Килограммы!
Но ты сказал о них забыть!
Всё! Я повешусь сам!
В препирательствах время проходит незаметно.
Следующий!.. Некст! гаркает мне приёмщица, и я взваливаю багаж на весы.
Два чемодана отчаливают благополучно, третий же терпит крушение у самого причала. Профсоюзный член недовольно кривится и качает головой.
Я бухаюсь на колени. Скрипит ключ. Взвизгивают молнии. Очередь шипит. Я дёргаю жену за брючину:
Какой у нас перевес?
Жена молчит. Я горячусь:
Что выкладывать мяч или туфли?
За мяч, слышу, убью любого!
Так туфли?
За туфли убью тебя!
Копошусь в шуршащих внутренностях. Вслепую вырываю пару ношеных носков, запихиваю их себе в карман и подобострастно заглядываю члену в лицо.
Фоти файф!.. Сорок пять! брезгливо роняет лицо и, будто смахивая пылинку, отправляет чемодан в плавание.
Ошарашенные, мы отчаливаем от прилавка.
Ты это видела?
Видела.
Не, ты это видела?
Да видела я, видела!
Носки?!!
* * *
В самолётах местных авиалиний, как в автобусах, места общие вошёл и сел. У пассажиров на руках лишь номерки с витаминными подгруппками А, В и С.
В нормальных странах это могло бы вызвать здоровый мордобой, но только не тут.
Я попадаю в кислый ряд С, жена соответствует В.
Займу нам у окна! всасываемая потоком, кричит она мне и превосходит самою себя. Места и у окна, и у туалета.
Всё в одном! радуюсь я, поглядывая на стюардессу-гаитянку в синеньком фирменном сарафанчике, лицом похожую на Боба Марли, а формами напоминающую Наоми Кэмпбелл.
Впрочем, Боб Наоми не конкурент.
Пять часов лёта обещают быть любопытными.
Летим. Справа спит жена. Слева сухонькая седовласая американка ковыряет карандашом судоку.
За спиной то и дело истошно взрывается ватерклозет. Жизнь кипит. Я в серёдке.
Эскьюз ми, обращаюсь к соседке, и та пружинно вскакивает.
Уже в пятый раз, но всё так же прытко с улыбкой и без мата.
«Наверное, йога, думаю я. Точно, йога!»
Впрочем, ноу, мотаю головой. Ноу, ноу
Отчего-то очень хочется измерить глубину её терпения. Нащупать, так сказать, границу между благонравием доброго самаритянина и сквернословием пьяного сапожника.
Изящно подбирая юбку, женщина вновь усаживается, напяливает очки и нацеливает на судоку свой карандаш.
Хотя йес, внезапно передумываю я. Пожалуй, всё же йес
И тут же следует новый подскок и полный обожания взгляд.
«Какая грация!.. Балет, определённо балет».
Айм сорри, бат всё-таки ноу Эскьюз.
«Ах, как посмотрела! Да это уже не обожание это влюблённость. Кто ты, бабушка? Мазохист?»
Вы йог? обращаюсь я к бабуле, когда она вновь усаживается. А ю йог?
Эскьюз ми?
Ху а ю? Йог?
Ай ам а тичер.
Училка? шиплю я в смятении.
«Боже, какая выдержка!»
Эскьюз, бат мне срочно надо аут!
И снова взлёт, исполненный восторга.
«Святая! Ну просто святая!»
Мы расшаркиваемся, и я в пятый раз отправляюсь за перегородку любоваться гаитянкой.
Темнокожая богиня, будто выточенная из шоколадного мрамора, сидит в роскошной раскорячке и перебирает пакетики с печеньем. Её мускулистые ляжки поигрывают в неоновом свете, полированные руки блестят матово-чёрным жемчугом и мне чудятся джунгли.
Сочно-зелёные заросли чего-то экзотически волнующего, запах маисовой похлёбки и танцы у костра.
Весь её вид, вся эта животная естественность налитых коленок, разведённых бёдер и вздыбленной груди порождают во мне неожиданные фантазии Кажется, ещё миг, ещё одно небольшое усилие и она родит, после чего, не меняя позы, оботрёт дитё лопухом, пропихнёт его себе за пазуху, уткнёт в коричневый сосок и, помахивая мотыгой, войдёт в розовеющий закат.
Жена по-прежнему спит. Соседка ковыряет судоку.
Скука!
Верчу перед носом пакетики со специями, что остались от обеда. Верчу и случайно всколупываю Из первого врассыпную брызгают соляные шарики, а из второго серым облачком взметается молотый перец.
Я чихаю.
Благослови тебя Господь!.. Гад блесс ю! улыбается мне соседка.
А жена пихает локтем.
Апчхи! благодарю я в ответ.
Ты чего? бурчит жена.
Чихаю. А что, нельзя?.. А-а-а-апч-хи!
