Наша школа была типичным сталинским строением: пятиэтажная, с высокими потолками и с пристройкой с тыльной стороны в виде спортивного зала. На фасаде школы были барельефы классиков русской литературы: Пушкина, Толстого, Горького и Маяковского. На первом этаже были раздевалки, столовая, кабинет директора, кабинет зубного врача. Еще мастерские для мальчиков для уроков труда и менее обширное помещение, по сути обычный класс для занятий по домоводству для девочек. Мастерских было две для слесарных работ, где пахло железом и для столярно-плотнических работ, где витал уютный аромат дерева. На первом же этаже с тыла был переход в спортивный зал, дебаркадер для разгрузок машин (туда привозили завтраки и обеды). Еще можно было спуститься в подвал, где была раздевалка для уроков физической культурой или, привычнее, физкультурой или совсем просто физрой.
Слева и справа от главного входа были лестничные марши. На втором этаже находились классы, где учились и безвылазно сидели учащиеся начальной школы. Там же, впрочем, имелись кабинеты преподавателей некоторых предметов и кабинет медицинской сестры, в котором могли измерить температуру, взять кровь на анализ и вообще оказать первую помощь, если таковая понадобилась. На каждом этаже с второго по четвертый были туалеты, слева для девочек, справа для мальчиков. Кстати, в старших классах, когда период гиперактивности был уже пройден, заходить на второй этаж, где носилась во время перемены мелюзга было утомительно и даже опасно: запросто могли врезаться на бегу. А получить в живот вихрастой головой было весьма неприятно.
На третьем этаже кроме кабинетов разных предметов еще была учительская и по соседству школьный музей. У нас там была экспозиция, посвященная 65 армии и ее командующему, генералу Батову. В музее кроме карты с боевым путем армии и личных вещей генерала имелись и ржавые каски, найденные на полях сражений и даже несколько уцелевших снарядов. Именно в музее нас принимали в пионеры. Лучших школьников столицы принимали в пионеры возле Красной площади, в музее Ленина. Мой друг, бывший в совете отряда школы и присутствовавший на мероприятии как комсомолец рассказал, как двое будущих пионеров упали в обморок: мальчик и девочка. Пацана даже увезли на «скорой».
На пятом этаже были кабинеты иностранных языков, школьная библиотека и большой актовый зал со сценой и рядами стульев.
Сама территория школы тоже была внушительная. На ней располагалось небольшое футбольное поле, беговая дорожка, оканчивающаяся песочницей для прыжков в длину, ряды турников и брусьев. Перед школой была большая заасфальтированная площадка, где проводились построения классов 1 сентября, стоянка для учебных автомобилей (о них будет сказано отдельно) и небольшой плац за зданием школы для отработки печатного военного шага (по-моему, мы там никогда не маршировали).
Необходимо заметить, что на входе в школу в советское время не было никакой охраны ни милиции, ни каких-нибудь дяденек в форме ЧОП, как принято сейчас. В начале учебного дня, когда в школу шли учащиеся, на входе стояли дежурные с одним из учителей для проверки наличия сменной обуви и дневника. Тогда на улицах советских городов было весьма спокойно и родители, как правило, даже не провожали своих чад до школы и не встречали обратно. И гуляли мы без сопровождения родителей начиная с определенного возраста, конечно. Чем же пугали родители советских детей? Иногда говорили, мол, не будешь себя хорошо вести, дядя милиционер заберет. Однако никто всерьез милиции не боялся. Напротив, если вдруг что-то случалось, звали именно человека в погонах. Со школы образ милиционера сливался с образом дяди Степы из стихотворения и мультфильма, и неукоснительно поддерживался в фильмах и сериалах. Милиционер не мог был плохим человеком. Разумеется, всё было не так радужно, люди везде разные, однако лишь с перестройкой и в лихих 90-х стало возможно изображать работников правоохранительных органов нелицеприятно, чуть ли не преступниками, что неправильно. После 8-го класса в рамках сдачи экзаменов, помнится, я писал сочинение на уже забывшуюся тему, однако речь там шла о противостоянии стран Варшавского договора и блока НАТО. Я решил тогда сравнить образ советского милиционера и заграничного полицейского. Сделать это было нетрудно, так как в новостной программе «Время» или какой-нибудь «Международной панораме» регулярно показывали репортажи из США или еще какой-нибудь цитадели демократии. Здесь годились даже образы полисмена из фильмов: у всех у них кроме оружия в кобуре непременно присутствовала на боку резиновая дубинка. По телевизору регулярно показывали, как полиция разгоняет какие-нибудь демонстрации граждан, применяя не только дубинки, но и резиновые пули и слезоточивый газ. У советского милиционера кроме пистолета и наручников ничего такого не было вплоть до перестройки.
Однажды мне довелось побывать в милиции. Вот как это было.
