Где же ты, Ника? Ника
Слова прозвучали, как прямой вопрос к ней. Это и был вопрос. Но девушка не ответила, да и как бы она могла его услышать, ведь пространства их, судя по всему, разделяли нешуточные. Пропасть их разделяла, если быть точными. Ника
Закрыв дверь, он остался один на один с ее печальными и наивными глазами.
.8.
Репортерская работа
Тяжек путь постижения истин необъяснимых, а всего трудней тех, с самой сутью которых не в силах примириться душа. Суров и долог бывает путь к желаемой правде. А для успеха необходимы два неизменных условия, два родника неиссякаемых вера и упорство. Без веры усомнишься, без упорства опустишь руки до срока, не найдя в себе силы продолжить борьбу.
Вера и упорство!
Тант верил, словно в божество, в далекую, незнакомую девушку. Тем более что она являлась ему лично, и даже, чтобы не было сомнений, оставила в напоминание о себе кольцо. Не говоря о других знаках и явлениях. Правда, он воспылал огнем, готовый к подвигам великим. О нет, это был уже не тот юнец, неуверенный в себе и во всем сомневающийся, встречный ветер которого мог заставить отвернуть лицо, сойти с пути. Не юноша но муж, почувствовавший крепость плеча своего, и силу духа.
Но во что он все-таки верил? К чему был готов?
Не торопите! Дайте же ему во всем разобраться самому! А еще лучше помогите. Не можете помочь не мешайте.
Тише! Вот так.
Первый день нового года, как и его предшественник накануне, последний день старого, превращался в тень, растворяясь неспешно, ускользая неслышно. Миллионы мгновений, составлявшие его естество, просачивались через сито настоящего в прошлое одно за другим, словно дождевая влага сквозь песочную кожу земли. В отличие от воды чтобы никогда больше не подняться в небо невидимым газом, и никогда не вернуться обратно, к земной тоске и радости.
От долгого сидения в жарко натопленной комнате и напряженного труда мысли, Тант чувствовал себя совершенно разбитым. Небольшое количество выпитого накануне вина, давно испарилось из организма, уступив очищающему натиску возбужденных нервов. Был первый день нового года, но жизнь продолжалась прежняя, сложная, полная проблем и нерешенных вопросов, что никак не позволяло отдаться празднику в полной мере.
Когда неторопливые, но ранние сумерки повели себя слишком навязчиво, как неумолимые оккупанты, Тант включил свет. Лампочка вспыхнула, по первому ощущению, слишком ярко, он прикрыл уставшие глаза рукой, а когда отнял ее, почувствовал в комнате какую-то перемену, но в чем она заключается, не сразу смог уловить. А когда понял, в чем дело, засомневался в своих чувствах. Перемена была столь значительной, что он даже усомнился, у себя ли находится дома. А потом нахлынуло осознание: исчезла роспись стен! Да, именно так!
Когда? Как? Почему?
Кто позволил?!
Стены вновь сделались первозданной белизны, какими были до того, как на них излила несколько ведер краски Лалелла. Впечатление было сопоставимо с тем, как если бы в отсутствие хозяина поснимали и вынесли прочь все яркие южные ковры, украшавшие стены! Но в его жилище никогда не было ковров, зато были краски на стенах, и вот их не стало, не существовало более словно и не было никогда!
Вот так фокус! изумился Тант. Походу, ограбили. При полном попустительстве охраны.
Впрочем, знакомый уже с подобными шутками, изумился он не очень сильно. Скорей, испугался, едва представил себе, какая за подобными манипуляциями может стоять сила. «Следы заметает, сразу догадался он. И, гоня страх прочь, взбодрился, захорохорился, точно перед публикой, точно его кто-то видит: Ах, Лалелла, стоит ли так мелочиться? К чему все эти плутни и увертки? Я к ним, если честно, уже попривык. Не трогает. И, замечу, не слишком-то богатая у тебя фантазия, совсем истощилась, и удивлять перестала. Повторяешься! А вообще так скажу: если воевать давай в открытую?»
Подумал и усмехнулся: с кем воевать-то?
Вопрос без ответа.
В голове неожиданно прояснилось то ли чистота стен подействовала, то ли свежего откровения дуновение высветлило основательно запотелые окна его мыслительной комнаты. А, может, подзадорила близость противника. Как бы то ни было, только вдруг нагромождение фактов, домыслов и предчувствий перестало казаться хаотически немотивированным и непонятным, как куча бирюлек. Картина помалу начало вырисовываться вполне ясная, охватить и проанализировать которую уже был способен и его земной мозг надо было лишь постараться из общего вороха, из нагромождения небылиц вытащить первую палочку-подсказку, а за ней следующую, и так, не останавливаясь до полной разгадки.
