Милый дедушка
Евдокия говорила с ним молчанием.
Глава II
В Превернино расцветала весна. Жарче и жарче грело апрельское солнце с каждым днём, а утро оставалось свежим и прохладным. Чистые ручейки струились с горок, омывали теплеющую землю, уносили жёлтую прошлогоднюю траву. Почки в лесу распускались на глазах, и радостные птицы пели по-весеннему на разные голоса.
В лёгкой ночной сорочке, с распущенными волосами Ольга стояла на балконе, смотрела на светлеющий горизонт. Чистое небо встречалось с самим собой в её глазах.
Ты думаешь о Первине? Евдокия вошла к ней в спальню. Вдохнула утреннюю свежесть лесного сквозняка и подставила лицо млечным лучам зари.
Тоскливо и больно, сестра куснула нижнюю губу. Скоро Володя приедет. Какие вести он нам привезёт? Кто станет хозяином нашего Первина?..
Из дальнего леса зазвучали переливы русской свирели. На щеках Ольги появились ямочки:
Это Матвей!
С весенним теплом каждое утро семнадцатилетний юноша вставал на рассвете, садился в лесу под деревом или на поваленный ствол и играл на свирели. Соседи называли его «безобидный вольнодумец»: молодой Бакшеев презирал городскую моду и носил русскую рубашку-вышиванку. Но такое вольнодумство его годам было простительно. Он напоминал лесного языческого бога или Леля. Волосы золотисто-русые вихрились на висках и надо лбом, но причёске поддавались. Густые брови тоже гнулись непослушно. Но в правильных, прямых линиях славянского носа и мягких губ угадывался некрестьянский сын.
Ольга и Матвей родились в один год, в один месяц, с разницей в три дня и росли вместе.
В малиновом платье, с заплетённой от темени светлой косой, Ольга бежала по весеннему лугу, подхватывая подол и перепрыгивая ручейки. Приблизилась к опушке и тоненький голосок свирели замолк. Ноги её остановились забегали глаза. Из парнóй земли пробивалась свежая трава; маленькие, солнечно-жёлтые цветки мать-и-мачехи и синевато-голубая пролеска вблизи молодого дуба живили едва пробудившийся лес. Вот и Матвей явился с огромным пушистым букетом вербы.
Это для вас, Ольга! он пал на колени с молодецкой улыбкой.
Они вместе пошли вдоль ручья-канавки по мягкой, бугристой, вздутой вешними водами земле. Прогулка не ладилась: не улыбалось, не ворковалось.
Что с тобою, Ольга? Зимой мы так редко встречались, и я так давно не видел твоей улыбки. Ты знаешь, как я люблю твою улыбку. Почему ты грустишь?
Стоит ли говорить тебе об этом, Матвей?
Расскажи, я всё для тебя сделаю! он заглянул ей в лицо. Чуть набухшие веки заставляли его синие глаза смотреть как-то виновато или даже жалобно.
Она потупилась:
Мы едва не разорились.
Не грусти, Ольга! Поверь я буду любить тебя, что бы ни случилось. Да хоть и без приданого! Не тревожься: я и мой папенька мы поможем вашей семье!
Не надобно уже помогать, она мотнула головой. Всхлипнула и зажала ладошкой глаза.
Матвей сморщил брови, приоткрыл губы. Развёл руки и укрыл её в щедрых объятиях:
Оленька, только не плачь! Я я прошу тебя Ольга, ты же знаешь я не переношу девичьих слёз.
Она оперлась о его руку и села на сваленный ствол.
Владимир уехал в Петербург продавать дедушкино имение.
Матвей гладил её шёлковые пуговички на спине:
Я понимаю твои страдания, Ольга. Мне было бы так же больно, ежели бы я потерял наше Бакшеево. Я просто не знаю, что сказать тебе
Светлая головка приклонилась к его льняному рукаву.
С тобою так хорошо, Матвей. Ты словно солнышко. Когда я рядом с тобой и о горестях думать не хочется. Прошу тебя, поиграй для меня. Что-нибудь грустное
Элегия свирели заструилась по лесу, завиваясь в диких стволах, зазвенела небесными отзвуками. Прижимая к губам черёмуховый срез, Матвей взглядывал то на свежее небо и макушки голых осин, то в лицо Ольге. Её маленький рот, губки полумесяцем так и манили как малина в сахаре.
Последнюю ноту повторило эхо и она вскочила со ствола к другу, обняла его за шею, прижалась прохладной щекой.
Как бы мне хотелось, Матвей, быть с тобою и смотреть на тебя вечно, когда ты играешь для меня!
Так не уходи.
Он взял её за руку, и они пошли опушкой до Превернина. Двухэтажный белый дом с колоннами утопал в змеящихся яблоневых ветках.
Должно быть, Владимир уже вернулся, Ольга насупила тонкие брови. Мне надобно домой.