Мы с пацанами гуляли во дворе (было нам лет по 13-14) и горланили что-то. На определенном этапе я пытался имитировать вой собаки Баскервилей из недавно виденного кино-шедевра Игоря Масленникова по телевизору. Прохожие, мучимые этой импровизацией, сделали нам замечание. Тут как раз мимо проходила группа милиционеров. Немного отвлекаясь от данного сюжета, необходимо сказать, что в советское время на центральных улицах непременно прохаживался милиционер. Именно прохаживался, наблюдая за порядком. Уже после, в постсоветское время, они стали разъезжать на патрульных автомобилях. А так непременно присутствовали на больших улицах, в том числе регулируя движение автомобилей. Последние были сотрудниками ГАИ и сидели в этаких будках, возвышающихся на перекрестке, такую будку прозвали в народе «стаканом» за похожий вид. Вернемся к эпизоду во дворе. Так вот, проходившие милиционеры повязали всю компанию. Ну, как повязали: никто за руки не хватал, просто сказали: а ну-ка, ребята, пройдемте с нами. Пройти, кстати, пришлось недалеко: местное отделение милиции находилось в одной минуте от моего дома, в соседнем двухэтажном строении. Уж не помню как, но именно мне удалось убежать. Вернее, так получилось, что когда милиция предложила пацанам «пройти», я был в кустах и остался незамеченным. Оставшись в одиночестве, сначала я порадовался, что так ловко избежал ареста. Потом, поразмыслив, пришел к неутешительному выводу: больше всех орал я, и, получается, именно из-за меня пацанов, что называется, «замели». Мучимый совестью, я побрел в отделение милиции. Дежурный на входе с удивлением поинтересовался, что мне нужно, на что я честно всё рассказал. Пацаны сидели не в «обезьяннике», а в коридоре отделения, где кроме пыточных и расстрельных камер имелся паспортный стол. Соединившись с друзьями, я был просто счастлив: меня больше не мучила совесть, я был чист перед законом и, главное, пацанами. Они, кстати, никаких претензий ко мне не высказывали: всем просто было интересно побывать в настоящих застенках «кровавой гэбни» (о которой, к слову, они тогда ничего не знали). К нам вышел начальник отделения, прочел небольшую лекцию на тему правопорядка и отпустил всех с миром. Впрочем, именно мне велели вернуться в милицию с отцом.
Вечером, когда отец вернулся домой с работы, я честно рассказал ему о происшествии. Отец пришел в ярость. Он погнал меня в отделение чуть ли не пинками, твердя следующую фразу: «Я в милицию только за паспортом ходил!» Мне было очень стыдно именно от этого шествия. В милиции отцу так же прочитали нотацию по теме и пообещали отправить меня в тюрьму и расстрелять. То есть отпустили домой. Этот урок я запомнил на всю жизнь.
Напоследок, после всей этой истории с воем собаки Баскервилей, необходимо заметить следующее. Окна квартиры, как и 40 лет назад, выходят теперь уже на современную детскую площадку. И там время от времени резвятся дети, лишь на ночь уступая место местным алкоголикам, собирающимся здесь для принятия «на грудь» и общения, доступного всей округе. Дети жутко орут, как будто их преследует Фредди Крюгер, объединившийся с Чикатило. Это не метафора, ибо современные дети орут так, как будто их родители уже почили в бозе и не могут их приструнить. Немедленно вспоминается анекдот, тоже современный. Едет в метро дама с ребенком. А ребенок орет, вертится на месте и вообще ведет себе как фашист, призванный всеми сатанинскими силами мучить людей вокруг. Кто-то из пассажиров делает даме замечание: мол, уймите своё чадо, здесь люди. На что дама самодовольно отвечает: я воспитываю отпрыска в соответствии с современной педагогической системой, которая гласит, что ребенок волен делать всё, что ему угодно. Спор утихает, дама продолжает гордо опекать орущее чадо, пассажиры помалкивают. Близится очередная станция. Рядом с орущим чадом обнаруживает себя молодой человек. Он вынимает изо рта жевательную резинку и молча лепит ее прямо на макушку орущего чада. Мамаша чада в шоке и говорит молодому человеку: что вы делаете?! Как вам не стыдно?! На что молодой человек говорит: «Я воспитывался родителями в соответствиями с современной педагогической системой». И выходит на станции. Занавес.
От начальной школы осталось немного обрывочной информации. Кроме учительницы с подписью Бонд, ранца с запахом яблока и пенала для ручек и карандашей, вспоминается некая «счетная касса»: этакий набор с дощечками, где были нарисованы цифры и символы деления, вычитания и т.д. Так же была россыпь обычных палочек, на которых мы учились считать. Еще у некоторых учеников были специальные пластмассовые пеналы, где на откидной крышке имелся часовой циферблат и стрелки, чтобы правильно определять время. Помню, как упорно и трудно я зубрил таблицу умножения, бессчетное количество раз рассказывая ее маме, когда она проверяла домашнее задание. Поначалу я неплохо успевал по всем дисциплинам и лишь после того, как из начальной школы перешел в среднюю и у нас для каждого предмета появился свой преподаватель, с алгеброй дело не пошло. Возможно, дело было в учителе: тетка была своеобразная, мне ее слушать было неинтересно, и по ее предмету я скатился на натянутые тройки. Тогда же русский язык и литературу у нас начал преподавать замечательный дядька. Пришел он в школу из театра, где служил актером. У него обнаружилась аллергия на театральный грим именно этим он объяснял смену профессии. Вот его мне слушать было интересно. Он действительно очень артистично преподавал, нередко вызывая смех своими экспромтами. Если кто-то опаздывал на урок и появлялся в дверях, прося разрешения войти, он непременно низко кланялся опоздавшему и говорил на мове: «Здоровеньки булы!» Кажется, он и приехал с Украины. Однако еще до его появления в школе я твердо знал, кем буду, когда вырасту. Именно этот учитель как-то спросил меня, кем я собираюсь стать. На что я без раздумий ответил, что хочу быть писателем. Потому что лишь научившись писать, я сочинял рассказы, чтобы после прочесть их своим родителям и друзьям. Рассказы, вернее, истории были про котят, с которыми происходили разные приключения. Котята говорили по-русски и вообще были донельзя похожи на людей.