Это был первый и последний раз. С тех пор я не прикасался к спиртному. Меня тошнит от одной мысли об этом.
Правдоподобность истории обезоруживала, но все равно она была как нож в спину. Меня в одинаковой степени возмущали и обман, и пьянка. И тем не менее я высоко ценил искренность Ника. Я подумал: «По крайней мере он говорит правду и признается в содеянном».
После короткого молчания он сказал:
Если тебе будет легче, я ненавижу все это. Я не оправдываюсь, но
И еще через минуту:
Это трудно.
Что трудно?
Трудно. Не знаю. Все пьют. Все курят.
Я вспомнил его любимого Сэлинджера, слова Фрэнни: «Надоело, что у меня не хватает мужества стать просто никем».
В понедельник я позвонил учителю Ника и обо всем рассказал. Он пригласил меня и Карен встретиться после уроков. Оказавшись в пустой классной комнате, мы уселись за партами.
Учитель дал мне одну из папок с работами Ника по математике, географии, литературе. Ник нарисовал на одной странице граффити шариковой ручкой: грудастая большеглазая девица, мужчины с ввалившимися глазами и угловатые инициалы. По стилю и содержанию эти рисунки резко контрастировали с выполненным мелом муралом, изображающим сцену из истории Средних веков, который занимал всю классную доску. На другой стене класса были прикреплены выразительные автопортреты учащихся. Я легко узнаю портрет Ника: рисунок сделан резкими штрихами и больше напоминал карикатуру, на нем мальчик с безумной улыбкой и большими, широко распахнутыми глазами.
Учитель, с его редеющими разлетающимися рыжими волосами и крючковатым носом, напоминал Икабода Крейна. Согнувшись на маленьком стуле, он листал папку Ника. «Он прекрасно справляется с учебой. Уверен, вы это знаете. Он лидер в классе. Он втягивает в работу других детей тех, кто бы не стал проявлять активность, ему удается увлечь их и пробудить желание внести свою лепту в общую дискуссию».
А что насчет марихуаны? спросила Карен.
Учитель, слишком громоздкий для ученического стула, на котором он с трудом уместился, оперся на локти, и было видно, что ему неудобно.
Я заметил, что Ника притягивают ребята, которых все считают крутыми, сказал он. Они из тех, кто втихаря курит сигареты и я могу только предполагать, возможно, балуется травкой. С них станется. Но мне кажется, не стоит слишком беспокоиться. Это нормально. Большинство детей когда-то пробуют все это.
Но, говорю я, Нику только двенадцать.
Да, вздохнул учитель. Именно в этом возрасте они и начинают приобщаться. Мы мало что можем сделать. Эта сила, которая влечет их к наркотикам, нам неподвластна. Рано или поздно дети сталкиваются с ней. К сожалению, это происходит скорее рано, чем поздно.
Когда мы спросили совета, он ответил:
Поговорите с ним. Я тоже с ним побеседую. Если вы не возражаете, мы обсудим это в классе. Не называя имен.
Может быть из чувства вины или покорности судьбе, он повторил:
Мы мало что можем с этим сделать. Если будем действовать сообща школа, семья, тогда, возможно, что-то у нас получится.
Не могли бы вы оградить его от общения с? я назвал имена мальчиков. Похоже, они оказывают на него не самое хорошее влияние.
Листья на дереве за окном поблескивали под солнцем. Учитель обдумывал ответ на мой вопрос.
Конечно, я постараюсь помочь в выборе более здорового круга друзей, сказал он, но я не уверен, что вы много добьетесь запретами. По своему прошлому опыту могу сказать, что, когда вы что-то запрещаете детям, обычно они все равно делают то, что им хочется, но делают это тайком. Лучше не заставлять, а направлять. Можете попробовать.
Он порекомендовал нам книгу о подростках и обещал держать нас в курсе.
На улице было прохладно и ветрено. На школьном дворе не осталось никого, кроме Ника. Он ждал нас, сидя на маленьких качелях на игровой площадке для дошкольников, подогнув под себя длинные ноги.
Оставшись одни в спальне, мы с Карен обсуждали сложившуюся ситуацию, пытаясь разобраться, что, собственно, нас так поразило и встревожило. Я знал, что употребление марихуаны может войти в привычку и Ника могут на время отстранить от посещения школы. Меня тревожило, что его может потянуть на другие наркотики. Я предупредил Ника об опасности марихуаны. «Это может привести и часто действительно приводит к употреблению тяжелых наркотиков». Он, вероятно, не поверил мне, так же как и я в юности не верил взрослым. Но, несмотря на миф, сотворенный нашим поколением, оказавшимся первым, которое начало массово употреблять опасные вещества, марихуана действительно открывает дорогу к другим наркотикам. Почти все мои знакомые, которые курили травку в старшей школе, пробовали и другое. И наоборот, я не встречал ни одного человека, пристрастившегося к тяжелым наркотикам, который не начинал бы с травки.
