А он всё бродил по тёмной улице вдоль и поперёк, и в моём воображении мелькало, что на первом плане в его мыслях была Мэри А***.
Мне вспомнилось утро на другой день после того, как я навестил их домишко, когда хозяин пообещал мне снять ненавистную доску с объявлением, но я не сомневался, что Мэри справилась бы с этим и сама, без помощи плотника. И точно утром, проходя мимо их домишка, заметил, как хозяйка стоя на стуле, поставленном на скамейку, колотила молотком по доске, а сорвавшуюся тут же доску она в сердцах пнула ногой.
После чего хозяин караулил почтальона, наверное, ждал важное письмо о своей картине. Художник высматривал почтальона с напряжением не то террориста, не то ангела-хранителя, но так и не спросил первым, нет ли для него письма, и только когда что-то падало в их почтовый ящик, неизбежно хватал и тут же вскрывал депешу, и если на лице его читался отказ, жена, наблюдавшая за ним из окна, в отчаяньи прижимая руки к груди. Но если письмо было с доброй вестью, оба летели из своего домишка в сторону мясной лавки. То ещё зрелище. Летними вечерами я любовался в открытое окно, как она играла для него на фортепьяно и пела. Бывало, что лишь одной рукой, другую протягивая мужу обстановка безумного счастья и сплошной романтики. Мэри смеялась до тех пор, пока и на лице мужа не вспыхивала улыбка, но уверен, что и всплакнуть могла над страницами печальной книжки.
Так смеясь, плача и вздыхая, нянюшка превращалась лучезарную, загадочную леди. Наверное, мужчина скорее свыкается с великим превращением, а то и совсем забывает то время, когда девичьи глаза сияли по-детски.
И я пытаюсь угадать, о чём думал её молодой муж, бродя по ночной улике: «Если бы не эта малость, они по-прежнему бы беззаботно гуляли вместе, а она бы болтала без умолку так, что кого угодно ввела бы в ступор».
Бедный муж его жене сейчас не до него и не до их великой любви, если она останется жива, всё будет по-прежнему, но если не выживет, то покинет этот свет радостно. В одно единое мгновенье всегда встречаются жизнь со смертью и ребёнок с матерью, когда одна становится на якорь, а другой поднимает свой парус, оба звонко приветствуют друг друга, после чего их пути расходятся.
И что же дальше?
По-моему, если и есть души, которые до конца не могут покинуть земной мир, то это лишь души матерей умерших при родах они не могут оставить своих детей, только они и заставляют их вернуться на землю. Денно и нощно они просачиваются в знакомые комнаты: « Ну как ты, мой малыш?» Дитя поначалу пугает незнакомое лицо, но тихий шёпот матери едва слышен. Матери склоняются над колыбельками, прислушиваясь к детскому дыханию, поправляют одеяльца, проверяют ящики комодов хватит ли пелёнок всё надо знать.
Печальнее всего, что эти тени так и не узнают своих детей, надеясь увидеть их такими, какими запомнили в час расставания, растерянно бродят по комнатам и ненавидят тех подросших мальчиков, в которых превратились их малыши. Бедные тени, не способные причинить зла. Именно такие призраки и рыдают и стонут в старинных особняках Лондона, и как только люди не напрягают свою фантазию, чтобы объяснить столь простое явление. Я знал одного малого, который после долгих странствий вернулся в родной дом лишь переночевать. Сидя в кресле перед камином, он мало помалу стал замечать тень женщины, которая время от времени проскальзывала в приоткрытую дверь и, с ненавистью взглянув на него, сразу исчезла. В этом доме творилось что-то странное то окна открывались сами собой, то полог над кроватью вспыхнул, то провалилась ступенька лестницы, потом кто-то злобно задвинул заслонку старого колодца в коридоре, и когда бедолаге в конце концов стало не по себе, кто-то перепутал лекарства, что и привело к его гибели. Тени матери и невдомёк было, что этот поседевший пришелец и есть её родной сын, за которого она переживала.
Мы неверно представляем себе приведения. Им меньше всего интересны в нашем мире их несбывшиеся желания или планы мести. Они пугаются нас гораздо больше, чем мы их.
Но вот на улицах стали гаснуть фонари, и осталось светящимся лишь окошко маленького домишки. Уже не помню, кто из нас с художником первым подошёл навстречу, но наши шаги, отражаясь эхом, маршировали в такт друг другу. Мне совсем не хотелось лгать художнику, но надо было как-то объяснить моё появление ночью на этой улочке, и я кое-как пояснил это парой слов, но тот услышал их вскользь, потому что напряжённо прислушивался к иным звукам. Так или иначе, но ему почему-то показалось, что и меня выгнали на улицу по той же самой причине, что и его. И я не стал разочаровывать бедного художника. В конце концов, причина не имела значения, но так естественно нас роднила. Мы болтали о всякой всячине, об успехе в жизни. Для меня честолюбие давно стало частью ушедшей молодости, до которой пришлось бы долго мчаться на поезде, но художник до вчерашнего дня ещё был честолюбив.
Боже мой! вздрогнул он, когда башенные часы пробили без четверти, потом час, потом два, Так который же час?
