Подкова. Cтихотворения - Анатолий Смирнов 3 стр.

День осенний, мечта пошехонца, 
Золочёных берёз лепота;
В небесах то ли бледное солнце,
То ли лик занебесный Христа.

В тишине, распустившей по-лисьи
Хвост молчанья к святой синеве,
С веток хрустко срываются листья
И шуршат, замирая в траве.

Над рябины большими кистями
Серебрятся, кружа, мотыльки.
Тонко пахнет землёй и груздями,
Влажной свежестью близкой реки.

Ощущенье былинной свободы
Проницает все ткани души,
Как и грусть, что не прожиты годы
В этой праведной русской глуши.

Стеклянные бока безумных облаков.
Голодные глаза блуждающих комет.
Я в небо не хочу, где звёзды мрачных льдов
Глотают, как живцов, нерукотворный свет.

О, истина моя, о иссиня-черна,
Земля углей, золы и прочих злачных мест!
И даже пусть моя, а не твоя вина,
Что мир сошёл с Христа,
                                  чтобы взойти на Крест.

Где осень шебуршит багрянцами в листве
И ясень ветви гнёт под тяжестью семян,
Не мне ль искать глаза
                                    в простуженной траве
И не тебе ль мечтать про даль и океан?

О иссиня-черна, о исчерна-красна
И белая, как пыль взлетающих дорог,
Ты у меня одна! И пусть моя вина,
Что мир взошёл на Крест,
                            чтоб спасся вечный Бог.

Бесснежный декабрь.
                           Дальний стук электрички.
Под окнами улицы плитка сырая.
О чём говорить, если всё столь привычно, 
От смерти до родов, от бездны до Рая?

Спуститься по лестнице, выйти на ветер
И молча бродить средь людей между зданий,
Чтоб сон нагулять, чтобы знать, что на свете
Всё те же и воздух, и грусть ожиданий.

На улицах лица без света, без воли,
Как стадо, гонимые посохом Бога
А ночью приснится ячменное поле
И, пыльная, к отчему дому дорога,

И небо над полем насквозь голубое,
За полем у края деревни рябина
Да еле заметный дымок над избою,
Где будто бы ждут ещё блудного сына.

А ночью вызрел снег
                              во мгле небесной сферы
И в белое одел весь город мрачно-серый, 
Газоны, крыши, тротуары, мостовую, 
Глазам явив зимы отраду световую.
Зимой всегда светло, покуда нет метели.
По лесу в ночь идёшь, вокруг чернеют ели,
За тучами луна и звёзды, но от снега
Всё истекает свет, им впитый в недрах неба.
Зимой всегда светло, покуда нету вьюги.
Снежинки  добрых звёзд сестринские
                                                                   подруги,
И глубина небес, вдыхая знобкий воздух,
Коль не рождает их, из мглы рождает звёзды.
Как ночь тогда дивна!
                           Она дивней, чем лебедь, 
Созвездия на земле, созвездия на небе,
Мерцает и горит всё зыбью жёлто-синей,
И бледная луна в выси плывёт богиней,
И звёзды вниз летят  одна, вторая, третья
И кажется, стоят вокруг тысячелетья.

Как только сдвинет небо облачные шторы
И пудрой снега забелит слегка просторы,
В людинец города сороки прилетают
И, как в зверинце мы, за нами наблюдают
С крыш, с веток, с проводов
 Так дики эти люди:
И солнца ещё нет, а их уж что-то будит,
Выносит из домов и резвыми шагами
До полночи они топочут меж домами,
Тела свои суют в железные коробки
И из коробок тех устраивают пробки.
Да, все они спешат, глазищами сверкают,
А для чего живут совсем не понимают.
Как хорошо, что Бог послал такой гостинец:
Двуногих бегунков всех заключил
                                                               в людинец!
Вот потому в лесу, завидев человека,
Всегда мы так кричим, трубим тревогу века.
И прячется всяк зверь, внимая
                                                       нашим крикам,
Он знает  в лес пришли
                                         глупцы в азарте диком,
Собравшие в себе все злобы и пороки,
Чью суть прознали мы, философы-сороки.

Бессонной ночи ознобная тьма.
В глазах нездешнего света круги.
Стучит, стучит в окошко зима
Кривыми руками ведьмы-пурги.

