Не поняла, выговорила, когда сумела овладеть голосом.
Ну че не поняла Вовка провел пальцем по лезвию ножа, С дурой-то очень даже хорошо жить.
Я не об этом.
А я об этом, и Вовка заскрежетал ножом снова. Баба че оно такое? Она же должна перед мужем ползать. Понимаешь? Ползать. Хотя проткнул воздух ножом в мою сторону, словно выстрелил: Куда тебе понять Ты ж не баба. Как вы там с мышью серогорбой Ольгой говорите: ты «барышня тургеневская».
Почему ты назвал Александра «покойником»?
У моего брата Васька́ жена. Она у него в ногах ползает. Он ей ка-ак даст с ноги по заднице, и грубый пинок в воздух изобразил. А она ползает. Любит. Дура.
Я взяла остывающий пакетик из-под гречки и подошла к мойке, рядом с которой стоял Вовка.
Отойди. Я выкину пакет, сдержанно сказала.
Вовка вытянулся, отложив нож, и произнес мне в лицо:
Ты бы не ползала.
Я бросила пакет прямо в раковину и быстрыми шагами вернулась к столу.
Вовка пристально смотрел на меня.
Боишься меня? ухмыльнулся он. Зря. И покойничком зря интересуешься. Ты че думаешь, я не видел, как ты на него пялишься из кухни, как жираф?
Я не пялюсь!
А, ну да, простите великодушно: барышни не пялятся барышни любуются.
Просто он странный. А мне интересно просто, оправдывалась зачем-то.
Интересно знаешь что?
И он вышел из кухни, договаривая где-то из глубины прихожей:
Интересно кошка ссыт вся согнется и дрожит.
Тушенку я открывать, конечно, не умела сил не хватало. Долбила острием консервного ножа по краю крышки, чтобы проткнуть.
Вовка возвратился на мой отчаянный стук. Молча выхватил из рук открывашку, быстрым движением вскрыл банку и резко отодвинул в мою сторону.
И готовишь ты скверно.
Наверху, в полумраке коридора второго этажа стоял Александр. Казалось, он сросся с воздухом, со стенами, стал скульптурой этого дома. Стоял неподвижно в центре, чуть склонив голову вниз, словно под тяжестью потолка, Геракл, держащий небо.
Мое появление вывело его из оцепенения. Он поднял голову и посмотрел мне в глаза. Я хотела проскользнуть в свою комнату, но Александр сделал неопределенное движение, и я остановилась, повернувшись вопросительно.
Но он ничего не произносил. Только поправил перекошенный плафон. И тогда я сказала:
Не знаю, откуда у вас желание, чтобы я уехала. Но я не уеду. Потому что слишком любопытна. Точка.
Любопытство это когда вы кричите в рупор на ухо брату, чтобы проверить, не оглохнет ли. Любознательность это когда вы изучаете принцип действия звуковых волн и делаете горящую трубу Рубенса.
Когда он напомнил про брата, мне стало не по себе ногти врезались в ладони. Но я сделала глубокий вдох и начала на дрожащем выдохе:
Я в детстве разобрала всю технику в доме. Магнитофон обратно не собрался, телефон неработающий починила, а начинку музыкальной открытки чуть-чуть доработала и вставила в плюшевого мишку, который стал петь от нажатия на живот. И я любопытна.
Ясно. С этим разобрались, просто сказал, сощурившись и проведя рукой ото лба к подбородку. На его руках сверкали рыжие волоски.
Вовка назвал вас «покойником». Давайте разбираться с этим, произнесла шепотом.
Александр помолчал с бесстрастным выражением лица. Доски пола скрипнули под ним, когда он качнулся на носках.
Думаю, это взаимная симпатия, выдохнул спокойно. Он так видит, если хотите. Этот эффект создается потому, что картины мира у всех людей разные. И ваш реализм неминуемо будет отличаться от реализма Вовки, к примеру.
Вы правду можете сказать?!
Правда это немножко эксгибиционизм. Если вам это нравится, то хорошо. Но других не вынуждайте.
С вами невозможно разговаривать, встряхнула я головой и сдула упавшую на глаза тяжелую челку.
А что вы сейчас делаете? Александр расправил ногой загнутый тряпичный коврик.
Вы так и не ответили на мой вопрос.
Я ответил. Просто вы невнимательно слушали.
А что вы здесь делали? Подслушивали?
Подслушиваете вы, сударыня. А я пытался понять по звукам на чердаке, кто там возится крысы или Граф. И с этими словами Александр подошел к лестнице, ведущей на чердак. Придется проверить, сказал и полез наверх, к дверце в потолке. Открыл замок и исчез в раскрывшемся проеме.
Я постояла некоторое время, бесцельно смотря на рисунок облупившейся побелки на потолке, старательно прислушиваясь к возне наверху. В проталинах побелки рисовалась сцена древней охоты. Не прошло и двух минут, как из темного квадрата, ведущего на чердак, появилась лапа кота, осторожно, нащупывающая перекладину лестницы. И как только под лапой оказалась опора, Граф стремительно соскочил вниз по лестнице и прошмыгнул мимо.