Подумал и усмехнулся: с кем воевать-то?
Вопрос без ответа.
В голове неожиданно прояснилось то ли чистота стен подействовала, то ли свежего откровения дуновение высветлило основательно запотелые окна его мыслительной комнаты. А, может, подзадорила близость противника. Как бы то ни было, только вдруг нагромождение фактов, домыслов и предчувствий перестало казаться хаотически немотивированным и непонятным, как куча бирюлек. Картина помалу начало вырисовываться вполне ясная, охватить и проанализировать которую уже был способен и его земной мозг надо было лишь постараться из общего вороха, из нагромождения небылиц вытащить первую палочку-подсказку, а за ней следующую, и так, не останавливаясь до полной разгадки.
Хорошо, сказал Тант, помозгуем. Гимнастика ума, он помнил, фигуры не портит.
Впрочем, ему-то, думать о фигуре, с какой стати?
Он сознательно уводил себя от главных задач. Думать целенаправленно о пустяках это как разогревать двигатель на морозе.
Он сварил кофе, выключил верхний свет, потом оживил приемник, заставив его исторгнуть из недр своих неспешную джазовую композицию. Ему нужен был кул, и он его получил. После забрался в любимое кресло у камина, забросил ноги на решетку, вытянулся. Придвинул, не глядя пепельницу, зажег сигаретку. Глоток кофе, и бодрая мысль: можно начинать.
Пожалуй, слишком бодрая, чересчур. Начинать-то можно, да что- то не очень начинается
Выполняя последовательно все эти манипуляции, он держал ум настороже, у кромки поля задачи, но, сказал себе начинай, и спасовал. Наметившиеся, как ему казалось, перспективные мысли о развитии сюжета испуганно шарахнулись врассыпную, в тайные норы извилин, словно мыши при вспышке света.
Тант, досадливо морщась, заворочался, закрутился в кресле. Он должен был думать, он собирался думать, а мысли не шли.
Комфорт убил в тебе мудреца, сказал он себе о себе вслух. Допил одним большим глотком кофе и отставил чашку в сторону. Сигарету, впрочем, оставил, лишь закусил фильтр. Курил он довольно редко, не страдал привязанностью, тем более зависимостью, но курение неизменно помогало ему сосредотачивать мысли. Поэтому, в особых случаях, он, что называется, усугублял.
Все, полная концентрация воли, концентрация мысли, концентрация духа. Все, что меня интересует, все, что важно во мне, лишь во мне самом, настраиваясь, продекламировал он нараспев.
Формула, произнесенная точно заклинание, неожиданно быстро очистила сознание от белого шума и, простимулировав, отлетела. Тант расслабился, и тогда в него тихо вошла музыка, простая, доступная, земная, повествующая что-то щемяще грустное о далеких неведомых странах, о людях, их населяющих, и, конечно, о счастье, которому суждено сбыться, но неведомо в какой срок. Быть может, это настроение светлой грусти, это состояние предчувствия счастья и помогли ему настроиться на нужный лад. Перед мысленным взором его вновь замерцал фантастических мир, в котором так странно и тесно переплелась жизнь, знакомая до мелочей, с жизнью иной, слов для описания которой он подобрать пока не мог.
Итак, начал рассуждения Тант, следует определить, что у нас есть, и чего желательно добиться, используя то, что есть. Налицо факт, что мы столкнулись с миром, о котором не имеем ни малейшего представления, который вообще скрыт от нас, живущих здесь. Доказательства? Пожалуйста. Шар раз, девушка Ника, пользующаяся этим средством передвижения два. Мало? Можно продолжить. Необъяснимое исчезновение нагара, копоти на стене, как и всех этих наскальных рисунков три. Еще? Новогодний сюрприз четыре, внезапное нашествие друзей пять, кольцо с изумрудом шесть. Наконец, Лалелла С Лалеллой, конечно, промашка вышла. Давно нужно было догадаться, что она не та, за кого себя выдает. Столько быть вместе, и не узнать даже, где любимая проживать изволит Но артистка! Впрочем, мало ли их, странных и загадочных? Короче Лалелла. Кто она на самом деле не понятно, но ясно, что оттуда. И ясно, что больше она здесь не появится. Хотя, почему? Может, как раз наоборот? Нет, не появится. Во всяком случае, как Лалелла.
Он говорил мы, он рассуждал от имени множества, как бы от лица группы единомышленников. Самообман, конечно, тем не менее, эта простая уловка помогала притупить острое чувство одиночества, им владевшее. Уж он-то понимал, что придется лезть в эту историю самому, без чьей-либо помощи. Не хотелось, да, но он почему-то и был уверен, что дело это его личное. Так к нему и относился.