Насколько я помню, папа всегда был вспыльчив. У него существовало только два настроения: исполненное вселенской радости и бешеное от гнева. Если что-то случалось, то он тут же начинал кричать: не важно, по делу или нет, просто выдавал такую реакцию. Лишь спустя годы я смогла распознать, что там находится, за маской агрессии. Мне казалось, что только сейчас, когда выросла, я действительно начала его понимать.
Однако, будучи маленькой девочкой, запомнила на всю жизнь, что такое отношение к детям недопустимо. «Если у меня родятся дети, никогда не стану на них орать», пообещала себе я. И это правило я соблюдала по сей день: Наташа ни разу не видела меня вне себя от ярости. Я искренне верила в то, что любой вопрос можно решить разговорами, не прибегая к повышению тона, и мне казалось, что у меня получается. Однако общего рецепта по выращиванию детей нет, как и волшебной таблетки от всего. (Что из этого вышло, вы и так прекрасно знаете).
После завтрака мы с Наташей решили пройтись, поисследовать город. Мы долго шагали вдоль дороги, снова началась жара, от ночного ливня не осталось и следа. Все время хотелось пить.
Местные жители показались мне дикими и недружелюбными. Здесь никто не приставал к туристам, не навязывал свои товары, но, несмотря на это, я постоянно оглядывалась по сторонам, чувствуя тревогу. Не моё это было место, совершенно чужое!
Ведь правда: внешнее отражает внутреннее. Человек, полный страданий, в прекрасном видит уродство, а счастливый даже в луже грязи заметит отражение звезд. Психологи называют это механизмом проекции. И здесь они правы, тропический рай, наполненной сказочными красотами, не будет мил, если на душе тяжко.
Мне показалось, что эта страна живет по своим неписаным законам. Местные неторопливо крутили педали велосипедов, часами толковали о чем-то друг с другом за прилавками торговых точек, шили обувь, сидя под пальмами. Проходя мимо старинной мечети с облупленной краской, на крыше которой сидели птицы, я обратила внимание маленький сквер, расположенный напротив. Здесь росла трава, стояли лавочки, но они были пусты. Несколько африканцев в пестрых одеждах сидели на газоне, предварительно расстелив под собой яркие лоскуты ткани, и не шевелились. Выглядело это необычно и странно. Что они там делали? Медитировали?
В опыт переживаний, связанных с путешествиями в другие страны, входит прикосновение к другому ритму жизни. Там быстрее, там медленнее; там красиво и напоказ, там просто и без попытки быть лучше, богаче, круче В одних местах тебе рады даже посторонние люди, в других не сильно-то и приветливы, в третьих безразличны. Культура местных определяет какой-то общий настрой, внезапно ты попадаешь в этот эмоциональный фон и начинаешь его чувствовать. А потом вибрировать в нем на свой лад. Иногда это созвучие прекрасно, ты как бы проживаешь слияние и экстаз. А иногда ты там «не в своей тарелке», и, как бы ни пытался, не можешь это изменить. А потом привозишь это ощущение с собой обратно.
И самое интересное вот, что: когда ты смотришь на африканцев, которые часами сидят под деревом и ничего не делают, ты понимаешь, что это часть их жизни, и это нормально. Но, глядя на своего знакомого или родственника, который лежит на диване и не имеет никаких целей и планов на будущее, такой подход кажется преступлением. А тут вот тебе на! Откровение, послание свыше: «Хватит гнаться, остановись. Замри, сделай вдох, посмотри вокруг Оцени то, что ты имеешь, ведь это уже много».
Когда я была маленькой, папа целыми днями лежал на диване. В тот период у него не ладилось с работой. Он ни с кем не разговаривал, никуда не выходил из дома, по-моему, он даже не купался. Потом что-то случалось, любая мелочь могла его завести, он становился бешеным и начинал орать. Чаще всего его провоцировали мамины вопросы: «Что с работой?», «Когда пойдешь на собеседование?», «А тебе еще не звонили?»
К счастью, они ругались друг с другом, а не со мной. Я боялась папу, когда он был такой. У меня имелись все шансы остаться незамеченной в их перепалках, так как я перестала привлекать к себе внимание плохими оценками или бардаком в комнате придраться не к чему. Зато когда они ссорились между собой, дело доходило до криков и швыряния стульями. Мама и папа ломали друг другу пальцы и руки, выбивали двери, с грохотом били посуду и продолжали безумно любить друг друга.