Завтра я снова жду тебя, Матвей тронул музыкальным пальцем её щёчку. Милая Оленька, обещай мне, что не станешь грустить.
Я буду думать о тебе и это поможет мне всё принять.
Она поцеловала его запястье под вышитой славянскими крестами манжетой и пошла к дому.
***
В кабинет Фёдора Николаевича постучали. Дверь боязливо отворилась, и заглянул Владимир с чёрной шкатулкой в руке. Отец вытянул раздвоённый ложбинкой подбородок:
Что?
Всё.
На стол хлопнулась пачка ассигнаций. Вторая, третья. Четвёртая! Фёдор Николаевич перестал морозить глазами мрачное лицо сына и посмотрел на серые кирпичики.
Владимир! И всё ассигнациями? Сколько же здесь?
Сто двадцать пять тысяч.
Это что?..
Задаток. Вам остаётся купчую составить.
Володя! отец поднялся, обошёл стол и обнял сына. За такие деньги!.. Как ты смог?..
Словно деревянного истукана обнял.
А сколько, по-вашему, должно стоить дедушкино имение?
Фёдор Николаевич порвал бумажный ободок верхней пачки и стал перелистывать ассигнации новыми серыми двухсотками. Владимир стоял напротив, скрестив руки на груди.
Задаток, говоришь И кто же дал за наше имение такую сумму?
Некий граф. Будрейский.
Будрейский? Не слышал Твой знакомый?
Нас представили друг другу в доме графини Строгановой. Этот Будрейский узнавал о покупке имения подальше от столицы. Раньше я его не видел. Или познакомиться не доводилось. Вы наказали не продешевить а он предложил сто шестьдесят тысяч.
Ай да сын! Впервые я тебя хвалю.
Было б за что, папенька
Теперь надлежало как-то оповестить сестёр. Они ждали в гостиной. Ольга на диване пачкала маленькие ноздри вербной пыльцой букета.
Наше Первино покупает граф Будрейский, Владимир переступил порог, глядя на нос своей замшевой туфли.
Евдокия, лицом к окну, в тёмном майоликово-синем платье, накручивала на палец кисточку чёрной кружевной косынки:
Какая разница, кто. Кто бы ни был я заранее ненавижу его.
Когда он приезжает? спросила Ольга.
Обещался одиннадцатого мая.
Одиннадцатого мая! Евдокия повернулась от окна. В день смерти дедушки!
Она выбежала из комнаты. За нею сестра. В спальных покоях хлопнула одна дверь, другая. И гостиная опустела с букетом вербы на гобеленовом диване.
Будто второй раз похоронили дедушку. В утешение оставалось полмесяца прощания с Первином.
Глава III
Что это был за день! Одиннадцатое мая. Этот день шесть лет тому назад отнял дедушку, а теперь собирался выкорчевать последнюю память о нём. В этот день лучше было не просыпаться.
С тех пор как дедушки не стало, Евдокия привыкла ходить в Первино одна. Летом гуляла в парке или сидела на террасе. Зимой отпирала дом и бродила по безлюдным комнатам. В библиотеке перелистывала старые книги, которые вьюжными днями дедушка читал ей, Владимиру и Ольге в гостиной. И вот теперь это чужая земля. Чужой дом. Но как принять это, когда знаешь там каждую травинку? Знаешь, что на лужке от сада к речке любит расти гусиная лапка, а под яблонями у ручья манжетка. Теперь этих яблонь рукой не коснуться, на камень у речки не ступить. Мир стал тесным, своего-родного осталось слишком мало а на дедушкин берег нельзя. Но так хотелось пойти туда!
Зачем?
Проститься. Последний раз.
Прикрывая хлопчатым платком декольте василькового платья, Евдокия шла по холмистому лугу. Под ногами клонил головки гравилат, пряча в бордовых лепестках пушистую сердцевинку. По молодой траве, словно капли неба, рассеялись цветки вероники. И повсюду слепили глаза одуванчики, пахнущие мёдом, мохнатым ковром лежащие на сочных стеблях и листьях; а к горизонту с гребешком весеннего леса поднимались холмы, словно посыпанные жёлтой пыльцой. Майское солнце припекало чёрные пуговки на лифе платья. Ветерок тянул пышные облака на север. При такой же погоде умер дедушка Закуковала кукушка, трава закачалась, зашепталась.
Тропинка загибалась в перелесок. От земли под огромными лопухами веяло прохладой. Раздвинулись ветки бузины со сливочными гроздьями мелких цветков и под горой показался деревянный мостик с перилами, а за виляющим руслом чистой речки дедушкины поля, луга, берёзовые и липовые рощи. В жёлтых купальницах журчал ручей.
За аллеей цветущей сирени высился знакомый бельведер.
Евдокия перешла мостик, перепрыгнув последнюю досочку: с неё всегда соскальзывала нога. Будто и не случилось здесь ничего нового, всё так и оставалось по-дедушкиному.