Але.
Катенька? спросил Зюлькин. Это ведь вы?
Я, и тут же, чтобы предупредить все возможные варианты развития дальнейших событий, добавила: Что-то случилось, Вячеслав? Я в метро, извините.
Ничего, Катенька! Ничего плохого! Только хорошее!
Слушаю вас.
Я готовился к суду, начал рассказывать Зюлькин.
Ах да, у вас же суд какого числа, напомните?
Да никакого!
В смысле?
Вы ничего не знаете? Истец прекратил свое существование. Фирма Клары закрылась и больше не оказывает услуг!
Да вы что?!
Я нашел адвоката. Бесплатного. Жена моя помогла. Она позвонила волонтерам. Они нашли мальчика, маленького мальчика, только колледж закончил, бесплатно работает, опыта набирается. По-русски плохо говорит, но говорит. И этот мальчик полез копаться в документах, и оказалось, что дело закрыто, истец отказался от обвинения, более того, само агентство за-кры-лось!
Я чего-то не понимаю, Вячеслав.
И я показал этому мальчишке вашу статью, а он по-русски плохо читает, отнес родителям, мама ему перевела, он звонит мне и говорит: логично, логично, что они закрылись, там много обвинений он перечислил, и мошенничество, и намеренное трудоустройство нелегальных мигрантов, и давление на прессу В общем, Катенька, я чисто сказать, что все хорошо, все отлично, вы не волнуйтесь.
«Какая ж я чертова скотина: я и не волновалась», подумала Катя.
Она повесила трубку, бросила телефон в сумку, сделала глубокий вдох в этом душном, неоправданно душном, непонятно, как ему удается быть таким душным при совершенно очевидных вентиляции и просторе, помещении. И этот вдох показался ей каким-то окончательным, таким, после которого уже может и не быть выдоха, все и так хорошо. И к кобре в магазин она затем не пошла, поскольку и без кобры нормально было.
Между небом и землей поросенок вился
Говорили, что они существуют. Но что видят их только дети и фотографы. Говорили, что их много, но как много никто не знал. Говорили, что среди них есть Бархатный Слон, Пурпурная Ящерица, Кот (просто Кот), Усталый Железный Пес, Крылатый Носорог и Белая Нью-Йоркская Крыса. Говорили, что их легко опознать на небе. Что они могут приходить просто так,и могут по делу. Говорили, что раз в пять лет они обязательно куражатся и делают с человеком что-то, чего он сам для себя не может. Говорили, что выводят из лабиринтов, подгоняют спасительные решения. И самое странное, что говорили о них: чтобы обратить на себя их внимание, нужно вспомнить старую правдивую песню. Никто не понимал, как определить старую (с этим ладно, было формально ясно) и правдивую песню. С определением правды путались. С понятием детей путались, а в эпоху смартфонов стали серьезно путаться и с понятием фотографов. Говорили также, что у каждого из них есть свой день. И между собой эти существа якобы зовут его Днем Бессмертия.
Ленка шла по улице и думала (кстати!) о бессмысленности бессмертия. Ее немного забавляла как сама фонетическая составляющая словосочетания, так и его смысловая нагрузка. Бессмысленность. Бессмертия. Вот, например, живой производитель бессмертия. Врач. Он сидит у себя в кабинете и лечит. Или бегает и лечит. Или стоит по тридцать шесть часов в операционной и лечит.
Ленка остановилась на перекрестке, вынула сигарету, зажгла ее, посмотрела, затянувшись, на видимую неподалеку дверь клиники «Common Health», и подумала: а зачем? Зачем он лечит? Кого он лечит? К чему все эти люди?
Себя Ленка считала человеком относительно здоровым. Курящим, но не страдающим от болезней, связанных с курением. «Пока, то есть», говорят врачи не страдающим. Выпить Ленка тоже могла хорошей водки подо что-нибудь соленое с жареным мясом. «Печень» вдруг подумала Ленка. Интересно, что для печени вреднее водка или жареное мясо?
Бессмертие животного было хоть как-то обусловлено, будь оно возможно. Человек же был по сути полнейшей дрянью. Ленка искренне не понимала, зачем вся эта куча живых и грязных существ, идущих спереди и сзади нее, вдалеке, вблизи и по сторонам, шлепающих по лужам, давящих чужие экскременты, потребляющих и выбрасывающих, вообще должна жить.
Ленка шла в клинику за справкой. За справкой, что она здорова. Справка была необходима ей для предоставления администрации курсов home attendants. Хоуматтенденты это такие специальные люди, которые ухаживают за другими больными или старыми людьми, сами, кстати, часто будучи больными и старыми людьми: круговая порука и оборона. Старики за стариков. Сравнительно здоровые за больных. Ленка собиралась учиться на этих курсах в числе редких «молодых». Она уже отучилась половину срока и даже сдала тесты на знание половины программы. Она уже умела пользоваться механикой тяжеленным подъемником для парализованных больных, ставить и выносить судно, менять памперсы, перетаскивать пациента в инвалидную коляску вручную, в две руки, в четыре руки, перестилать постель по правилам госпиталей, причем непосредственно под лежащим пациентом, измерять давление и оральную температуру, она уже знала, что входит в ее обязанности, а что в обязанности медсестры, и почему этого ни в коем случае не стоит путать Она была лучшей на курсе одной из двух-трех женщин в их группе, кто хотя бы относительно знал английский, ее там, кажется, даже успели полюбить некоторые. Не все. Далеко не все. Но некоторые. Но потом Ленка вылетела. По болезни. Болезнь пришла к ней прямо на уроке: она вдруг начала тяжело кашлять, у нее закружилась голова, заболели кости, на нее силой (там много чего делалось силой, курсы были бесплатными) надели маску, она смогла просидеть еще сорок пять минут, и эти сорок пять минут голова ее была занята лишь одним: дойдет ли она домой. Доедет ли. Доползет. Взять Убер? Дорого для такого расстояния. Ехать в метро? Ну, ехать в метро. Подумаешь, с температурой и кружащейся головой ехать в метро, держась за его замызганные стены. Можно подумать, ни разу не проходили.