Как-то раз в период папиной безработицы у нас дома начался скандал. Соседка Роза Павловна, полная женщина с седыми волосами, очень добрая и вечно причитающая по поводу и без повода, не выдержала и вызвала милицию, услышав крики из квартиры напротив.
Когда мужчины в форме зашли ко мне в комнату, я доделывала упражнение по русскому. Строчка сползла вниз, куда-то под синюю тетрадную линию, как вагон, сошедший с рельсов, и я с грустью подумала о том, что завтра мне за это влетит. Почерк у меня всегда был отвратительный, а наша учительница, которая славилась своим чувством юмора, говорила, что так пишет курица левой ногой. Критику из ее уст я воспринимала нормально, тем более, какой смысл обижаться на правду. Моя внимательность тоже оставляла желать лучшего, я пропускала буквы и целые предложения, а еще вечно летала в облаках, только сейчас понимаю, почему.
Когда Наташа подросла, я стала интересоваться детской психологией. Я много читала на эту тему. Оказывается, что дети, живущие в страхе или ожидающие нападения, всегда рассеяны, их мозг не может одновременно выполнять две задачи: учить урок и держать оборону. Безопасность важнее, поэтому они неосознанно держат фокус внимания на том, что вокруг. Например, какие звуки и запахи их окружают, что за стук в коридоре, о чем говорят взрослые.
Два милиционера осмотрели детскую, задали мне несколько странных вопросов. Я перепугалась и не знала, как реагировать. Вместо внятного и вразумительного ответа я что-то бубнила себе под нос. Если бы в комнате присутствовала мама, она бы обязательно напомнила о том, что надо говорить четко и громко, но, к счастью, ее здесь не было.
Тебя обижают дома?
Нет Не обижают.
Родители бьют тебя?
Нет.
Внутри все тряслось, ведь я не знала, что ожидать от папы в следующую секунду, и не стану ли я, как мама, объектом его гнева это бессилие и ужас помню по сей день. Милиционеры вышли из комнаты, теперь они негромко переговаривались с родителями в коридоре. Я согнулась как вопросительный знак и прижала ухо к замочной скважине, но так и не смогла разобрать, о чем идет речь. Сердце бешено колотилось, кожа покрылась мурашками.
С тех самых пор я усвоила урок: самая страшная ошибка, которую может совершить человек это бездействие. А потом поклялась себе, что никогда не стану такой Я пойду мыть полы, мести двор, я буду готова на все, что угодно, лишь бы не сидеть на диване и не сходить с ума.
Через некоторое время папа нашел работу, и скандалы поутихли. Несмотря на то, что жизнь в нашей семье напоминала прогулку с завязанными глазами по минному полю, могу с твердой уверенностью заявить, что родители чувствовали себя прекрасно. Для них такое выяснение отношений было приемлемым, и ничего особенного, по их мнению, в доме не происходило. Мама говорила, что все так ругаются, но я знала, что это вранье. Папу я обожала до безумия и до дрожи его боялась, и мне оставалось лишь одно «ловить» его в хорошем расположении духа. Тогда мы на время превращались в обыкновенных родителя и ребенка: веселились, болтали, строили домики из спичек, гуляли по улицам.
В моей памяти остался один такой вечер. Это происходило как раз после моего дня рождения, мне недавно исполнилось тринадцать. Мама только закончила печь пирог и отправилась на балкон развешивать белье, а мы с папой остались на кухне заваривать чай. На подоконнике тихо работал радиоприемник, в доме пахло ванилью.
Маргарита, принеси красивые чашки, услышала я голос с балкона.
Хорошо.
У нас в зале, в стеклянном шкафу, хранились красивые бокалы и расписные чашки из тончайшего фарфора для особых случаев. Особый случай наступал тогда, когда приходили гости или когда мама что-то пекла, а сегодня был именно такой день. Приближаясь к шкафу, я обратила внимание, что половина праздничной посуды уже перебита, что не удивительно: во время скандалов все шло в ход. У одной дверцы отсутствовала ручка, папа однажды сорвал ее.
Я вернулась на кухню и сделала радио погромче, пела Алла Пугачева:
Позови меня с собой,
Я приду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой
«Дура ты, Пугачева!» подумала я. «Кому ты там нужна? Старая, страшная и лохматая». Почему-то мне, тринадцатилетнему ребенку, казалось, что эта песня про унижения бедной женщины. Кто захочет и так сам позовет, просить не нужно. Но мелодия запала в душу: