ну тот, верзила двухметровый, гостевой который, внуков моих что вконец запугал. Стоял вроде так еще, знаешь, не шелохнувшись. А потом взял, да и сиганул вниз. Я к дому вашему кинулся, гляжу меж заборных прорехов нет никого, дедок качнул головой, и жук повис, цепляясь за края шляпы. Ты мне скажи, старик тронул меня за рукав, глазами просверливая: Ты мне правду скажи. Не рухну́лся ли я по старости? Старуха моя ру́хается, а я все за собой думаю: я-то в уме еще?
Над его левым глазом блеклым, почти прозрачным, свисали лапки жучка. Я быстро смахнула отчаянное насекомое.
Про парня вы у бабы Лиды спросите. Я ничего не знаю. Только приехала.
Дедок покачал головой:
Нет, не пойдет. Она ж меня ненавидит. Думает, что я ее псину окаянную отравил. А то не я был. Вот те крест не я! Я ж не убивец какой. А верзила мог. Зыркает как прям как молотом промеж глаз. Да и зятек еёный чертяга горластый тоже мог, и он расцепил скрюченные пальцы на рукаве моей ветровки: Ну ты иди. Раз не знаешь. Извиняй дурака, если торопилась куда, а я привязался, старый.
И я пошла уже медленней, замечая, как тонкие линии улиц плавно свернули змеистыми концами и встретились в самом центре лучами молчаливой звезды, упавшей на Москву.
И в сердцевине этой звезды журчащий ручеек, закованный в ограду мокрых безмолвных камней. А в ручейке желтые листья, плывущие на спине по отражению неба. И над ними удивленно изогнулся лепестком лилии белый узорчатый мостик.
А под моими ботинками, в трещинах асфальта мятный всплеск вырвавшейся на волю не пожелтевшей зелени.
Я в сказке? Может, я вернулась на выпуклую площадку книги с картонными декорациями и театром абсурда?
И только обнаружив за всем этим былинным сказанием, забором отгороженным, шумящую и кишащую людьми/высотками/машинами Москву, я поняла, что Овидиево превращение не свершилось.
Что проза победила.
Город нахлынул, загудел, затарахтел, обдал жаром гари, дыма, проглотил в утробную возню толпы.
/Но зазеркалье города и по сей день там. Я знаю в центре распятой звезды по имени «Сокол»/
Я медленным шагом опустошенного марафонца вернулась к дому-терему. Но в дверь не вошла, обогнула крыльцо и за домом встретилась с застывшим войском сада, ушедшего за зимний покой. С железной кроватью посередине, одной ножкой чуть глубже в землю вросшей. Выцветший охристый матрас сполз уголком на землю, усыпанную скрюченными лепестками цветков шиповника.
Со стороны калитки лязгнул железный затвор, и кто-то быстрыми шагами прошел в дом.
«Не буду подслушивать! Не буду!» обычная мантра, ни разу не сработавшая. Жуткое, нечеловеческое, писательское любопытство. Застала саму себя за постыдным занятием: крадущейся на цыпочках к окнам кухни, настежь раскрытым.
Крадесся? напугал меня голос бабы Лиды.
Я замерла, чувствуя, как мертвенно холодеют ноги и щеки заливаются краской. И тут только заметила Графа, лапами бесшумными подступающего к соседской кошке за забором.
Ну, фулиган! и крышка от банки полетела в рванувшего с места кота.
Я не видела говорящих, но слышала каждое слово: бабье лето, теплое и мягкое, раскрывало окна в домах и сквозило грустью.
Садитесь, надевайте очки, голос квартиранта не приказывал, а все чувства гасил.
И опять этот свистящий ветер над сухой травой у могильных плит. И пустота, словно полая изнутри. И запах полыни, растертой в руках.
Студентка здесь?
То мое дело. Решенное. И неча мне тут указы давать, проворчала баба Лида.
Ну вот смотрите спокойно и неторопливо проговорил квартирант.
Знаю я твое «ну вот смотрите»! Будто шибко вумный.
А я вам расскажу
Во-во.
Как будет и чем дело закончится
Вумничай-вумничай.
Если деви́ца здесь останется А я вас предупреждал Нельзя сюда девицам