Что, так и будем играть в гляделки? спросила она, прыснув смешком, но при этом не поведя веком, как в детстве, играл? Кто первый моргнёт, тот и проиграл!
Я невольно моргнул.
Ну вот, совсем неинтересно, слабак, она надула пухлые губки. У меня внутри всё упало: меня ещё никто так не называл. Возражать девушке, что ты не слабак это всё равно, что бить себя самого по щекам.
А она смеялась высоко, заливисто, так, должно быть, смеются русалки:
Да, слабачок попался, она уже натянула на мокрое тело топик камуфляжного цвета. Хотя он только подчёркивал её аккуратную маленькую грудь с торчащими от холода бугорками.
Между прочим, предупреждать надо! выпалил я, и удивился дурацкой обиде в голосе. Совсем уж неказисто прозвучало.
Кого, о чём предупреждать-то? спросила она, прыгая на одной ноге вода попала в её поблёскивающее серёжкой ушко.
Меня предупреждать.
А ты кто?
Если бы я выдал: хозяин этой половины дома, новый жилец, обладатель любое из массы других таких же дурацких определений, она бы меня не просто высмеяла обхохотала всего своей колючей русалочьей насмешкой.
Я-то Я Миша.
Ты Миша, а я Стёпа, смеялась она.
Чего?
Ничего! она надавила на букву «г», сильно, с глухотой, свойственной всем тамбовским, как уже понял. Чего слышал!
Она подошла вплотную, упёрла руки в боки и посмотрела нагловато снизу вверх девушка была ниже меня почти на голову:
Зовут меня так: Стёпа. Степанида, значит, полное имя. Папик мой поехал регистрировать рождение дочурки, и так вот записал на свой хохряк. Никого слушать не хотел ему все говорили, назовём дочку Лерочкой, а он-то нет, не спорил. А как заполнил бумаги, стала я Сте-па-нида! она выпучила глаза, выразительные, зелёные. Как моя прабабка злостная колдунья. В её честь ней, значит, назвали. Вот так вот, Ми-ми-миша!
Она отошла, но тут же повернулась и, тыча мне в грудь острым ноготком, отчеканила:
Назовёшь хоть раз Степашкой убью!
«Боже ж ты мой!» подумал я.
Она пошла в противоположную сторону, бросив на ходу:
Это я бабушку надоумила объявление о продаже сарая в интернет дать. Подумала, может, какой дурак найдётся, и купит. Бабушке помогу. И ты нашёлся! Хотя вообще надеялась, что какой-нибудь тёпленький, пусть завалящий, но добрый пенсионерчик подвернётся, купит себе под дачу. Пенсионерчик от слова пенсия, и бабушке моей на старости лет одной не скучно коротать денёчки станет, и пенсией с ней новый друг в итоге поделится. Зачем она ему одному-то нужна, правильно? По хозяйству, опять же, помощь. А тут на тебе ты такой нарисовался, встречайте и любите меня, Ми-ми-мишу из Москвы. Жалко, я опоздала, а то бы ни за что бы ты тут не расчехлился!
Слышишь, ты, я положил руки в карманы. Она обернулась и встала в такую же позу. А ты не слишком ли борзая, Степашка?
Я же тебе сказала, она протянула ко мне два пальца с аккуратными, но острыми ноготками. Казалось, она хотела засунуть их мне в нос и потянуть к себе.
Ну и что, что ты сделаешь, страшная Степанида? Мне до этого знаешь что! сказал я, и увидел, как она схватила висящее на бочке полотенце, и, скрутив его в тугую спираль, запустила в меня.
Ничего так ты метаешь!
Это ты будешь икру метать, если меня ещё раз Степашкой назовёшь, придурок!
Она ушла. А мне вспомнились обрывки сна. Да уж, та ещё штучка оказалась эта Степанида! Бес связный! Зажигалочка!
Я слышал, как проснулась баба Надя она доила корову около пяти утра. За молоком решил к ней не ходить от греха держаться подальше! Почему-то представил, как девушка скажет ей: «Бабушка, кого ты жить пустила, он же извращенец! Да он за мной подглядывал, слюньки пускал, пока я обливалась, и вообще!» И главное, мне крыть будет нечем, почти ведь правда. То есть, правда вообще Так что лучше вести себя аккуратнее. Выждать.
Но выжидать не пришлось. Было около половины восьмого, когда я увидел, как моя новая соседка, экипировавшись в камуфляжный костюм и взяв подмышку папку, вышла на дорогу и двинулась в сторону центра посёлка. Поспешил ей наперерез, сам ещё не понимая, для чего.
Что не на велосипеде?
Пешком ходить надо! Чего тебе? она покосилась, и вышагивала, спортивного темпа не снижая. Ещё что-то фыркнула под нос, не разобрал.
Да ничего. Просто захотел с тобой мирно поздороваться. Сразу-то как-то не получилось.
И всё?
И всё?
Да.
Ну здоровайся.
Привет!
Привет-пока. То есть, мне некогда!
Я уже понял, что ты деловая колбаса. Стёпа, я произнёс медленно её имя, будто шёл по минному полю. Думаешь, не вижу, что ты хочешь меня обидеть и отшить? Прямо сразу так, с порога.
