Если деви́ца здесь останется А я вас предупреждал Нельзя сюда девицам
Саша, прекращай, отмахнулась баба Лида.
Лаадно. А по делу вот что, он зашуршал пакетом. Все по списку. Но вы, Лида
Здесь студентка, напомнила бабушка.
Лида Львовна, поправил себя квартирант. Вот инструкции. Смотрите: эти вот, розовые строго во время еды. Белые через двадцать минут после. Поня́л-поня́л? Лида Львовна.
Поняла, Саша. Пока еще не совсем из ума-то.
Вы молодчина у меня, похвалил все тем же равнодушным, назидательным тоном. Только побочные эффекты не читайте.
Не продолжал, выжидал. И она повторила прилежно:
Побочные эффекты не читаю.
Хорошо, опять похвалил. А то начитаетесь, как обычно, и скажете, что все врачи разом угробить вас решили.
Больно они там понимат. Дохтора́ твои.
Вы же после обморока обещали слушаться. Так ведь? Ну что киваете и цыкаете? Будете слушаться?
Буду, а то надоешь не хуже редьки.
Список написать, во сколько что принимать? Конечно, Саша, напиши, одобрил сам себя.
Завтракать садись. Похудел глядеть страшно.
Завтракать не буду. Как будто вы не знаете, его тон не менялся; не убыстрялся темп словно не жаль времени.
Загремела посуда.
Деви́ца, значит, произнес он.
Та что тебе та деви́ца. Кожа да кости. Да и не одна она. Две их.
Вы меня просто убиваете, и ни одной ноты, всплеснувшейся волной гладь безбрежная.
Та ты и так и она замолчала, не договорив. И все тебе неймется. Когда съедешь от нас?
Он не произносил ни слова. Слышно было, как в окно влетела доживающая теплые деньки муха.
Когда вы, Лида, умрете. Вот тогда. Через ваш труп.
И в полной тишине зажужжала запутавшаяся в занавеске муха.
Я стояла, словно дерево, корнями в землю вросшее, и не могла пошевелиться. И только когда услышала его удаляющееся «я к себе», смогла отделить подошвы от вмятой травы и пробраться на асфальтовую дорожку.
Села на железную кровать, бессмысленно всматриваясь в желтые волны травы, бушующие от ветра. Потянулась к мрачному цветку шиповника, еще не успевшему облететь. Но не сорвала. И кольнуло внутри: на фоне бескрайних сугробов вокруг военной части Хабаровска ягоды шиповника, красными каплями крови застывшие на белом
Наклонилась, сорвала травинку и подняла глаза вверх. В окне второго этажа силуэт мужской, недвижимый. Словно манекен картонный. Но когда абрис нечеткими линиями назад опрокинулся и исчез, я поняла, что под наблюдением пребывала.
Что ж. Имеет право. В конце концов, я его сегодня подслушивала. Один один.
Потом стояла оглушенно посередине комнаты, глядя в открытый чемодан.
Уехать прямо сейчас.
Недоразобранное вчера барахло, сваленное небрежной кучей на столе, ждало моего следующего шага: вновь быть втиснутым в чемодан и отправиться в очередное привычное путешествие по большому городу или остаться в этом тереме.
Остаться?
Я перевела взгляд на окно на маленький квадрат отрешенного мира с резко притянутым небом, словно город раздавлен и вбит в ринг. Пустоты в груди не было. Страха тоже. У меня не было названия тому, что я чувствовала. Со-причастие к чему-то, что не имеет имени. Запах полыни, растертой в ладонях, откуда это?
И я села на кровать смиренно монахиня после пострига. Резко захлопнула чемодан и принялась торопливо расставлять вещи в ящики стола и на две массивные полки над ним. Быстрее. Быстрее. Только не мысли в моей голове. Не эта дробная невнятная каббала глоссолалия обрывочных мыслей.
Чемодан наказанно стоял в углу, виновато смотрел. Полоска солнца отделяла его край и делала кособоким. Кто знает, когда я соберу чемодан вновь И чудилось, что он понимает, вздыхая: «Никогда».
Но этот дом неизбежно станет моим прошлым, как и все вокруг. Как и весь этот мир. Рассыплется в прах, песком разнесется в другие земли, размоются очертания города, сотрутся лица, руки, губы, взгляды, разлетятся слова, сжимаемые в слепом отчаянии руками, не удержать.
Никогда тяжелое слово. Но с крыльями не остановить, вцепившись.
Навсегда камнем громадным вдавившее, но бескрылое нельзя дышать.
Вечером дом шепотом и тенями наполнился. Не было ничего, но внутреннее дыхание стен ощущалось словно, и покачивание люстр в комнатах от склонившейся во сне крыши, упирающейся незримо подбородком к чердаку.
