Наш разговор крепко врезался в память. Иногда я задаюсь вопросом, связано ли подобное с первым знакомством с полным узором ткани мироздания, или причины в чем-то ином, но какая, собственно, разница? Тем более, что за всем моим восторгом от происходящего, лакомствами и новыми впечатлениями, короткая фраза Марзока, обещание всегда быть рядом, отчего-то ни капли не потускнела, не стерлась со временем и не потеряла значимости. По сути, для пятилетнего мальчишки, попавшего в огромный мир и впитывающего его со всем возможным любопытством, простая беседа ночью в придорожной таверне стала не менее значимой, чем любое другое, самое яркое воспоминание путешествия.
Этих воспоминаний была бесконечная череда, надо сказать. Запад с его широкими трактами, раскиданными в хаотичном порядке поселениями, какими-то мрачными, не слишком дружелюбными людьми. Мне казалось, Марзок довольно сильно напряжен происходящим, внимательно вглядывается и вслушивается, насторожен и суров. Это заставляло и меня вести себя тихо, не мешать, даже не задавать вопросов, пусть и хотелось почти безудержно. В основном я просто смотрел. На дорожную пыль, южные пейзажи, телеги и караваны, что встречались в пути. Запоминал запахи или звуки, голоса и фразы, смысл которых давно стерся, с интересом прислушивался к своему воображению и бесконечно ждал знакомства с Востоком.
На Западе нам встречались и маги. С ними Марзок словно позволял себе слегка расслабиться, разглаживалась морщинка меж бровей, взгляд становился спокойней и веселее. Если они попадались в тавернах, Марз сидел с ними подолгу, смеялся и разговаривал обо всем на свете. Они, казалось, тоже рады нашему общению. На меня поглядывали с интересом, а звучащее в диалогах слово «Райлед» заставляло магов весело улыбаться или довольно переглядываться. Особенно это касалось тех, у кого в глазах я видел непонятные фиолетовые искорки. Они звали меня маленьким союзником, даже покупали, временами, какое-нибудь лакомство и смотрели хитро, словно у нас была некая общая тайна, которую я вот-вот должен узнать. Столы, где мы сидели с магами, люди обходили стороной, а хозяева таверн всегда проявляли какую-то просто невероятную почтительность, которая даже в совсем юном возрасте вскоре начала вызывать у меня лютой отвращение. Это не оставалось незамеченным и случайными знакомыми. Марзок только посмеивался, а вот те люди с фиолетовыми искорками смотрели с сочувствием. Один даже бросил мне как-то:
Молись Ассе, райлед, чтобы тебе не пришлось вернуться сюда после того, как начнешь плести Разум.
Тогда я не понял, что он имел ввиду, но эта фраза тоже запомнилась очень ярко. То ли оттого, что он назвал меня райледом, словно взрослого и на равных, то ли оттого, что прозвучавшая в его голосе тоска ясно дала мне понять, что Запад для таких как я не самое приятное на свете ощущение. И молчаливая настороженность Марзока в дороге только подчеркивала, что второе вполне вероятный вариант.
Совершенно необыкновенные чувства вызвало во мне место, которое Марзок назвал перевал Хэд. Сама дорога не слишком отличалась от прежней, разве что две огромнейшие, желто-зеленые горы показались невероятно красивыми. Мы переночевали тогда еще на Западе, в большом, странно чистом и аккуратном трактире, и выдвинулись в путь на восходе. Солнце освещало перевал яркими всполохами, ложились глубокие тени на трещины в камнях, голосили птицы. Это все было завораживающе и необычно, будто передо мной распахнулись ворота в иную реальность, но куда более странными оказались ощущения. Откуда пятилетнему мальчишке было знать, что мы пересекаем границу Востока, что именно здесь начинается место, которое Марзок назвал с неделю назад моим домом? Конечно, я понятия об этом не имел. Только вот чувство, очень похожее на то, когда мать нежно сжимала мои ладони, поглотило меня целиком. Я напрягся и уставился перед собой, даже дышать старался через раз, впитывая момент знакомства с Востоком всем своим существом. Теперь, именно теперь я бесконечно четко ощутил, что я дома.
Вей саат, прошептал я, сам не понимая, почему и зачем именно на этом языке.
Марзок остановил коня, легонько обнял меня за плечи и, наклонившись, тихо сказал:
А вот теперь: мийотто ли вей саат, Дэйшу.
Я оглянулся через плечо, встретился с его взглядом, таким теплым, полным нежности, и счастливо засмеялся. Никогда прежде мне не было настолько хорошо и спокойно, как теперь, честное слово.
Вей саат, прошептал я, сам не понимая, почему и зачем именно на этом языке.
Марзок остановил коня, легонько обнял меня за плечи и, наклонившись, тихо сказал:
А вот теперь: мийотто ли вей саат, Дэйшу.
