Баба Лида быстрым движением грубой руки пригладила назад пушок седых волос.
Да что уж я, старая, о любви какой-то говорю. Помирать пора, а я все невестюсь. А муж быстро после того помер. Знашь, вот после того разговора словно ниточка какая супружья меж нами оборвалась. Притяженья не осталось земного. Фьюить и к Богу.
Бабушка снова принялась потирать стол полными руками с пожелтевшей, толстой, словно корка, кожей. Грубо вытесанные черты лица, дряблая, уставшая линия щек.
Вот эта пожилая женщина тучная, большая, такая деревенская голубая кровь? Ветвь дворянской линии древнего рода? И предки ее владели землями, дворцами, писали оды, учились у лучших гувернеров страны и в самых престижных заведениях России?
Я бросила мимолетный взгляд на свои тонкие запястья, прекрасно зная, в каком грехе и почему мои родственники унаследовали эту хрупкую костную структуру. И бледность кожи, и тонкие черты лица с выразительной снежно-холодной линией скул, и маленький рот, с дерзко держащейся нижней губой, и охристый цвет внимательных, страстно-искрящихся глаз. И эти музыкальные пальцы, с вытянутыми ноготками Грех Да, все, что есть во мне, это грех, который вот он, поглядите только на одни руки и сразу ясно, что у простой, молочно-пикантной простушки-крестьянки, взбивающей подушки по утрам у худосочного стареющего господина, не могло появиться субтильное и любознательное дитя, таскающее с барской библиотеки книги. И это дитя (мой прадед) в начале двадцатого века написало не одну тайную брошюру красное против белого. Но господина все это, впрочем, не коснулось никак. Он мирно и тихо скончался в собственной постели от давнего недуга, под материнским уходом заботливой служанки. А дитя, в жилах которого продолжала течь кровь древнейшего рода, оказалось на вершине грязного бурного потока, залившего великую державу, с копошащимися в смрадных водах взрослыми детьми.
Кхыкашь? перебила мои мысли бабушка, повернувшись к подавившемуся коту. Постыдился бы! Целиком мясо глоташь, будто отбирает хто! А мышь в простенке скребеться!
Баба Лида взглянула мне в глаза пронзительным взглядом, наклонила голову вбок любопытно.
Так что все мы не те, кем кажемся, повторила она, сощурившись.
А в университете ныла однокурсница Люда, оставленная мною на растерзание Клавдии Петровне.
Ты понимаешь, шептала она мне на философии. Эта старая ведьма говорит, что я топаю, как слон, что срочно нужны другие тапки с мягкой подошвой, потому что у нее краска на полах облупливается.
Я закатывала глаза, а Люда продолжала, воодушевившись моим пониманием:
Подселила ко мне на твой диван студента малолетнего. Я ей говорю: «Клавдия Петровна, а ничего, что я девушка, а он парень? А она: ну какой же он парень, Людочка, ему даже семнадцати нет! А этот шестнадцатилетний мальчик просидел весь вечер, пялясь на мои сиськи.
У тебя классные сиськи, поймите его, коллега.
Я не узнаю вас, коллега, я ждала от вас слов сочувствия, а не пошлости.
Я сочувствую вам, коллега.
Спасибо. А у вас, должна заметить, классная задница.
Я протянула руку, и мы совершили официальное рукопожатие, как если бы заключили сделку.
А потом, после всех пар, нагруженная сумками, помогала Люде перевезти ее пожитки к нашей спасительнице бабушке Лиде.
И уже в комнате, заняв третью кровать самую дальнюю от окна Люда торопливым шепотом продолжала свои излияния:
Но самое, девочки, жуткое, это когда Клавдия Петровна вошла ко мне в комнату и начала делиться важным опытом, как не зачать случайненько.
У нас с Ольгой глаза полезли на лоб от такого форсажа в разговоре.
Ты, говорит, замуж выйдешь ниче внутрь не пей. А сразу, как с мужем побудешь, с дивана прыг, а на полу уже таз с водой приготовленный. Быстренько обмылась хорошенечко и все. Предохранилась.
Вот это бред! взвыли мы с Ольгой.
А женщине все шестьдесят пять! поддакнула Люда.
А я смотрела и думала: слава Богу: я не одна на весь этаж с Александром. И почему это я должна уезжать? Он не хозяин здесь.
Уже тогда я начала писать этот роман. И антураж дома, и молчаливое его наблюдение за всеми нами, собравшимися под его крышей, и квартирант, и бабушка все это вдохновляло и заставляло браться за ручку и мелкими-мелкими буковками-гальками забрасывать чистые страницы толстой тетрадки со смешным чуть косящим одним глазом щенком на обложке.