За стеной слышалось чье-то присутствие: скрип кровати, раскрывшаяся дверца ящика стола, звяканье ложки о края чашки, глухое падение предмета на пол я почему-то решила, что книги. И чувство, что звуки не слышатся, а только чудятся радаром внутренним, не в голове находящимся, а где-то в области груди на уровне интуиции.
И в свете электрического освещения черный квадрат окна висел картиной Малевича черной иконой.
Раскрылась соседняя дверь со скрипом словно под кожей лезвия шевельнулись. И когда шаги в коридоре стихли, я слезла с кровати и вышла из комнаты.
Стояла, опершись о перила, смотрела вниз на желтый обломок света, растущий из проема кухни.
Чайник горячий? Давно ставили? вновь этот мертвенно-спокойный голос квартиранта, из кухни доносящийся.
Да уж давно. Подогрей, Саша. Там ишо в каструле борщ говяжий, баба Лида говорила сонно, хрипло немного.
Пшикнула вода, звякнул чайник о железную решетку плиты.
Девица не уехала?
Нехай живет.
Вы моей повторной смерти хотите.
Да ты итак, Саша, бледный, как поганка. Не хуж смерти. На портрете-то вона какой красавец. Спортился ты, ей-богу!
Значит, не послушала меня девица
Нехай живет, я тебе говорю! Съехал бы уж.
Послышался звон чашек и ложек.
Да не уеду я.
Смерти ждешь моей? Только вот ты не из-за меня здесь. Из-за Натали.
Чайник снова стукнулся о решетку.
Молчишь? Из-за нее, значит. Горемычный ты, Саша. Ох и горемычный.
Я выпрямилась, провела ладонью вниз по перилам и стала спускаться. Стараясь идти громко, чтобы не показалось, будто подслушивала.
И, проходя мимо кухни, замерла в пятне света. Смотрела на двоих, сидящих за круглым столом под качающимся куполом торшера. А они на меня.
Ты чего не заходишь, будто боисся чего?
Я качнула головой и, сделав шаг во тьму, раскрыла дверь ванной. Щелкнула выключателем и открыла кран. Смотрела в потемневшие свои глаза в овальном зеркале над раковиной. Холодная вода билась змеей о дрожащие руки, дробясь на сверкающие черточки, тая в воздухе.
У квартиранта бледные ресницы почти белые. И кожа пеплом посыпанная, словно из снега вышел. И черный взгляд на белом. Скульптурное лицо без возраста.
Я сложила ладони лодочкой, набрала воды и опустила в этот холод лицо. А когда выпрямилась вновь, отшатнулась от зеркала. Кто-то стоял за спиной, чуть выше моей головы. Я обернулась резко.
Просто полосатое полотенце, рыбой висящее на крючке.
Я выключила воду и услышала гулкое за стеной:
Ты ее видела? Все хуже, чем я думал.
Да что хуже-то? Разе сам не видал? Худющая. И вторая такая ж.
Добром это не кончится.
После душа, уже в комнате наверху, дрожа то ли от холода, то ли от впечатлений, взяла стул за спинку, подтащила к двери и подсунула под ручку. Деревянный, рассохшийся от времени стул жалобно скрипнул.
Семен Семенович, ну вы чего! шепнула я ему. Как скелетик хиленький. Мужайтесь.
Прошлась по безжизненной комнате. Доски деревянного пола тоскливо отзывались в такт моим шагам. Подошла к двери и прислушалась. Снизу доносился тихий, угасающий и немножко оживляющий клетки моего тела, успокаивающий храп бабушки.
Потом лежала на мягкой перине, накрывшись одеялом с головой, пока не почувствовала, что задыхаюсь. Тогда откинула край, вдохнув прохладный воздух. Послышалось движение в коридоре, обернулась на дверь и с бешено скачущим сердцем долго вглядывалась в черноту. На соседнем стуле горой сидело чудовище.
Это просто моя толстовка, это просто моя толстовка, сказала себе и упала спиной на перину; надо мной кружился черными пятнами потолок.
Разбудил меня страшный грохот на лестнице. Шум продолжался с минуту. Я резко села, закрывшись подушкой, как щитом.
Дверь усиленно толкали с обратной стороны, но стул мой отчаянный защитник сопротивлялся и жалобно скрипел. Мой единственный воин.
Госпаади! Да что там такое! в отчаянии возмутился девичий голос, в котором я сразу узнала Олю.
И вскочила облегченно, убирая стул и чуть не прыгая от радости.
Ольга пятилась задом, волоча чемодан с отвалившимся колесом.
О, ты еще тут? осведомлялась она. Не съели значит, все нормально, жить можно.
Ты уезжала, чтобы меня для эксперимента в доме оставить?
Оля сдула с лица воздушную прядь темных волос, села на табуретку.
Зимние вещи привезла. Но твой вариант хороший. Ну и как здесь?