Шатает, добродушно усмехнулся он и предпринял еще одну попытку занять вертикальное положение.
На какое-то мгновение ему это удалось, но стоять ровно на одном месте все равно не получалось: бородач раскачивался, как маятник. И когда об ноги страдальца потерся вынырнувший неизвестно откуда кот, мужичонку вновь опрокинуло назад.
Ой, никак что-то, застеснялся он, обескураженно заморгал и переключился на кошака, вьющегося возле ног. Увидев, что тот поднял хвост трубой и мелко-мелко им завибрировал, бородач разулыбался и похлопал себя по коленке. Кузя, Кузя
Кузя поднял треугольную башку, сощурил глаза и извлек из себя нечто похожее на мерзкий скрежет.
А ну иди отсюда, дрянь такая! замахнулась на кота Жданова, вызвав в мужике заметное сопротивление.
А ну! Не моги! грозно произнес он и почесал бороду. Манька узнает, больше не пустит. Нельзя!
Я и тебя, и твою Маньку, и кошек этих сраных в гробу видала! Вставай давай, выматывайся, чтоб духу твоего здесь не было! Ни твоего, ни тварей этих, пока отравой здесь все не засыпала.
От крика Ждановой мужичонка поморщился и как ни в чем не бывало поинтересовался:
А Маня-то моя где?
Участковый с тоской посмотрел на Нину и буднично огласил итоги осмотра квартиры Марфы Васильевны Соболевой:
Следов преступления не значится. Можно опечатывать. А этого на улицу, пусть идет куда хочет. Толку от него никакого.
А где мой паспорт? неожиданно поинтересовался бородач и шмыгнул носом.
А это тебе в милиции, мил-человек, скажут, успокоила его Жданова и легко приподняла мужика за шиворот. Иди давай Паспорт!
Вытащив беспаспортного за дверь, старшая по подъезду проволокла его по лестнице и силком усадила на лавку около подъезда.
Сиди давай, пока не протрезвеешь, приказала Жданова и вернулась в Марфину квартиру, откуда несчастный Куруськин выгонял подзадержавшихся котов и кошек. Все, что ли?
Вроде все, неуверенно ответил участковый и стащил с головы фуражку.
А ты, Сергеич, и впрямь печати наклеишь? вкрадчиво поинтересовалась Жданова, радея за дело освободить подъезд от смердящей скверны.
Положено, уклончиво ответил Куруськин и рукой показал преданной Нине на дверь.
Ты бы, лейтенант, людей уважил! Она, похоже, не теряла надежды. От того, что мы здесь порядок по-соседски навели, большой беды бы не случилось. Чай, у всех дети, не щенки. Скрозь эту вонищу столько лет ходили! В подъезд войти было страшно. А ты: «Не положено!»
Не положено, повторил участковый и двинулся на Жданову строевым шагом.
А подписать?! напомнила ему старшая по подъезду и смиренно застыла возле раздолбанного косяка.
Подпишем, обнадежил ее Куруськин и буквально выдавил свою помощницу из квартиры.
Увидев, что участковый приготовился к опечатыванию двери в жилище Марфы Васильевны Соболевой, женщины, толпившиеся в подъезде, зароптали и двинулись на Куруськина, словно на врага.
Вот, ткнула его Жданова в бок. Видал? Я ж говорила: народ уважить надо. Пожалеть надо народ-то. Чай, это человек, а не так себе мусор. У нас ведь и дети, и старики, в общем, все этот смрад нюхали. А там, можа, и зараза, и не знай что еще! По-человечьи бы надо, лейтенант.
Уважаемые женщины! торжественно обратился участковый и строго сдвинул светлые брови, отчего стал похож на молодого актера, загримированного под старика. Квартира будет опечатана. Товарищ Гаврилов сделает заявку в санэпидстанцию. Гигиенисты все обработают, очаг инфекции будет ликвидирован. А пока расходитесь, женщины, по домам. Расходитесь по-хорошему. Без этих, как его, «инциндентов». Просто расходитесь по своим квартирам, к своим детям и престарелым родителям
Да-а-а?! Расходитесь, говоришь? А говно это кто убирать будет? Санэпидстанция твоя? Так она, кроме как тараканов морить, ничего больше и не умеет. Придут прыснут и назад на станцию, а нам тут опять эту вонь нюхать?!
Хватит! бойко выкрикнула вернувшаяся с улицы Люда Смирнова и воинственно затрясла кудельками, покрывавшими ее несоразмерно маленькую по сравнению с туловищем голову.
Гражданка Смирнова! официально произнес участковый, стараясь не смотреть на ее выдающуюся грудь. Вы это перестаньте подстрекательством заниматься. А то ведь тут и до административной ответственности недалеко. Прямо-таки бабий бунт какой-то устроили! Митинг! Говорю, не положено, значит, не положено.