Стучат, стучат точно в такт ей часы,
Пружиной толкая судьбу вперёд.
И демон смерти сопит в усы,
Ворочаясь в чёрном углу, как кот.

В мозгу  свинец, не поднять головы.
И нет кислорода  вдыхаешь пар.
Включить бы свет, да не встать, увы, 
Хрипение в лёгких, ознобный жар

Вот так бежишь по годам во всю мочь,
Богатства побольше стремясь собрать,
Как вдруг налетает с удавкой ночь
И всё ты готов за воздух отдать,

За то, чтобы в лёгких жил кислород.
И ужас ломает твой мозг и грудь, 
Ты знаешь, что будет, как миг придёт,
Когда ты не сможешь уже вдохнуть.

Из дома вышел  встретил себя на углу,
Тащившегося сквозь февральскую мглу.

С собой разминулся, побрёл сквозь метель
Дорогой через март в вербноликий апрель.

Хотя фонари светили, но было темно.
А я-второй сидел дома, смотрел в окно.

Начало марта. Снег растаял.
С утра на улице серо,
лишь капли на ветвях блистают,
как перламутр и серебро,
Да в ярких куртках по дорожкам
спешат к учёбе школяры.
А я сижу, гляжу в окошко,
дожив до старческой поры.
Теперь могу хоть до обеда,
покинув скучную кровать,
я в мягком кресле вялым дедом
полуглядеть, полудремать;
в дремоте слушать с чуткой ленью,
встопорщив уши и усы,
как сквозь меня текут мгновенья,
сливаясь вкруг меня в часы.
Могу я видеть третьим оком,
как омывая всё подряд,
они уносят нас потоком
в гремящий в бездну водопад,
над коим ангелы летают,
роняя в брызги вод перо
Начало марта. Снег растаял.
Весь день в душе моей серо.

Всё пишу среди битвы и пира,
Среди грохота и тишины
Образ мiра и образы мира,
Образ мужа и образ жены.

Всё черчу среди бед и проклятий,
Облепивших судьбы берега,
Образ старца и образ дитяти,
Образ друга и образ врага.

Вверх взбираясь по жизни отлогой,
В свете солнца и в блеске луны
Всё рисую я образы Бога
Страстотерпца и пса Сатаны.

Словеса, что в быту зачерствели,
Размягчаю я ночью и днём
То растопленным снегом метели,
То горячим пьянящим дождём.

И монах, и солдат, и острожник
Влили в жилы мне ярую кровь,
Сила духа  мой верный треножник,
Мои кисти  мечта да любовь.

Людских судеб земное колесо
закручено неведомою силой,
и лепленной историей Тюссо
дышать ещё печальней, чем могилой.

Аристократок горделивый лоск
и королей развёрнутые плечи
теперь лишь ткань да крытый лаком воск,
который можно переплавить в свечи.

Преданья дней, писанья лет  гробы,
кресты, костры, бичи, стенанья, вздохи
История вставала на дыбы
и сбрасывала со спины эпохи.

И много ли среди вождей племён
припомнишь тех, кто в буйной круговерти
смог усидеть в крутом седле времён
до старостью назначенной им смерти?

И много ли в великих городах,
запавших в летописцев ум и око,
припомнишь ты проживших на медах,
толпою не растерзанных пророков?

Мечом, огнём и ядом каждый век
шпынял всех тех, кто к истине стремился,
и лишь практичный мелкий человек
во всех щелях плодился и плодился.

Как муравьи, число его росло,
вспухало меж несчитанными днями
и вот теперь истории седло
заполнено одними муравьями.

Её поводья некому держать, 
в галоп несётся бешено и криво
и, видимо, уже недолго ждать,
когда гнедая сверзится с обрыва.

Пусть дом мой беден, ужин скуден,
Судьба, как спутанная нить,
Я в мир пришёл, чтоб верить людям
И жизнь горячую любить.
А потому благожеланно
Прощаю им на склоне лет
Меня настигшие обманы
И холод мне суждённых бед.

Лишь об одном, хибарный житель,
Прошу я их при свете дня:
 И, вы, за зло моё простите
Несовершенного меня,
Хоть потому, что был в обиде
Я лёгок  злость стирал, как мел,
Что никого не ненавидел
И ненавидеть не умел.