Что-то настроение у меня стало совсем уж лирическим, подумал я, а чем занять вечер не знал. Вышел в сад. С веток яблонь капало, пахло сыростью, хвоей, но так хорошо, что хотелось дышать во всю грудь. Забыл убрать надувной матрас он теперь плавал в небольшой луже среди зарослей подорожника, словно лодочка по прудику.
Лишь подумал побуду один тут, дождусь наступления полных сумерек, как кто-то зашумел мокрыми ветками. Показались двое умиротворённый, непохожий на себя Шиндяй, и понурый старик.
Вот интересно, где Пинди живут, в Пиндостане? Вот теперь тебе только туда и бежать, там тебя такого на радостях примут в объятия, говорил Шиндяй. Если, конечно, успеешь убежать, у тебя старуха меткая!
Он заметил меня:
Михан, ты теперь тут пахан, раз полдома прикупил, надо вопрос решить важный, сказал Шиндяй. Вот, товарища, например, покормить, он сегодня столько пережил, а сам с утра не жрамши. Ты ведь не жрамши, Пиндя?
Тот как-то виновато кивнул и посмотрел на меня.
Там где дом сгорел, и лишь пепла горка, два по сто росло кустов махорки, пропел Шиндяй. Похоже, он решил добить старика колкостями, но, видимо, имел право. Тот отмалчивался.
Я принёс хлеб, какие-то консервы, что купил утром, паштет, запечённый в костре ещё день назад картофель, и мы, выловив в луже матрас, сели втроём на него, вытянув ноги.
Вроде худые все, не порвём его до треску-то, сказал Шиндяй, упав на него первым и облокотившись. Пиндя неловко примостился на краешке точнее, на выпуклой возвышенности, где я обычно лежу головой. Он этого не знал.
Двести кустов махооорки, продолжал петь Шиндяй.
Не надо, только и выдохнул Пиндя. Мне стало его жалко.
Ладно, ешь давай! А потом ко мне пойдём, чего уж там. Поживёшь, сколько надо. Только это, пить-курить не буш? У меня с этим строго! Сухость, строгость, так сказать! По древним лесным правилам.
Тот перестал жевать, не зная, что и ответить. Ломоть хлеба выпал из руки. Глаза его были красными он давно протрезвел, но выглядел помятым, совсем нездоровым.
У меня в горле застыл комок.
Пока вот так. А нос не вешай, начальство, думаю, что-нибудь решит. Оно у нас умное. Штрафанут тебя, да. И поделом. Как следует, Шиндяй присвистнул. Но потом сам посуди не по миру ж вас пускать со старухой? Пустые избы в посёлке есть, может, чего выделят вам из фонда лесничества. Тебе, кстати, может, и страховка положена? А, Пётр Дмитрич?
Тот сидел, раскрыв беззубый рот, и без слёз плакал, задыхаясь и давясь:
Я ж тебя, Витя, с грязью мешал, я ж на тебя людей натравливал Даже ведь плёл по пьяни, что это ты, колдун, дождик украл! Ведь бывает такое! В лесу поживи, во всё верить начнёшь! А ты! К себе? Жить? Как так?
Ладно, не надо, давай ещё сопли с тобой розовые, кучерявые развесим по веткам! Вот по всей этой красоте! Подбери нюни-то, да ешь лучше! И позубастей. А то нам с тобой ещё до дома пиликать. А дождик-то и я правда украл, всё заранее продумал.
Он посмотрел на меня:
Что скажешь, Михан-пахан?
И я вдруг, сам не знаю почему, прочитал:
Не жди от меня прощенья, не жди от меня суда,
Ты сам свой суд, ты сам построил тюрьму.
И ежели некий ангел случайно войдёт сюда,
Я хотел бы знать, что ты ответишь ему?
Здорово, не сразу сказал Шиндяй. Пиндя не слушал жадно ел, глаза его были пусты. Это твоё, что ли? Молодец! У меня, я ж говорю вот строчка придёт красивая, а дальше никак
Нет, не моё, это Борис Гребенщиков, из раннего притом. Песня у него такая есть «Укравший дождь».
Да, как никогда подходит, Шиндяй сорвал тонкую веточку и стал жевать задумчиво. Как никогда
Скоро они ушли, и я подошёл к двери, посмотрел в темноту своего дома. Или сараюшки, как назвать Заходить не хотелось. Пришли сумерки, но ещё было видно улицу. Дождик будто бы оживил посёлок. Где-то слышались разговоры. Соседка с противоположной стороны улицы шла за водой в колонку. И это спокойствие нарушил дребезг велосипедного звонка. Даже невольно вздрогнул, таким нездешним казался этот звук, будто прилетел из другого мира.
По песку, оставляя след, ехала девушка. В камуфляжном костюме и с большим рюкзаком за спиной, как у туристов. И она свернула к нам. Точнее, на сторону бабы Нади. Меня она не заметила, и, постучав в окно, закричала:
Бабушка, спишь уже, что ли? Это я, открывай! Встречай! она смеялась, заглядывая в темноту окна. Да не упади ты, что гремишь там, не спеши! Это я, я приехала, как и обещала!