После потрясающего студенческого ужина на троих гречки из пакетов с нарезанной колбасой осталась мыть кастрюлю. Прекрасное время, потому что как только включается вода и пена пузырится на губке, персонажи в моей голове оживают и начинается действие. Теперь в моем романе герои не были плоскими картонными куклами в рисованной одежде. Потому что я украла для них души у реальных людей. Баба Лида, Александр, Люда, Ольга, я, Терем, уже поселились в нем.
Я отжала губку и положила на место. Осталось вытереть вымытую посуду.
И вдруг персонажи в моей голове удивленно и совершенно неуместно обернулись на незнакомые голоса в коридоре. И мне пришлось раскрыть понарошный сундучок и мысленно уложить моих марионеток туда.
О, квартирантка! Класс!
На кухню стремительно вошла раскрасневшаяся полная девушка. Такая же грузная, как бабушка Лида.
Я Оксана, она улыбнулась, огромные светлые глаза ее засияли, а на щеках появились задорные ямки.
Я выключила воду и взяла полотенце. Оксана принялась по-хозяйски разгружать сумку с деревенскими продуктами.
Я все боялась, что банка разобьется. Жива, слава богу! Хорошо, что ты здесь, она обернулась, будет с кем поболтать о девичьем.
Я подняла брови, не зная, что ответить. Для меня территория личного пространства моего, по крайней мере, огорожена проволокой и желательно колючей, и желательно с оголенными проводами в двести двадцать вольт.
Краем глаза увидела, как в кухню вошел парень и без слов принялся разгружать вторую сумку. Он присел на корточки и смотрел на меня пристальным внимательным взглядом. Поджарый, загорелый, красивый, с горящими темными глазами. Было в его внешности что-то острое, дерзкое чертовское не иначе.
Ага, Володь, подальше ставь, ну так, рядком, чтобы места побольше осталось, одобрила его манипуляции с банками Оксана. Как зовут? это уже мне бросила довольно приветливо.
Роза.
И на это Вовка обернулся резко, встал, заложил руки в карманы и прошелся около меня кот дворовый перед заблудившейся кошкой.
Какое-то, Оксана тяжело пожала покатыми плечами, Какое-то смешное имя, и смешок грудной.
Татарка? спросил Вовка жену, а не меня.
Или еврейка, предположила Оксана.
Да нет, решилась прервать диалог супругов я. Русская. Просто папа служил в Биробиджане и
Но мои объяснения никого не заинтересовали.
Пирог раздавился, собака, в лепешку, расстроилась Оксана.
Вовка остановился напротив меня и, не вынимая рук из карманов, произнес:
Владимир.
Оксанка хохотнула:
Скажешь тоже! Официально-то как! и принялась вытряхивать пирожки из газеты на большое блюдо.
Хочешь пирожок? это она мне.
Вовка продолжал все так же стоять и пялиться на меня.
Я только что поужинала. Спасибо, Оксана.
У тебя волосы точь-в-точь, как у мокрой курицы, заключил Вовка вдруг.
В смысле, мои брови снова взлетели вверх.
Ну цвет. Знаешь, вот прям мокрая курица. У моего брата двоюродного такие, и он состроил неприязненную гримасу.
Класс. Ну и ассоциации. И прямота тоже.
И худа-ая, с долей удовольствия добавила Оксана.
Ее просто нужно откормить, решил Вовка. Че они тут, студенты, жрут? Анакомы с бутербродами? Это тебе не мамкины щи.
Ну она же не свинья, чтобы ее откармливать, заступилась Оксана. Ты че думаешь, она щи не умеет готовить? возмутилась она безобидно и посмотрела вопросительно на меня.
Честно сказать, щи пока не умею.
Да ладно, не поверила Оксана.
И я решила не возражать.
А глаза у нее, как у Маньки. Ксюх, помнишь Маньку, что таскалась неделями по чужим дворам Вовка стоял в той же бесцеремонной позе, чуть наклонив голову, чтобы внимательнее рассмотреть глаза.
Манька кошка, уточнила для меня Оксана, вытаскивая яйца из пластиковой пятилитровой бутылки, обрезанной пополам. Вот зараза, разбились все-таки два.
Желтые глаза. Тебя надо в книгу рекордов Гиннеса, заключил Володька, нечеловеческие глаза. Будешь знаменитой.
Благодарю, ребятки, но известность, все-таки, хочется заслужить.
Ой, и правда, желтые, согласилась Оксана. Сначала кажутся темными, а если вглядеться желтые. Ужас. Нет, правда, страшнова-то как-то. Как кошка. Будешь сметану? Это тебе не городская жижанка.
Я помотала отрицательно головой, вытирая крышку и вешая наконец полотенце на крючок-уточку.