Соседка начинает ёрзать, усаживается боком и уже не благословляет, а настороженно косится.
Да не волнуйтесь, посмеиваюсь я. Донт вори, это обычный швайне флю
И от этой моей шутки святая женщина натурально вздрагивает, а её очки виснут на кончике сухонького носа.
Вы больны? А ю сик?!
Апчхи!
Прекрати чихать, идиот! шипит на меня жена.
В отпуске я делаю что хочу!
Соседка же тем временем уже машет рукой, подзывая гаитянку.
Жена волнуется.
Зачем ты ей сказал про свиной грипп? Они же не понимают шуток!
В отпуске а-а-апчхи говорю что хочу!
Стюардесса подходит, и моя святая соседка начинает что-то запальчиво ей тараторить, неприятно дёргая при этом лицом. Её палец тычет в меня, будто швейная игла. Слова «рашен, свайн флю и сик» следуют подстрочником.
Апчхи!
Смотри, он опять это сделал! вскакивает святоша и клеймит меня уже сверху и на некотором отдалении.
Пассажиры встревожены. Переглядываются.
Прекрати сейчас же! шипит на меня жена. Нас же ссадят!
Но я я а-а-а не могу! А-а-апчхи!.. Это перец!
Вы больны? отшатывается от меня стюардесса. Её бобмарливское лицо искажается брезгливой гримасой.
Да вы сами тут все больны! Это же шутка! Джок! улыбаюсь я объяснительно и снова чихаю.
Ноу, ноу! подтверждает супруга, вминая моё лицо в неведомо откуда взявшуюся подушку.
Бху-ху! сотрясаюсь я в поролоновые глубины. И голос жены грохочет:
Он в порядке! Хи из окей! Круглый окей!
Ты меня задушишь
Лучше я, чем они!
Это не свиной грипп. Итц нот швайне флю! отбиваюсь я от подушки. Итц перец! Как на английском перец?
Я не помню!
Жена продолжает давить меня в пыльную думку, отчего в носу свербит ещё сильнее.
Выныривая для вдоха, я вижу, как поклонница судоку бежит сломя голову по проходу в направлении кокпита.
Её надо остановить! вскакивает жена и, топчась по мне, кидается вслед за беглянкой.
Перепуганные пассажиры зарываются в одежды. Стюардесса цвета цементной пыли бежит за бегущими.
Апчхи! недоумеваю я и, не глядя на бушующий у кабины пилота диспут, бреду в туалет.
В носу будто проворачивают свёрла.
Добросовестно прочистившись под краном, я выхожу уже обновлённым.
Ай ремембер! машу я спорящим. Я вспомнил! Итц пеппер! А-а-а-а-пчхи!..
Майами
Майами говорит по-испански. Английский язык здесь кажется пережитком.
Что это? указывая на наш перерытый багаж, интересуюсь я у миловидной таможенницы.
Испаньол? улыбается та.
Какой испаньол? Чемодан!
И она начинает что-то лопотать с андалузским наречием, обзывая меня то сеньором, то «парфовором».
Между тем перекусанный надвое замок прилеплен к чемодану скотчем вместе с форменным бланком службы безопасности аэропорта.
Отворачиваюсь от бестолковой собеседницы, склонной к длинным монологам на непонятном языке, и спрашиваю гида:
Что это такое?!
Гид зачитывает: «Дорогой мистер. Ваш багаж подвергся Приносим глубокие и искренние»
Обхожу группу с естественным вопросом:
У кого-нибудь ещё?
Выясняется, что нет, мы такие одни.
За что они копались в наших вещах? недоумеваю я.
За твою бандитскую рожу! говорит жена. Скажи ещё спасибо, что не в тебе!
Грациез, говорю я таможеннице и отхожу от неё бочком, поскольку самокопание считаю делом сугубо личным.
Перекусим в «Макдоналдсе», переспим в гостинице и спозаранку на корабль! вещает экскурсовод.
А погулять? вопрошает группа.
После шести не советую. Я же вам объяснял
Но мы хотим достопримечательностей!
Больницы? Морг? Вам каких?
И все сходятся во мнении, что «Макдоналдс» подойдёт.
Рассвет мы встречаем уже в порту.
Двенадцатиэтажный лайнер поражает воображение. По причалу бегают восторженные туристы визжат, наскакивая друг на друга, обнимаются.
«Вот это нам!.. Вот это наше!.. Вот это да!..»
Громадина недвижимо стоит на воде. А твердь ходит ходуном, и меня укачивает.
Это визуальный обман, разъясняет мне всеведущая супруга. Твой мозг ассоциирует корабль с движением, но корабль-то статичен, и поэтому мозг проецирует движение на причал. Понимаешь?.. Корабль стоит, а ты как бы плывёшь Вот когда он поплывёт, тогда ты начнёшь