Двадцать минут третьего.
А теперь?
Тоже.
Я спросил его о семье родных у него не осталось. Но тут же признался, что у их маленькой семьи есть один друг, и принялся несвязно рассказывать о письме, о кукольном домике и о каком-то незнакомце, который купил его картину. Я с трудом улавливал суть его рассказа:
Жена уверена, что это один и тот же человек и уверяет, что тот обязательно даст о себе знать, если с ней случится самое страшное. Тут его голос почти сел, Она просила меня передать ему своё благословение, если вдруг она умрёт, когда я его всё-таки найду.
Мы снова разошлись в разные концы улицы, потом снова стали шагать рядом так продолжалось несколько раз за всю ночь. Муж вспоминал о том, что велела сделать жена в случае её смерти, но разобрать его сбитую речь было совсем невозможно. Вовсе не желая верить в печальный исход события, он то и дело возвращался к этой теме с виноватым видом нерадивого ученика. Взрослый ребёнок! За минувший год Мэри завладела им полностью таковы женщины первыми усыновляют именно мужей. Лишь немногие счастливые мужья способны самостоятельно забить в стену гвоздь.
Но моя нянюшка, как вы поняли, всё же осталась жива. За восемнадцать минут до четырёх утра послышался шелест крыльев Дэвида. Он и теперь горд, что первым делом появившись на свет, взглянул на часы.
Пожилой джентльмен открыл дверь и приветственно помахал молодому отцу, а тот спустя миг с безумным хохотом, боднул меня лбом к стене, и, потоптавшись, рванул прочь как безумный я за ним, тронул его руку, чтобы пожать, но тот захохотал так дико, что мне стало противно и хотелось как-нибудь зло подшутить над Мэри А***.
Дорогой мой, крикнул я вдогонку, Ей сейчас не до Вас! Интеллект подобных дамочек лишь слегка возвышается над их природными инстинктами, так что года три она точно будет поглощена лишь своим детёнышем! Вы для неё теперь вроде законченной картины!
Хотя вряд ли тот меня расслышал, отправившись, домой. Домой? Разве одному свить уютное гнёздышко? Частенько поднимаясь в свои роскошные холостяцкие комнаты, я прислушивался к радостным голосам прислуги внизу. Вместе с моим громадным псом мы ходили из одной будто опустевшей комнаты в другую как-будто тоже опустевшую. Докуривая сигару, я услышал, как в окно ударил камешек. Под окном стоял отец Дэвида, наверное, вспомнил, что я назвал свою улицу и пришёл на свет в моём окне.
Не смогу уснуть, пока не узнаю, что у Вас всё в порядке, крикнул он мне снизу.
Поначалу я не понял, что он имеет в виду, но потом заверил:
Да-да, в порядке, не беспокойтесь!
Оба живы-здоровы? не унимался тот.
Оба, и я принялся закрывать окно. Конечно, парень переживал за меня, но мне было не по себе.
Мальчик или девочка? не унимался тот.
Мальчик! бросил я остервенело.
Замечательно! он выкрикивал ещё что-то, но я уже с яростью захлопнул окно.
Глава V. Борьба за Тимоти
А ребёнок Мэри не переставая голосил, радостно двигаясь навстречу своей счастливой судьбе, да так громко, что даже сворачивая с улочки на улочку, я слышал его громкий хохот. Вроде бы совсем нового человека, но очень похожий на хохот его отца, малыш прямо попугайничал. И мне совсем не было жаль его мать, только отца, он ведь поймёт со временем, как малыш будет по-клоунски смешить всех, сам того не желая.
Знавал я одну премиленькую девушку, постоянно надувавшую губки из-за того что, не очень вежливые люди постоянно требовали от неё живого радостного взгляда, и хотя та от природы действительно была жизнерадостной, но присмотревшись к своей мордашке, поняла, что надувать губки ей больше к лицу. Героически переборов свою жизнерадостность, как большинство женщин, храбрая Маргарет, неужели лишь готовясь ко сну и распустив косы, ты позволяла себе быть настоящей, а может даже сонной мордашке не позволяешь?
Неужели и малышу Мэри придётся ради отца идти на жертву? Поживём увидим, а пока через несколько месяцев я решил подарить Дэвиду лошадку-качалку.
В магазин игрушек я направился в сопровождении моего сенбернара, хотя в такие магазины беру его с собой редко он там слишком оживляется. Но ведь и игрушки в таких случаях я именно ему покупаю, однако продавщицам мы об этом не говорим и стараемся сдерживаться. Сколько я не зарекался, что больше его с собой не возьму, но пёс всякий раз бух! передо мной как мешок с углём, растягивает лапы и жалобно впивается в мой взгляд огромными под рыжими веками глазами, так чуть ли не с час, ни разу не моргнув, знает ведь, что я не выдержу. Мой пёс может и не слишком умён, но всё, что ему необходимо, знает в совершенстве. Когда мы выходим из дома через потайной вход, и я украдкой прислушиваюсь к соседним дверям, сенбернар, обернувшись, будто укоряет меня взглядом: «Разве так можно?»