Но сейчас, глядя в огромные глаза малыша, Мика чувствовал вину за то, что пытается избавиться от ребенка. Это было необычное для него чувство, он едва себя узнавал.
Ну хорошо, иди скажи своей тыкве спокойной ночи.
Вам надо открыть мне калитку, потому что я слишком маленький.
Закатив глаза, Мика вспомнил белую изгородь с калиткой, окружавшую огород Келли. Она говорила ему как-то, что это защита от оленей и кроликов. Олень, конечно, легко мог перепрыгнуть низенький заборчик, но она хотела затруднить путь воришек к своим овощам как можно больше. Вздохнув, Мика уменьшил под сковородкой огонь и попрощался с ужином.
Ладно. Он посмотрел на мальчика. Пойдем.
Лицо Джейкоба осветила улыбка.
Спасибо!
Он вышел из комнаты, спустился по ступенькам и направился к огороду. Мика шел вслед за ним и наслаждался видом осенней природы. Вокруг него полыхали всеми оттенками красного и золотого осенние деревья, их оттеняли темно-зеленые сосны, росшие в лесу позади дома, и Мика лениво придумал еще одно убийство, в глухой чаще.
Тело может найти какой-нибудь ребенок, мальчик, бормотал он, рисуя новую сцену в воображении. Он испугается. Но насколько сильно? Расскажет ли он кому-то об этом? Он побежит за помощью или кинется домой и спрячется?
Кто?
Вернувшись в реальность, Мика посмотрел на Джейкоба, который с любопытством таращился на него.
Что?
Кто побежит домой? Он напуган? Это мальчик? Мой брат говорит, что мальчики ничего не боятся, только девочки.
Мика фыркнул:
Твой брат ошибается.
Я тоже так думаю, кивнул Джейкоб, отчего его кудряшки упали на лоб. Он убрал их грязной рукой. Джона боится иногда, а Джошуа спит со светом.
Угу. Как-то многовато информации для одного раза. Интересно, есть ли у ребенка кнопка выключения?
А мне нравится темнота. Я только иногда боюсь. Джейкоб нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
Это хорошо.
А ты боишься?
Нахмурившись, Мика посмотрел на мальчика.
Сначала хотел сказать, что нет. Но потом передумал.
Все иногда чего-то боятся.
Даже папы?
О папах Мика ничего не знал в принципе, но подозревал, что по-настоящему сильно напугать мужчину может только страх за своих детей.
Да, сказал он. Даже папы.
Ух ты, задумчиво кивнул Джейкоб. У меня есть кролик, я его обнимаю, когда боюсь. Не думаю, что у папы тоже есть такой.
Кролик? Мика изумленно помотал головой.
Ненастоящий, пояснил Джейкоб. Настоящих сложно держать.
Конечно, с готовностью кивнул Мика.
И они много какают.
Мика сдержал улыбку. Мальчик был такой серьезный. Ему, наверное, не понравилось бы, что над ним смеются. Интересно, все дети такие забавные, как он? И что насчет правила не разговаривать с незнакомцами? Оно больше не действует? Родители не учат детей остерегаться чужих?
Вот! воскликнул Джейкоб, указывая рукой на огород. Он подбежал к калитке и подождал, пока Мика откроет ее. После этого малыш рванул к одной из дюжины тыкв на грядках.
Мика пошел за ним не смог с легким сердцем оставить ребенка здесь одного.
Которая твоя?
Эта. Джейкоб наклонился и погладил самую жалкую тыкву из всех, что когда-либо видел Мика.
Она была меньше остальных, но дело было даже не в этом. Ко всему прочему, тыква была похожа на нелепый бугристый футбольный мяч. Она была скорее бледно-желтой, чем оранжевой, а на верхушке у нее был нарост, похожий на опухоль. В магазине на нее никто бы и не взглянул, но этот мальчишка относился к ней очень нежно.
Почему эта? Мике и впрямь было интересно, что заставило ребенка выбрать именно эту корявую штуковину.
Потому что она самая маленькая, как я. Малыш посмотрел на остальные круглые, оранжевые, идеальные тыквы. И она сама по себе, в стороне. Ей, наверное, одиноко.
Одинокая тыква. Мика не мог сказать, что его тронуло это утверждение, но мальчик нравился ему все больше.
Ага. Она никому не нравится, только мне. Я помогу маме нарисовать на ней веселое лицо на Хеллоуин, и тогда тыкве будет хорошо.
Ребенок беспокоится о настроении тыквы. Мика просто не знал, что и сказать. Когда он сам был маленьким, он никогда не отмечал Хеллоуин. Не было ни костюмов, ни сладостей, ни игры с мамой в волшебную тыкву.
У Мики было лишь одно смутное воспоминание о матери. Она была красивой по крайней мере, он так себе говорил, потому что ее образ был слишком смазанным, чтобы утверждать наверняка. У нее были каштановые волосы, карие глаза, как у него. Она присела напротив него на тротуаре, улыбаясь, хотя в ее глазах стояли слезы. Мике было около шести, лишь немногим больше, чем Джейкобу. В Нью-Йорке на улице было много машин и людей. Он проголодался и замерз, а его мама пригладила ему волосы и прошептала: «Тебе придется остаться здесь без меня, Мика».
В нем зародился страх, когда он посмотрел на грязное серое здание позади них. Темные окна напоминали пустые глазницы, хмуро уставившиеся на него. Взволнованный, он прикусил нижнюю губу и посмотрел на мать.
Но я не хочу. Я хочу остаться с тобой.
Это ненадолго, малыш. Ты останешься здесь, в безопасности, и я вернусь за тобой, как только смогу.
Я не хочу безопасности, мамочка, прошептал он сквозь слезы. Я хочу пойти с тобой.
