Ага, скажешь тоже! скривилась Сидорова, а потом резко дернула отвернувшуюся Нину за рукав: Смотри-ка! Смотри-ка быстрее!
Забравшаяся с ногами на скамейку Марфа Васильевна Соболева несколько раз махнула Нине в ответ, а потом вытянула вперед руку и мелко-мелко затрясла кистью то в одну, то в другую сторону.
Ишь ты, растрогалась Жданова, дурак дураком, а туда же машет, прощается.
Сколько еще махала им вслед оседлавшая лавку Марфа, женщины не видели. Не оборачиваясь, они ступали в ногу большими шагами, торопясь прочь из этого мрачного парка.
Прибывший на конечную станцию сто семнадцатый автобус соседки взяли штурмом, потеснив скопившихся в проходе дачников.
Аккуратнее, взмолились садоводы, придавленные сидоровской грудью, дышать нечем.
Тесно ехать дома сидите, тут же нашлась Люда. Сначала набьются, как сельдь в бочку, а потом ноют: дышать им нечем. Слышь, Нин?! Нечем им дышать! Их бы туда вон, к Марфе, на час-другой, тут же второе дыхание откроется.
Нина молчала и с грустью думала о Мане Соболевой, оставшейся среди старинных вязов с поднятой рукой.
Ни-ин, снова подала голос Сидорова, ты там не уснула?
Жданова неловко пошевелилась и пожаловалась:
Стою. Неудобно.
Мне вот тоже неудобно, не оборачиваясь, сообщила ей Люда и с нетерпением повела плечами, пытаясь растолкать скрючившихся пассажиров. Я чё спросить-то у тебя хотела. А этот Костя? Муж ее. Ты его знала?
Знала, нехотя проронила Нина.
Ну и чё? продолжала расспрашивать ее Сидорова.
Ну и ничё. Костя как Костя
* * *И правда, на первый взгляд в Косте Рузавине не было ничего примечательного: низенький, тщедушный, головка тыковкой, носик остренький, на лице родинка. Мальчишка мальчишкой, особенно со спины. А ведь после армии уже. Года два как помощником машиниста отъездил.
Военную службу Костя вспоминал добрым словом и регулярно писал письма сослуживцам, называя каждого из них «брат»: «Здравствуй, брат Как поживаешь, брат Помнишь, брат?.. Всего тебе хорошего, брат» Можно сказать, что по армии Рузавин скучал. Там он научился играть на семиструнной гитаре и безошибочно, как он думал, разбираться в людях, разделившихся на два лагеря «хорошие» и «плохие». «Хороших» было больше, в этом Костя успел убедиться на собственном опыте. «Плохих» меньше, и с ними нужно было держать ухо востро.
В миру все оказалось гораздо сложнее: слишком много соблазнов, о которых предупреждали мама, сестры, а также Михалыч машинист, под руководством которого Костя Рузавин бороздил просторы своей необъятной родины. Правда, пока дальше Урала судьба его не забрасывала. В продолжительных поездках Михалыч делился не столько профессиональным опытом, сколько житейским.
Бабы это зло, говорил он и в качестве доказательства приводил в пример собственную жену Клаву. Не женись, Костян, пока не перебесился. Гуляй, пока молодой, а то потом
Что будет «потом», поммаш Рузавин обычно пропускал мимо ушей, потому что жил ощущениями исключительно сегодняшнего дня. И эти ощущения Косте были приятны. В голове у него всегда играла одна и та же незатейливая мелодия собственного сочинения, радостная и грустная одновременно. Именно она заставляла биться отзывчивое рузавинское сердце в унисон с птичьим щебетом и цоканьем женских каблучков. И от этого выражение Костиного лица время от времени становилось блаженным. Его даже в церковный хор звали, потому что на ангела похож. Но Костя был атеистом и хотел петь в Доме культуры железнодорожников, где числился одновременно в двух секциях: хорового пения и игры на гитаре. Ни там, ни там он недотягивал до позиции солиста, но так старался, что руководители кружков приводили его в пример тем, кто был стократ его одареннее.
Музыка сопровождала его жизнь всюду: она звучала из репродукторов, со сцены родного Дома культуры, рождалась в переливах девичьих голосов, детского смеха, шелеста листвы, шума дождя. Вечерами Костя терзал струны, пытаясь уловить постоянно ускользающую от него мелодию, но вместо нее на свет появлялись абсолютно одинаковые переборы, называемые «тремя аккордами», зато на них ложились любые слова:
Дым костра создает уют,
Искры гаснут в полете сами.
Пять ребят о любви поют
Чуть охрипшими голосами
Рузавин не знал, кому принадлежат эти строки, уже не помнилось, где подслушанные, поэтому искренне считал их своими и щедро вносил туда изменения «на случай»:
Рузавин не знал, кому принадлежат эти строки, уже не помнилось, где подслушанные, поэтому искренне считал их своими и щедро вносил туда изменения «на случай»:
Дым костра отгорел давно,
Искр не видно, уже погасли.