Я оглянулся через плечо, встретился с его взглядом, таким теплым, полным нежности, и счастливо засмеялся. Никогда прежде мне не было настолько хорошо и спокойно, как теперь, честное слово.
Мы двинулись дальше. Навстречу удивительному миру, который принял меня, кажется, с какой-то собственной радостью. И последние воспоминания о Западе, родителях, доме и саде, потеряли в памяти некую значимость, стали словно тусклыми и не то, чтобы совсем неважными. Скорее, просто приятными, но будто неинтересными, чуждыми. Я понимал уже тогда, что скучать не стану вовсе. Что благодарен за яблоки в меду, прогулки до пристани, папино внимание и даже ту непонятную, непривычную мамину ласку. Что не желаю этого забывать. Но оно кончилось, и я, несомненно, был в восторге от того, что все вышло именно так. Нормально ли подобное для пятилетнего мальчишки? Нет, уверен, что нет. Да и для любого возраста, наверное, ненормально совершенно.
Ты говорил: Райлед мой Дом, осторожно произнес я, когда мы переехали перевал. Моя новая семья. Разве мы уже приехали?
Восток твоя семья, Дэйшу. Спокойно возразил Марзок. Все его народы твоя семья. Райлед лишь имя, которое тебе предстоит носить с гордостью, не более.
Я на секунду зажмурился, раздумывая над этими словами. Мне казалось, они имеют значение куда большее, чем я способен оказался бы осознать, потому я просто их запомнил. А когда открыл глаза, снова увидел ее. Ткань мироздания. Гораздо дольше, гораздо ярче, чем в прошлый раз. Я с восторгом смотрел за переплетением разноцветных ниточек с пару, должно быть, минут, а их голоса, все такие же непонятные, отзывались теперь в сердце не тоской оттого, что могут исчезнуть вовсе, а словно долгожданной радостью. Когда они пропали, я решительно попросил Марзока:
Научи меня делать так, чтобы они не уходили. Чтобы я видел их, когда захочу. Пожалуйста.
Тебя научит Аливи, пообещал Марзок, как мне показалось с некой печалью.
Прошу, помоги мне сам, взмолился я. Помоги понять, о чем они поют, все пять вместе.
Он коротко хмыкнул и молчал долго, а после тихо произнес:
Шесть. Одну ты еще не видел.
Ты поможешь? осторожно уточнил я. Пожалуйста.
Да, Дэйшу, вздохнул Марзок. Помогу.
Спасибо, севойо! с невероятным счастьем выпалил я.
Но плести ты станешь пять, мальчик, неожиданно сурово пояснил Марз. И не зови меня севойо. Называй учителем, если так хочешь. Орэ.
Конечно, выдохнул я с восторгом и добавил со всей возможной благодарностью: Орэ.
Глава 3. Где легенды сплетаются с реальностью
Июнь 1313 года нового времени.
Десять лет назад (воспоминания Дэйшу).
После полудня мы остановились передохнуть и размяться. Те привалы, которые оказывались не связанными с трактирами, нравились мне как-то особенно. Мы находили ручейки и крошечные речушки, где Марзок позволял мне купаться, а сам набирал воды для того, чтобы перекусить или сварить себе кофе. А после я сидел, закутанный в его плащ, с мокрыми волосами, которые приятно спасали от палящего солнца, вдыхал аромат из кружки своего спутника, запах костра, и слушал. Легенды мест, где мы проезжали, истории о городах Востока, о былых временах или обо всем нашем мире. Пытался запомнить названия, задавал сотни вопросов, которые, я теперь понимаю, жутко смешили Марзока. Когда меня учили там, на Западе, признаться, было нестерпимо скучно. Грамота или счеты, рассказы о животных или растениях они казались словно ненастоящими, чужими. К чему мне было знать все это, если жизнь сосредотачивалась в рамках забора особняка отца, а интересным могло почудиться лишь то, что окружало меня в саду? Но здесь, под высоким, пронзительно голубым небом, среди невиданных до этого птиц и мелких зверьков, мое любопытство, как выразился Марз, обрело особую неуемность. Теперь это был мой собственный мир, живой, полный чудес и открытий, в котором я сумасшедше жаждал разобраться получше. Тем более, что человек, которого я отныне с искренним удовольствием звал орэ, казалось, знает обо всем на свете и уж точно не поясняет мне происходящее с неимоверной скукой, скрывать которую и не собирался начинать, лишь оттого что родители платят ему за это деньги. И хотел бы я сказать, что начал понимать последнее лишь теперь, став старше и просто копаясь в воспоминаниях, но нет. Даже для пятилетнего мальчишки абсолютный интерес не к миру, а к горстке монет, был очевиден настолько, что останься я на Западе, боюсь, все мое неуемное любопытство сгинуло бы в пропасть под этим бессмысленным бормотанием о верном.