Я постояла некоторое время, бесцельно смотря на рисунок облупившейся побелки на потолке, старательно прислушиваясь к возне наверху. В проталинах побелки рисовалась сцена древней охоты. Не прошло и двух минут, как из темного квадрата, ведущего на чердак, появилась лапа кота, осторожно, нащупывающая перекладину лестницы. И как только под лапой оказалась опора, Граф стремительно соскочил вниз по лестнице и прошмыгнул мимо.
Тогда я подошла к отвесной лестнице. Вверху светлел потолок, оклеенный выцветшими обоями в мелкий зеленый цветочек.
Александр, позвала я шепотом.
Наверху парила тишина, я дотронулась рукой до шершавой перекладины ступеньки и поднялась наверх так, что на чердаке оказалась только моя голова /исполинская голова в диком поле курган в ковыле/. Оглядела безжизненное пространство, вдохнув спертый воздух, и закашлялась. Никого не было. И я произнесла имя шепотом еще раз, словно Александр должен вырасти из стены или откинуть тяжелую крышку сундука и со словами «але-оп» выпрыгнуть вместе с пружинистыми гофрированными разноцветными лентами из бумаги.
Представление кончилось. Цирк уехал. Остался только один клоун, и, судя по всему, это моя одинокая голова над полом чердака.
Я спустилась вниз и побрела к девчонкам в комнату.
Появление этого черноволосого человека, подобно Александру не вписывающемуся в проемы, меня не напугало, и не возникло замогильных ассоциаций: земли, травы и всякого такого. Но белый с серым отливом цвет лица, и моток смоляных волос на макушке, и выбритые виски, и скульптурность черт с выдающимися скулами, и глаза черной тьмы, в которые проваливаешься, как в лужу из детства, что там, никогда не знаешь, но отчаянно прыгаешь босыми ногами, натыкаясь на осколки разбитой бутылки, все это давало понимание того, что этот мужчина того же рода-племени, что Александр, не один из нас, но один из них. И эта ясность необъяснимая, как призрачный старый корабль, еще не появившийся в тумане, но уже скрипящий мачтой, и всплеск волны, и колыхание воздуха уже обозначены. И дают тот предел осознания, что через минуту корабль станет явью, и это неизменно. И словно пагубно.
Они с Александром быстро пересекли гостиную и исчезли за чертой арки в кухню.
Кто это? спросила я Оксану.
Да фиг его знает, сморщилась она. Я его только пару раз видела друг или кто там. Честно, мне по барабану.
Не здоровкается ни с кем, возмутилась баба Лида. Ни в жисть не слышала от него ни словечка. А хто такой ей-бо не знаю.
Оксана посмотрела на бабушку взглядом, впечатывающим в стол.
Александр тоже странный. Он на чердаке вчера исчез, заметила я, просверливая попеременно бабу Лиду и внучку взглядом.
Оксана закрутила быстрым ловким движением вареник и плюхнула на стол.
Ну че странный? Он же тренер по восточным единоборствам. Как бы они там все с придурью, сказала она, и я увидела, что от шеи вверх поползла красная краска и щеки заалели зернистыми пятнами.
Оксана, ты краснеешь, удивилась я, накладывая творог на тесто.
Она реально покраснела, лениво подтвердила Люда.
Кто покраснела? Ксюха? Вовка неожиданно появился на пороге кухни. Прошелся вокруг стола, заложив руки в карманы, остановился рядом с женой и ущипнул ее за мягкое.
А почему ты Оксану Ксюшей называешь? недоумевала я.
Вовка откусил пирожок, схваченный с тарелки у плиты, и с набитым ртом выговорил:
Так одно и то же.
Вообще не одно и то же. Разные имена: Ксения и Оксана.
Дурь не неси, возразил. Один хрен.
Ну слава богу, готовы вареники. Оксанка, воду ставь, скомандовала баба Лида.
Ничего не один хрен, ответила я Вовке.
Не, че за ирония? кусок картошки вывалился у него изо рта.
Забудь, сказала я, мотнув головой, челка упала на глаза, закрыв мне обзор. Тыльной стороной руки, белой от муки, я убрала челку и встретилась с испепеляющим взглядом Вовки. Забуудь, повторила и встала. Вымыла руки и, наспех вытерев, на носочках побежала наверх.
На столе стояла белая кружка с красным скорпионом. Я провела указательным пальцем по ее гладкой ручке, изогнувшей внизу кокетливое бедро, и беззвучно подняла.
Расположившись на качнувшейся кровати, прильнула к стене, повертела кружку в руках и, осторожно впечатав ее в желтоватые обои, прижалась к ее гулкой пустоте ухом.
В ней плыли голоса, как в раковине из глубины морской. Я закрыла глаза, словно в моей внутренней темноте есть свет, и я иду к нему с зажженной свечой, осознавая, что свет есть лик. И этот лик лицо Александра.