А ты и не пришивайся, я пуговиц, как видишь, не ношу, вся на молниях. А вот с порога я хочу тебя прогнать. С нашего порога.
Не получится.
Что?
Ни прогнать, ни отшить.
Это мы посмотрим. И не ходи за мной. Зачем это ты идёшь?
Затем это иду, по обе стороны дороги были дома, мы кивали встречным людям, здороваясь, и я злорадно думал о том, как ей не нравится то, что нас видят вдвоём. Видят, и что-то там про себя думают, наверняка такие у неё были мысли! Вот и хорошо!
Я не иду за тобой, просто нам в одну сторону
У вас в Москве там все такие?
Какие такие?
Такие наглые! прыснула она. Мне в ту же сторону, что и тебе, бе, бе, бе! ёрничала и гнусавила Стёпа.
А ты, получается, из Тамбова приехала? Верно?
Неверно! В Тамбове лесному делу не учат, я в Воронеже учусь, в лесотехническом.
У мы какие серьёзные!
Да уж, не как некоторые. Я в контору нашего лесничества иду, у меня сегодня первый день практики. Делом буду заниматься, а не прохлаждаться, в отличие от некоторых. А ты, бездельник столичный, мне мешаешь. И ведь увязался ещё на мою голову!
Мне всё больше и больше нравились её колкости, они что-то будили, а вернее, заводили во мне. Каждая острота как поворот стартера. Я немного отстал, чтобы оценить её походку сзади. Как чешет, уверенно ногу ставит, вся такая камуфляжная, к тому же в плотно зашнурованных высоких берцах! Палец в рот не клади девочке с перчиком!
В многомиллионной Москве я не то что такого, а даже в половину такого заряда не встречал! Все зачахли и выдохлись на мёртвом асфальте. А тут бомба, вот-вот рванёт, и меня хоть по кускам потом собирай!
И тут что-то поменялось, будто на миг выглянуло солнце. Она обернулась:
Ты, уж если увязался, иди ровно, а не тянись, как сопля на верёвочке.
«Да, грубо, но это ж приглашение!» подумал я, и в два счёта нагнал её резвый шаг.
Загляну с тобой тоже в это, в лесничество.
Зачем?
Ну, я так понимаю, контора эта здесь как власть основная, что-то вроде администрации. А я живу уж несколько дней, пересчитал на пальцах. Хватило одной руки. А местные власти визитом не уважил. С начальством не знаком.
Да как же так? Тебя ж должны были с хлебом-солью встретить на въезде! Недоучли, недосмотрели
Исправим оплошность.
Боюсь, не уважит тебя ничем начальство. Главный лесничий Сан Саныч, не любит таких вот столичных штучек вроде тебя. Он человек дела, ответственный, уважаемый. И он, можно сказать, мой кумир!
Вот как! Это всё интересно, но вот я смотрю на тебя, на твою боевую походку, а понять не могу: чем ты в лесу заниматься собралась? Какое дело тут для твоих хрупких плеч? Как соединить, ты и лесоповал
У, какое ж примитивное видение картины мира! выдала она. Лесоповал это место, куда надо всех московских согнать, и как можно скорее. Хоть какая-то польза от вас всех обществу нашему будет. Но и не знаю даже, справитесь ли лес-то валить, это работа для настоящих мужчин. Тут хоть небольшие, да знания потребуются, и руки крепкие, а в Москве уже и мужики в маникюрный салон ходят, бородам и прочим своим растительным местам процедурные часы выделяют. А чтобы в лесу работать, нужно много чего знать, и много чем пользоваться. Например, буссолью, высотомером, приростным буравом и ещё много чем. Слышал о таком инструменте?
Буссоль-муссоль. Ты сейчас с кем вообще разговаривала?
Что и требовалось доказать!
Подожди, то есть, ты хочешь сказать: сейчас тебе в конторе это выдадут, и ты всё на себе попрёшь?
Конечно. На хрупких, как говорится, плечах. Не тебя же в носильщики нанимать. Ты годишься разве только
Она произнесла эту фразу, когда мы уже подошли к лесничеству. Всё в этом небольшом, но мощном здании отдавало грубоватой лесной крепостью и дородностью. Мощный сруб, резные наличники, выточенные из огромных пней кресла у входа, наконец, некрашеная шершавая лестница с поручнями, похожими на жёлтые кости животных, от всего веяло спокойной и уверенной силой.
Мы поднялись, в узком коридоре разминулись с лесником в тёмно-зелёной форме. На стенах советские плакаты с призывами и карикатурами, фотографии из жизни лесничества, тоже в основном пожелтевшие, старые, хотя были и новые: с посадки леса, раскорчёвки, какого-то праздника. В отдельном углу, украшенном вырезанной из бумаги красной гвоздикой портреты ветеранов. Таких лиц суровых, внимательных, сегодня и не встретишь Участники войны смотрели со снимков и будто бы спрашивали: «Ну что, как живёте, чего добились?» Выше во всю стену белыми буквами на алом фоне сиял лозунг: «Лес способен и лечить, и радовать, не беречь его себя обкрадывать!»