Конечно, даже для операции на территории своего сателлита Советскому Союзу нужно было понимать, что это не приведет к конфликту с НАТО. И такая уверенность у советской верхушки была. «Правительства Соединенных Штатов и Западной Германии предприняли шаги, которые давали Советскому Союзу четкие сигналы, что они не хотят осложнять ход внутренних событий в Чехословакии. Так, в начале июля расположенные в ФРГ войска США получили приказ воздерживаться от излишнего наземного и воздушного патрулирования и избегать каких-либо инцидентов у границ Чехословакии <> Правительство ФРГ, пытаясь отвести от себя очередные обвинения в провокации, приняло решение перенести военные учения бундесвера под кодовым названием Черный лев от чехословацких границ», пишет историк Иржи Валента138. Окончательная позиция США по этому вопросу была зафиксирована в послании американского президента Джонсона Брежневу от 18 августа, где подтверждалось намерение Вашингтона не вмешиваться в ситуацию ни при каких обстоятельствах.
В ночь на 21 августа началось вторжение пяти стран Варшавского договора, известное под кодовым названием «Дунай». Уже в половине пятого утра здание ЦК окружили советские войска, а Дубчек был арестован. Через несколько часов его и еще несколько человек вывезли в Москву. «В целом эвакуация членов ЦК КПЧ прошла быстро и без происшествий», сообщал министру обороны Гречко генерал Маргелов139.
22 августа состоялся внеочередной, так называемый Высочанский съезд коммунистической партии, который высказался резко против советской агрессии:
Мы стоим перед горькой правдой: войска государств, в которых мы привыкли видеть друзей, ведут себя как оккупанты. <>
Нет сомнений в том, что эти действия должны привести к пагубным последствиям для всего международного коммунистического движения. Мы заявляем, что наш народ, а с ним и наша коммунистическая партия никогда не согласятся с такими действиями, отвергают их и сделают все для обновления нормальной жизни в нашей стране.140
Президент страны генерал Людвик Свобода в первые дни оккупации несколько раз выступил по радио, осуждая вторжение. Он отказался составить новое «рабоче-крестьянское» правительство, а затем пригласил к себе советского посла и потребовал устроить ему срочный выезд в СССР для переговоров с советским руководством. Интересно, что в итоге Свобода сыграл большую роль в капитуляции лидеров Пражской весны. Он добился, чтобы их выпустили из-под стражи и усадили за стол переговоров; своим авторитетом он смог придать этим переговорам видимость равенства сторон. Но он же в кулуарах давил на соотечественников, обвиняя их в легкомыслии и безответственности.
«Он не только не был политиком-реформатором, он не был, собственно говоря, политиком вообще. Он был солдатом, армейским офицером довоенной Чехословакии, по случайному стечению обстоятельств он стал командиром чехословацкой части, которая была сформирована во время Второй мировой войны в СССР и сражалась на стороне советских войск. Вероятно, уже тогда, во время войны, Свобода впитал идею тесного союза Чехословакии с СССР <> Став президентом, он, вероятно, предпочитал больше походить на своих довоенных предшественников, чем на Новотного. И если бы дело не дошло до военной интервенции, он и в дальнейшем выступал бы за развитие демократии в стране. Но как только он оказался перед дилеммой порвать с ориентацией на Советский Союз или нет, он сделал по-солдатски однозначный выбор в пользу Москвы», вспоминал о генерале Зденек Млынарж141.
«Будьте как Гус, будьте как Швейк»
Вернувшись из-за границы, Гавел провел бóльшую часть лета у себя на даче. (В 1967 году он купил дом в поселке Градечек неподалеку от города Трутнов по соседству жил его друг, бывший сценограф театра «На перилах» Андрей Кроб.) 20 августа Гавел вместе с Ольгой и актером Яном Тржиской приехал к знакомым в Либерец. Новости следующего дня застали Гавела и Тржиску с похмелья, что, впрочем, не помешало им принять быстрое и достаточно смелое решение. Оба отправились на местную студию чехословацкого радио и несколько дней вели оттуда трансляции: Гавел писал тексты, а Тржиска их читал.