Я пою о любви одной
Хриплым голосом и со слезами
Иногда в перефразированном тексте известной песни появлялись женские имена, но долго в нем не задерживались, исчезали довольно скоро, так и не успев приобрести законное звучание.
В делах сердечных Костя постоянством не отличался. И не потому, что был ветреным, а потому, что был безотказным. И ласковым. За это его женщины и любили, самозабвенно и как-то очень по-матерински. Бо́льшая часть из них была старше Рузавина, некоторые даже с детьми, при встрече с которыми Костя краснел, смущенно покашливал, а потом сажал к себе на колени и что-нибудь вместе с ними мастерил. Чужие дети любили Рузавина ничуть не меньше, чем чужие женщины. Впрочем, в построении отношений с замужними дамами у Кости были свои принципы. Возможно, поэтому женатые мужики относились к нему с особой симпатией: «Хороший Костян парень. Сам не жадный и чужого не тронет». «Грех семью разбивать», декларировал свою позицию Рузавин и осенял себя крестным знамением, хотя в его анкете было недвусмысленно указано: «В Бога не верю. Человек сам кузнец своего счастья».
И счастье не заставило себя ждать, явившись перед активистом Рузавиным в образе Машеньки Соболевой, выпускницы Кушмынского железнодорожного техникума по специальности «проводник на железнодорожном транспорте».
Кто это? Дыхание Кости сбилось с верного ритма, и рука взяла не ту ноту в аккорде.
Это? снисходительно улыбнувшись, переспросила его Судьба и пророкотала в Костины уши: Она-а-а-а
Она? только и смог вымолвить растерявшийся Рузавин, и в голове голосом Михалыча пророкотало: «Вот ты и доигрался»
Доигрался, буднично подтвердила мама, сестры, бывшие братья по оружию и соседи по общежитию.
Не женись, жалобно попросил Михалыч и задал, казалось бы, совсем неуместный вопрос: А как же я?
А я? несколько раз повторили те, с кем Костя когда-то был особенно ласков.
Нет, не могу, женюсь, мягко объяснял им свой отказ Рузавин, избегая смотреть в глаза бывшим подругам.
А если в последний раз? Попрощаться? не теряли надежды те и шептали на ухо Косте разные соблазнительные слова типа: «А помнишь? Вот как ты любишь Тебе же нравилось»
Нет, твердо стоял на своем Рузавин и специально держал руки в карманах, чтобы никто не взял и не повел его не в ту сторону. Свое направление, думал Костя, он определил окончательно, и называлось оно «Машенька».
Скажи, чтоб из проводниц ушла, хмуро посоветовал Михалыч, не отрывая взгляда от панели управления.
Зачем? изумился Костя, следя за показаниями приборов.
Затем, что лапать будут пообещал машинист. Вон она у тебя какая! Так в ладонь и просится. Стрекоза чисто.
И правда, стрекоза. Широко расставленные глаза на круглом личике, нос пуговкой, губки ниточкой, ручки-ножки худенькие, как соломинки, веса вообще нет, того и гляди ветром унесет. Но Костя не даст, не допустит: встанет на пути, прижмет к сердцу и двумя руками держать будет: никуда не улетишь, так на груди и застынешь, хрустальная, чужому не видимая.
Убью! грозил невидимым врагам Рузавин и боялся уходить в рейс.
Остынь! успокаивал его Михалыч, а сам с каким-то садистским сладострастием подливал масла в огонь: Все бабы такие. Не переделаешь!
Не все! спорил с ним помощник. Моя не такая.
Такая, лепил поперек Михалыч, завидуя влюбленной юности.
Нет, категорически отказывался верить машинисту Костя, и сердце его щемило все сильнее и сильнее. Уходи с маршрута, просил он Машеньку, а та лишь удивлялась в ответ:
Зачем?
Обидят, избегал правдивого ответа Костя.
Не обидят, уверяла его хрупкая стрекоза и тянула лапки-палочки к тревожному Костиному сердцу. Хороших людей больше.
Больше, пытался поверить жених и шептал невесте на ухо: Скорей бы свадьба!
Скорей бы, подхватывала дрожавшая от нетерпения Машенька, не умея сфокусировать взгляд, широко расставленные глаза словно к вискам разбегаются.
Может, боишься? успокаивал ее Костя и усаживал к себе на колени.
Да нет вроде, поведя плечиком, прижималась она к жениху с такой силой, что казалось внутрь залезть хочет. А Костя, стесняясь желания, прижимал к себе будущую жену до хруста в ее тоненьких косточках и, как зверь, воздух в себя вдыхал часто-часто.