Я начал перебирать все свои решения, принятые в прошлом, включая наш переезд в сельскую местность. Я никогда не питал иллюзий по поводу того, что любое американское предместье, пригородный поселок или провинциальный городок, в какой бы глуши они ни находились, могут бы защищены своей удаленностью от опасностей, которые чаще всего ассоциируются со старыми центральными районами крупных городов. Но мне казалось, что такой городок, как Инвернесс, должен быть более безопасен, чем, например, район Тендерлойн в центре Сан-Франциско. Теперь я не уверен в этом. Я задумался, стоило ли уезжать из Сан-Франциско. А может быть, нынешняя ситуация никак не связана с переездом. Это могло бы случиться везде, где бы мы ни жили.
Я винил себя за лицемерие. Мне стало противно. Как я мог ругать его за наркотики, если он знает, что я сам их употреблял? «Делай то, что я говорю, а не то, что я делаю». Я говорил ему, что я бы хотел никогда их не употреблять. Я рассказывал ему о своих друзьях, чью жизнь наркотики просто разрушили. И в то же время я не мог отделаться от мысли, что во всем виноват развод. Я убеждал себя, что у многих детей, переживших развод родителей, в жизни все сложилось хорошо, тогда как у многих детей из полных семей, с двумя биологическими родителями, нет. Как бы то ни было, я ничего не мог поделать с разводом, который произошел давным-давно, хотя и считал его самым травматичным событием в жизни Ника.
Еще несколько дней я продолжал вести с Ником беседы о наркотиках, о влиянии сверстников, о том, что значит действительно быть крутым. «Может показаться, что это не так, но гораздо круче быть увлеченным делом, учиться и постоянно узнавать что-то новое, объяснял я ему. Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что самыми крутыми были те ребята, кто вообще не прикасался к наркотикам».
Я понимал, насколько неубедительно звучат мои речи, ведь в возрасте Ника я бы тоже ответил что-нибудь вроде: «Ладно-ладно, я все понял». И все-таки я пытался уверить его, что знаю, о чем говорю: вижу, что наркотики распространены повсеместно, а окружение постоянно давит и склоняет к их употреблению, что я понимаю, какой соблазн они представляют, особенно для подростков.
Мне казалось, что Ник слушает мои речи внимательно, хотя я и сомневался, откладывается ли что-то в его голове и каким образом. Более того, я чувствовал, что в наших близких и доверительных отношениях что-то нарушилось. Время от времени он вымещал на мне раздражение. Иногда мы ссорились по поводу небрежно выполненной домашней работы или недоделанных обязанностей по дому. Но все это не выходило за рамки вполне приемлемого и даже ожидаемого подросткового бунтарства, и именно это нас и обескураживало.
Три недели спустя я вез Ника к врачу на обычный медосмотр. Я снова и снова включал и выключал магнитолу в машине. Было ясно, что нет смысла поучать его, он просто закроется, уйдет в себя, но я хотел, чтобы между нами не оставалось недомолвок. В разговорах, которые мы вели вот уже несколько недель, я использовал все известные мне приемы от угроз до мольбы. Сегодня напряженность несколько спала. Я сообщил ему, что мы с Карен решили снять наложенное на него наказание. Он кивнул и сказал: «Спасибо».
Я продолжал наблюдать за ним еще несколько недель. Настроение Ника вроде бы стало не таким мрачным. Инцидент с марихуаной я отправил в архив как некое отклонение, помрачение ума может быть, даже полезное, потому что он получил хороший урок.
Мне казалось, он его усвоил. Ник перешел в восьмой класс, и ситуация вроде бы улучшилась.
Он редко общался с мальчиком, который (я абсолютно уверен в этом) оказывал на него самое пагубное влияние и который, по словам Ника, продал ему марихуану. (В данном случае я верил Нику, а не матери малолетнего наркоторговца.) Зато он проводил много времени, занимаясь серфингом с друзьями из Уэст-Марин. Выискивая лучшие места для этого, мы вместе колесили по побережью, «ловили волну» на пляжах от Санта-Круса до Пойнт-Арены. Во время этих вылазок у нас было много времени, чтобы поговорить, и Ник казался открытым и настроенным оптимистически. Он был мотивирован на учебу. Он старался получать высокие оценки отчасти для того, чтобы увеличить шансы на поступление в одну из местных частных старших школ.
Сын продолжал читать запоем. Он перечитывал «Фрэнни и Зуи» и «Над пропастью во ржи». Он сделал доклад об «Убить пересмешника» в форме изложения записанных на автоответчик Аттикуса Финча сообщений для Скаута и Джема от Дилла и анонимных звонков с угрозами в адрес Аттикуса за то, что тот защищал Тома Робинсона. Он прочитал «Трамвай Желание», а затем записал на пленку радиоинтервью с Бланш Дюбуа. Для задания по пьесе «Смерть коммивояжера» он нарисовал комикс, оплакивающий ценности семьи Ломан. Потом биографический проект, для которого Ник надел белый парик, приклеил белые усы, оделся в белый костюм, вышел на сцену и рассказал с мелодичным южным акцентом историю жизни Сэмюэла Клеменса. «Мой писательский псевдоним Марк Твен. Усаживайтесь поудобнее и слушайте мою историю». Не было заметно никаких признаков того, что он что-то курит марихуану или сигареты. Он казался вполне счастливым и испытывал сдержанную радость по поводу приближающегося окончания восьмого класса.