Уже 21 августа Гавел обращается с просьбой о помощи к европейским и американским писателям. В эфире звучат имена Гюнтера Грасса, Дюрренматта, Макса Фриша, Сартра, Арагона, Артура Миллера, Сэмюэла Беккета, Эжена Ионеско, Евтушенко и Вознесенского142. 26 августа из Либерца звучит «Призыв ко всем гражданам»:
Уже 21 августа Гавел обращается с просьбой о помощи к европейским и американским писателям. В эфире звучат имена Гюнтера Грасса, Дюрренматта, Макса Фриша, Сартра, Арагона, Артура Миллера, Сэмюэла Беккета, Эжена Ионеско, Евтушенко и Вознесенского142. 26 августа из Либерца звучит «Призыв ко всем гражданам»:
К присутствию иностранных войск относитесь так, как относитесь, например, к стихийному бедствию. Не ведите с этой силой переговоров, как не ведете их с тучами, но сопротивляйтесь ей и ускользайте от нее так, как сопротивляетесь дождю и ускользаете от него. Задействуйте свое остроумие, свой интеллект, свою фантазию похоже, что враг беспомощен против этого оружия, как дождь беспомощен против зонтика. <>
Если вам кажется, что в какой-то момент правильнее вести себя как Гус ведите себя как Гус. Покажется ли, напротив, что эффективнее вести себя как Швейк ведите себя как Швейк!143
«По прошествии пятидесяти лет, когда Гавел подвергся самой разной критике, когда ставилась под сомнение его личная порядочность <> я могу засвидетельствовать, что именно он давал происходящему здесь главный нерв. Я был свидетелем того, что не Тржиска читал его комментарии, а сам Гавел и его слова об отважном сопротивлении оккупантам были для того времени уникальными и не имели аналогов», рассказывает Мартин Брунцлик, который в 1968 году был на либерецком радио семнадцатилетним стажером144.
Однако такая борьба не могла продолжаться долго. 29 августа вернулись, подписав так называемый «московский протокол», вывезенные в Советский Союз партийные лидеры. Спустя два десятилетия с лишним в ответ на упреки своих оппонентов Дубчек говорил: «Проявлять героизм перед лицом мира без надежды на успех и ценой тысяч человеческих жизней я и сегодня считаю неприемлемым <> Сегодня я больше, чем в ту пору, убежден: выиграть мы могли только морально. Вооруженный отпор, за который ныне многие ратуют, был бы авантюрой и самоубийством»145.
18 октября Национальное собрание ратифицировало Договор о временном пребывании в ЧССР советских войск: 228 депутатов проголосовали «за», 10 воздержались, а против выступили только четверо (один из них Франтишек Кригель, единственный, кто отказался подписывать «московский протокол»).
Началось то странное время, когда Пражская весна уже безвозвратно сгинула, а то, что позже назовут нормализацией, еще не началось. «Фактически с конца августа дубчековское руководство занималось исключительно умиротворением всенародного движения против оккупантов, стараясь ввести его в такое русло, которое не спровоцировало бы нового недовольства Москвы», пишет Зденек Млынарж146.
Но если партийная верхушка сдалась, то активная часть общества сдаваться еще не собиралась. В октябре и ноябре в крупных городах страны продолжались беспорядки. 6-7 ноября в одной только Праге полиция задержала 176 человек. В конце октября Дубчек, Свобода и премьер-министр Ольдржих Черник выступили со специальным телеобращением к молодежи, призывая отказаться от радикальных действий. 18 ноября десятки тысяч студентов по всей стране приняли участие в трехдневной университетской забастовке, в декабре съезд профсоюза рабочих металлообрабатывающей промышленности потребовал продолжения реформ. В декабре Гавел пишет статью «Фальшивая дилемма»:
Иногда кажется, будто на рубеже 1968 и 1969 годов нам предложены лишь две альтернативы: либо мы понимаем стратегию правительства, верим, что его действия являются единственным «реальным выходом» в нашей «сложной ситуации», однозначно и во всем будем стоять за него (то есть делать то, что нам рекомендуют, а не то, что в голову взбредет), либо мы его политику отвергаем, начинаем усложнять его положение «нереальными требованиями» и «бессмысленными акциями» и тем самым де-факто поставим себя против него в таком случае, однако, уже не можем требовать от него ответственности за «непредвиденные последствия» нашей радикальной позиции.
Гавел, который уже не питает больших иллюзий по поводу демократизации страны, настаивает тем не менее на необходимости независимой позиции в политике:
Поддерживать правительство это само по себе настолько же беззубая и негативная программа, как и быть против него <> Мы должны не отвечать на вопросы, которые нам задают политики, а задавать им свои и принуждать их к ответу.147