Ты не можешь, Мика. Она поцеловала его в лоб, встала и посмотрела на него. Сделала шаг назад. Так надо. Будь хорошим мальчиком.
Я буду хорошим, если пойду с тобой, пообещал он. Он потянулся за ее рукой, обхватил маленькими пальчиками ладонь и крепко сжал ее, словно мог удержать.
Но она лишь проводила его вверх по лестнице, постучала в дверь и пожала пальцы Мики, прежде чем отпустить. Его охватила паника, слезы полились пуще прежнего, и он вытирал их рукавом курточки.
Но она лишь проводила его вверх по лестнице, постучала в дверь и пожала пальцы Мики, прежде чем отпустить. Его охватила паника, слезы полились пуще прежнего, и он вытирал их рукавом курточки.
Не уходи
Жди здесь, пока не откроют дверь, понял?
Он кивнул, хоть и не понял. Почему они здесь?
Почему она уходит? Почему она не хочет взять его с собой?
Я вернусь, Мика. Скоро. Обещаю. После этих слов она развернулась и ушла.
Он смотрел, как она удаляется, переходит дорогу и теряется в толпе. Позади него открылась дверь, и леди, которую он не знал, взяла его за руку и провела внутрь.
Его мать так никогда и не вернулась.
Мика очнулся от воспоминаний, в которые погрузился благодаря малышу. Это были дела давнего прошлого. Ужасный для него день. Он был уверен, что не задержится надолго в том доме. Так сказала его мама. В первый год он и впрямь ждал ее с ночи до утра. После этого надежда стала более хрупкой, пока наконец совсем не увяла.
Поступок его матери, ее обман, до сих пор жил в уголках сознания и всегда служил напоминанием, что не стоит доверять никому на свете.
Но здесь, в Баннере, это предостережение стало звучать тише, чем когда-либо. Глядя, как Джейкоб тщательно очищает грязь со своей тыквы, Мика понял, что, приехав в это место, словно попал внутрь картины Нормана Роквелла. В место, где дети заботятся о тыквах и разговаривают с незнакомцами, как с лучшими друзьями. Ничего общего с миром, который знал Мика.
Может быть, именно поэтому он чувствовал себя таким отстраненным.
Вот так Келли и нашла их. Мальчика, стоявшего на коленях в грязи, и мужчину рядом с ним, с отсутствующим выражением лица, словно он пытался понять, как он сюда попал. Улыбнувшись, Келли вылезла из своего грузовичка и направилась к саду. Мика заметил ее, и их взгляды встретились. Келли почувствовала, как ее обдало жаром, колени подогнулись, но она продолжала идти. Признаться, ее удивило, что Мика стоит с Джейкобом среди тыкв. Ей казалось, он не из тех, кто найдет время для чужого ребенка. Он был такой закрытый, такой неприступный, что, увидев его сейчас рядом с малышом, она неожиданно испытала теплое чувство.
Что это вы задумали, ребята? спросила она, подойдя поближе.
Я показывал Мике мою тыкву, заявил Джейкоб. Она понравилась ему больше всех, он сам сказал.
Ну разумеется. Твоя тыква просто великолепна.
Малыш широко улыбнулся Мике. Мика, казалось, смутился, что его поймали за добрым делом. Интересная реакция.
Хорошо, что я пришел, да? спросил Джейкоб. Мика готовил еду, но открыл для меня калитку.
Конечно, хорошо, ответила Келли.
Ладно, мне пора, внезапно сказал Джейкоб, в последний раз погладив тыкву. Пока!
Он вышел из огорода и через задний двор направился к соседнему дому.
Мика смотрел, как удаляется мальчик.
Быстро он сбежал.
Келли рассмеялась и взглянула на Мику:
Вы готовили?
Он пожал плечами:
Я был голоден.
Она посмотрела на небо:
Рановато для ужина.
Или поздновато для обеда. Все относительно.
Интересно, что о ней самой говорит тот факт, что она наслаждается его острыми, почти язвительными репликами, которые он называет разговором? Келли гадала, был ли он хоть немного дружелюбнее в разговоре с Джейкобом, и сомневалась в этом. Может, он и мастер своего дела, отлично пишет диалоги, но в реальной жизни разговоры явно не его конек.
Так зачем же вам забор, если он, как вы говорите, не задерживает оленей?
Келли подошла к открытой калитке, и Мика последовал за ней. Как только они вошли, она заперла калитку и сказала:
Мне легче, когда я понимаю, что хотя бы попыталась. Иногда я готова поклясться, что слышу, как олени смеются над моими жалкими попытками помешать им.
Мика посмотрел в сторону леса, который растянулся на добрых пять миль у подножия гор.
Что-то я пока не видел ни одного оленя.
Для этого как минимум надо выходить на улицу, заметила Келли.
Правильно. Он кивнул и засунул руки в карманы.
Их тут много, и они хитрые. Хотя не все. Некоторые идут прямиком в сад и насмехаются над тобой. Она мрачно посмотрела в сторону леса.
Мика рассмеялся, и Келли с удивлением посмотрела на него.
Олени умеют насмехаться?
Еще как. Келли пару секунд изучала его лицо. Вам тоже надо чаще смеяться.
Мика нахмурился, момент был упущен, и Келли решила отвлечься от этой темы.
Мика нахмурился, момент был упущен, и Келли решила отвлечься от этой темы.
Изгородь даже не замедляет их бег. Они просто перепрыгивают ее. Как балетные танцоры. Очень изящно.
Так зачем тогда вообще заморачиваться с изгородью?
Потому что в противном случае это выглядит так, словно я говорю им: «Ребята, я не против приходите и ешьте мои овощи».