Ну не положено так не положено, неожиданно миролюбиво протянула Жданова и хитро подмигнула разволновавшимся соседкам. Раз начальство говорит, значит, так надо.
Почувствовав крепкое и, как ему показалось, надежное плечо старшей по злополучному подъезду, молодой лейтенант воспрял духом и приступил к опечатыванию квартиры. За спиной у представителя власти только и остались что преданная делу охраны порядка Нина Жданова и вероотступница Люда Сидорова. Управдом Гаврилов так и не рискнул подняться к соболевским дверям и остался сидеть на лавочке у подъезда, периодически шумно вдыхая чистый воздух.
Завершив процедуру опечатывания, лейтенант Куруськин в окружении дородных Ждановой и Смирновой покинул подъезд и мгновенно зажмурился от бившего в глаза солнца. После катакомб зловонной Марфиной квартиры мир казался ослепительно-белым, и по белому проскальзывали какие-то радужные всполохи. «Прям северное сияние!» подумал несчастный участковый и пришел в хорошее расположение духа. День близился к полудню, задача номер один была выполнена: дом 24 по Западному бульвару очищен от мяукающей заразы во главе с придурковатой Марфой Васильевной Соболевой.
Впрочем, лично ему, Анатолию Сергеевичу Куруськину, сама Марфа не сделала ничего дурного. Всегда тихая, сомнамбулически улыбавшаяся беззубым ртом, всякий раз при встрече торопившаяся сделать какой-то немыслимый «реверанс» Шут его разберешь, откуда его взяла! Вроде говорили из деревни сама-то. А по документам из Охотничьей. Так это какая деревня? Железнодорожная станция: перрон, два двора. Значит, ни из какой Марфа не из деревни! Жданова вот из деревни, не перепутаешь. Кулак как арбуз. Плечи сажень. И лицо уж больно грубое, как у каменной бабы в степи. Когда под Донбассом служил, таких видел. А эта В кости узка, глаза плошками на пол-лица, и ходит все время словно танцует. Балерина, е-мое.
Перед глазами очумевшего от запаха молодых тополей участкового как-то совсем не вовремя поплыли зеленые всполохи. «Ба-а-а-а, огорчился Толя Куруськин. Чего это со мной? Не иначе как отравление. Нечего было этих баб слушать. Бац печать на дверь, и дело готово. Иди себе в отделение, завтракай». Мысли о еде вызвали у лейтенанта приступ тошноты, и он присел на лавочку возле подъезда, на которой все еще восстанавливал свои силы управдом Гаврилов.
Душно что-то, не поворачивая головы, пожаловался Петр Вениаминович.
Куруськин молча кивнул.
Может, гроза или что там
Дождь обещали, нехотя выдавил из себя участковый, побледневший от накрывшей его разом мутоты.
Я, может, не про то, промямлил Гаврилов, но женщину, товарищ лейтенант, жалко. Управдом покосился на не мытые годами окна квартиры Марфы Васильевны.
Жалко, быстро согласился с ним Куруськин и стряхнул с форменных брюк рыжий кошачий волос.
Оно, конечно, антисанитария там и запах, но уж сама-то Марфа божий человек, дурочка, одним словом, продолжал Гаврилов свою покаянную речь. Почто мы, участковый, ее так?!
По заявлению, официально ответил лейтенант и вздохнул: Разве ж это от меня зависит?
А от кого? все так же, не поворачивая головы, поинтересовался управдом.
А хоть бы и от вас, неожиданно строго заявил Куруськин и, как на допросе, задал вопрос: Заявление от жильцов дома подписывали?
Подписывал, подтвердил Петр Вениаминович, и лоб его покрылся испариной.
Ну, а что хотите-то?
Нехорошо мне как-то, признался Гаврилов, буквально еще утром грозившийся разворошить это кошачье логово.
Куруськин с пониманием посмотрел на управдома, но о своих чувствах не сказал ни слова, постеснялся, можно сказать, так как был при исполнении и лицо официальное. Да и что он мог сказать расстроенному управдому? Ни-че-го. Да и вообще не его это дело. Его дело, чтобы порядок на вверенной территории, чтоб соблюдение паспортного режима, чтобы пресечение хулиганства и мир во всем мире. «А остальное увольте!» захотелось заорать молодому лейтенанту, перед глазами которого стояла Марфа Васильевна Соболева. Точнее, не стояла, а кружилась, как тем ноябрьским утром, когда пошел первый снег и он, участковый Анатолий Сергеевич Куруськин, следовал к месту службы, поеживаясь от особой предзимней зябкости. Запрокинув голову и открыв рот, блаженная Марфа, приплясывая, кружилась на месте, плавно взмахивая руками.
Взлететь собираетесь? неловко пошутил тогда молодой участковый, чем напугал завороженную вращением женщину.