Бабушка, спишь уже, что ли? Это я, открывай! Встречай! она смеялась, заглядывая в темноту окна. Да не упади ты, что гремишь там, не спеши! Это я, я приехала, как и обещала!
И ежели некий ангел случайно войдёт сюда, пропел я себе под нос. Я хотел бы знать, что ты ответишь ему
Глава четвёртая
Когти Степашки
Недолгая вечерняя дрёма перебила желание спать. Я бродил из угла в угол, спотыкаясь о хаотично стоящие вещи: заваленный мусором столик, старый косой шкаф, табурет, даже нашёл старинную прялку, которую не замечал раньше. Самый настоящий сарай купил я. Ну что ж Изнывал от комаров, которые жужжали во мраке, словно крошечные истребители с подбитыми моторами. За обитой тонкой фанерой стеной бегали и шуршали мыши, и я понял, что и у них есть свой язык. Одна мышь пищала в углу, через мгновение ей отвечала другая и затем слышался тихий перестук лапок.
«На свидание побежала», подумал я.
Натянув до подбородка тонкое рваное одеяло, представлял, что вот-вот мыши выбегут в темноте, будут шнырять, в том числе и по мне, нагло цепляясь лапками и задевая хвостами по носу
Я постоянно вставал, слонялся, и невольно мысли возвращались к девушке, которая приехала на велосипеде к соседке бабе Наде под самый вечер. Судя по всему, это была её внучка. Немного младше меня. Хотя как немного лет на шесть, а то и больше. Наверняка ещё студентка.
Я ворочался с боку на бок, прислушиваясь к звукам ночи и второй половины дома, но там царила тишина. Закрою глаза мысли крутились, как заезженный диск, мелькали обрывки минувшего дня, и так надоедливо, что жмурился, думая: «Ну остановись же, наконец!» Хотелось провалиться в сон, но не получалось.
Представлялась эта девушка. Лёгкая такая, спортивная и невысокая. Подвижная. Я толком не рассмотрел её, даже лицо, но мне оно показалось угловатым, даже в чём-то мальчишеским. Такая вот пацанка на велосипеде, с огромным рюкзаком за спиной. Без украшательств, макияжа простая и настоящая, всё в ней было естественно, и потому так хорошо. Думал: мы с ней обязательно познакомимся! А как иначе соседи ведь. Я и уснул, представляя, как она идёт по лесной дороге, рвёт цветы, а я немного отстаю, наблюдаю со стороны. Потом вижу, как она, разбежавшись, прыгает с косогора, и на лету садится на велосипед, катит с бешеной скоростью по лесу. И дальше уже какой-то бессвязный калейдоскоп
«Какое слово интересно. Бес связный», мелькнула сонная мысль.
Я очнулся зачесалось в носу. Вскочил неужели и правда мыши по мне бегают, как по тротуару? Вроде бы нет Помотав головой, протёр глаза. Посмотрел в маленькое окошко начиналось ранее утро. В июне почти нет ночи, так что и в четыре утра хорошо уже всё видно. Повалявшись ещё немного, я вышел в сад. Выглядел со стороны я, наверное, совсем уж потрёпанным, будто с бодуна, да и сам видел плохо без очков. Должно быть, поэтому и понял, что в саду я не один, не сразу. У железной бочки, из которой Шиндяй прошлой ночью набирал воду затушить костёр, стояла она
Ветки яблонь лишь слегка прикрывали её, словно слуги, держащие опахала. Девушка стояла спиной в плавках камуфляжного цвета. Я невольно сглотнул: больше на ней ничего не было! За миг до того, как поднял глаза, она вылила на себя ведро воды, струйки стекали по загорелой с белыми линиями от купальника спине, капли застыли, словно изумрудинки, на тонких угловатых плечах. Мокрые волосы, сплетённые в косички, напоминали змейки. Она сняли с них резинки, и взмахнула резко. Капли долетели на меня, и я невольно ойкнул.
Подсматривать нехорошо! сказала она и обернулась. Без всякого стеснения стояла в одних плавках и смотрела, расчёсывая волосы. Но я сам не знаю, как мне удалось, не опускал глаз, не смотрел на маленькую грудь, а только в глаза. Словно принимал бой от этой небольшой тигрицы. Она тоже смотрела в глаза, и посмеивалась с огоньком, даже со злым надрывом. Это было какое-то дьявольское испытание (бес связный опять промелькнуло у меня!), которое с трудом под нахальным натиском выдерживал. Если бы пялился, или попытался ретироваться сразу почувствовал бы себя размазнёй, проигравшим. А она будто читала мои мысли.
«Вот стервоза!» чуть не вырвалось у меня.
Она меня заковала и обезоружила, и всё, что мог сделать и сказать, было бы одинаково неправильным.
Что, так и будем играть в гляделки? спросила она, прыснув смешком, но при этом не поведя веком, как в детстве, играл? Кто первый моргнёт, тот и проиграл!