Ленкин муж перестал содержать семью. Частично в том была его ответственность, частично ситуация на рынке, это уже было неважно, важно то, что раньше он содержал, а сейчас не мог. Так бывает думала Ленка. Так со всеми может случиться. Не то чтобы она рассчитывала, что ее всегда будут кормить она умела себя кормить, просто расслабилась. Ленкин муж был хорошим парнем. Ему ничего было для нее не жаль. Он был готов кормить, если б американский рынок не заняли индусы. В какой-то момент он помог индусам тем, что сам где-то протормозил, чего-то не учел, и вылетел с рынка программного обеспечения. Потом там, наверху, решили изменить правила приема людей на работу. Интервью стали проходить странно и по-дурацки, в интернете начались дебаты о том, как там, наверху, решили окончательно прищучить рынок software development всего этого Ленка не читала, но знала, что это происходит, эти разговоры окружали ее постоянно, супруг часто говорил по телефону с друзьями, она все слышала. Потом ему сказали где-то: «Мы бы взяли вас но вы не индус». Эти люди знали о расизме все. Они жили в стране, искоренившей расизм, а потому не могли не знать о нем всего.
Ситуация постепенно стала устрашающей, нужно было платить рент, который раньше казался таким дешевым, а теперь таким дорогим, хотя сумма не изменилась. Получилось так, что Ленка, выйдя замуж, перестала испытывать финансовую нужду, и это повлияло на ее мышление, как хорошая доза ЛСД. Обволокло Ленкин мозг. Раньше Ленка все время выкручивалась сама, а тут возьми и познакомься с хорошим парнем, который готов был для нее на все, как ей казалось. Потом обвал рынка, кризис, безработица. По профессии Ленка журналист. Что делать в Америке журналисту со своим русским языком? На этот вопрос существовал далеко не один ответ, но все они звучали как-то отдаленно, потенциально отодвинуто во времени, например начать писать по-английски для американских изданий, или нанять переводчика, как Довлатов или Лимонов. Времена Довлатова и Лимонова прошли, переводчики стали брать стопроцентную предоплату, независимо от того, продан будет материал или нет, и никто бы не договорился уже, как Сергей Донатович, за половину потенциального, будущего гонорара. Это была ее мечта договориться за половину будущего гонорара с переводчиком. Но на дворе был двадцать первый век. Какой такой будущий гонорар? Будущий гонорар может быть только у тебя, Лена: ты напишешь и будешь терпеливо ждать, когда тебе соизволят заплатить. А переводчику ты наугад заплатишь раньше. Если будет чем.
Ленка понемногу писала в русские газеты. В американские русские газеты. Там платили мало. Ленка пыталась отстоять каждую копейку, но американские русские газеты тоже были не пальцем деланы и платить больше отказывались. То есть, не писать Ленка не могла. Тогда бы денег не было вообще. А писать за копейки было унизительно. Но Ленка писала. Потому что иного не предлагали. «Интернет перебил нам все, нас вообще могут скоро закрыть», говорили в редакциях. Ленка все понимала. Она знала, что ее статьи никто, кроме пенсионеров, не читает. Так что она будет работать на пенсионеров. На русских пенсионеров. На людей, объединенных общим великим горем, имя которому русский язык. Не тем образом, так другим. Не писать для них, так хоть горшки выносить. Ленка не строила иллюзий, она понимала, что разница велика, но тогда еще не понимала насколько.
Мужа накалывали с работой раз примерно восьмой. Он проваливался человек с огромным опытом, уверенный, знающий свое дело программист проваливался на восьмом подряд интервью. Это было что-то кармическое, что-то сверху. Бывает так, что человеку начинает патологически не везти. Везло-везло, а потом раз и перестало. Ленка не могла уже думать про это, она думала про это несколько месяцев, а потом ее ресурсы думания на данную тему закончились. В конце концов, Ленке тоже, бывало, не везло. Это у всех бывало когда подолгу нет работы. Даже у самой Ленки, давно, но было. Но тогда она сама была кормильцем, теперь же в Ленкином случае работы долго не было именно у кормильца хорошего парня, который готов на все, однако при иных обстоятельствах. При обстоятельствах текущих он стал вспыльчивым, депрессивным, нервным что тут вообще объяснять. Мужику нельзя без работы считало общество. Ленка почти всю жизнь писала статьи в раздел «общество» поэтому общество она искренне ненавидела всей душой (многое о нем знала), однако вот тот самый тезис про то, что мужику нельзя без работы, к нему она вдруг прислушалась. Придумалась. И поняла, что да. Нельзя. Не из-за денег. А просто нельзя. Это как-то бьет по нему с какой-то незнакомой стороны. Или уже знакомой, черт ее разбери.