Своих детей у меня нет, так что ученики мне как будто дети. Отслужу в армии, отсижу срок сказал недавно один деревенский мальчик мечтательно, мы обсуждали с ним будущее. Годы учения и странствий так это называется? Сам я ни в армии не был, ни в тюрьме не сидел. А мальчиков из первых моих выпусков почти уже нет в живых: наркотики, коммерция, боевые действия я огорчался сначала, а теперь устал жалеть, привык. Девочки те в основном уцелели, каждый год по нескольку моих выпускниц поступают в институты теперь университеты и академии в Твери, Ярославле, Москве. Девочки и мне больше нравятся, и сами хотят понравиться: я человек нестарый и несемейный, мы устраиваем литературные вечера, дом у меня большой и весь забит книгами и коробками, на которых я придумал писать КОКЯХБИ Книги, От Которых Я Хотел Бы Избавиться. Скоро избавлюсь, с возрастом я стал чувствительнее к порядку. Мы устраиваем литературные четверги, очень все целомудренно: чай, стихи, проза. Я люблю радоваться и радовать. И даже грустная, очень грустная история с Верочкой Жидковой меня не расхолодила.
У нас есть река, но нет железной дороги может быть, это и мешает развитию какой-нибудь там промышленности, но ведь железная дорога зло, несвобода. Как ее ненавидел Толстой и как любили большевики! Наш паровоз вперед летит и все прочее. Тормозной путь полтора километра не остановишься. То ли дело автомобиль. Мне обещает подарить его один богатенький ученик гоняет машины откуда-то из Европы. Может, и правда подарит. Водить-то уж как-нибудь, кто только ни водит. И вот я сяду за руль и отправлюсь в Пушкинские Горы или же в Болдино, поброжу по святым местам, а там, глядишь, встречу учительницу, одинокую. Пусть с ребенком я к детям привык. Как вам экскурсия? спрошу ее, она ответит не очень впопад, но так, чтобы я узнал: Затейливо. Скоро я ей признаюсь: Вы мне понравились. Очень. Сразу, как вас увидел, она засмеется, как будто бы не поверит. Клянусь вам. Не клянитесь ни небом, ни землею, нахмурится учительница, а я закончу: Ни веселым именем Пушкина. Посмотрев на Болдино, мы сядем в машину и поедем прямо ко мне, безо всяких там разговоров и договоров. По дороге сыграем в игру. Песнь песней, скажу, а она ответит: Сказка сказок. Я продолжу: Святая святых, Сорок сороков, Суета сует, Конец концов, Веки веков, и учительница задумается и сдастся.
Много во что можно сыграть, да только машины у меня, к сожалению, нет. Будь я порасторопнее, продал бы дачникам часть земли (участок большой, я на нем ничего не выращиваю), перестроил бы дом, машину купил, и еще бы осталось. Земля у нас за последние годы подорожала в сто раз, я не шучу в сто. Так что человек я вполне обеспеченный, только не умею распорядиться. Надо бы поспешить, пока никто на участок на мой не позарился, он и оформлен как-то не до конца, да только не умею я ничего сделать вовремя, не разбираюсь во всяких правилах. Если честно, то не особенно и стремлюсь. Кроме того, быть бедненьким лучше у меня получается, провинциальному учителю бедность к лицу это я знаю из предмета, который детям преподаю. Мне живется тепло. Опасно, грязно не станем продолжать метафору пахнет, конечно, пахнет, но об этом тоже потом.
У меня, повторяю, изумительные родители. У деревенского мальчика (отслужу-отсижу) таких нет. Грубая жизнь с детства, магазин ограбит, не от голода, а из удали, или спьяну подерется с кем-нибудь, как такого судить? А если девочку изнасилует? А если человека убьет? С какого момента ребенок начинает отвечать за свои поступки и начинает ли?
Одного мальчика лет шести я подобрал перед Новым годом на автостанции, он был едва одет: пришел побираться и еще не знал, как это делается. Взял я его с собой к знакомым москвичам на елку (про дачников еще напишу), помыли мальчика, приодели, надавали всяких вещей, отправился я его провожать. Наша квартира, показывает, а там комната такая, безо всего, только лампочка под потолком, без абажура, и кровать железная с кучей тряпья, а поверх голый дядька, грязный, пьяный, и запах. Я прикрыл его (терпеть не могу наготы), пробовал что-то втолковать про сына, про мешки с вещами, что порядок нужен, а дядька меня и спрашивает: Ты православный? Я замялся, не люблю я об этом, а он так качнулся: Русский? Да, отвечаю, русский. И зачем тебе вещи, порядок? Мне вот, говорит, ни-че-го не надо. Почему, спрашивается? Он и сам как будто бы удивлен. А мальчика его я на следующий день опять встретил неподалеку от автостанции. Не признал меня, говорит: Вчера в таком доме был! Во живут москвичи!.. Наворова-а-ли!
То дети. А взрослый народ и впрямь совершенно себя позабыл. Почти никто, например, я проверял, не помнит телефонного кода не даем мы свой номер за пределами города, нет нужды, да и не чувствуем себя частью целого. Будда, Сократ, Толстой, а вот я житель такого-то города, телефонный код мой такой-то, вот как должно быть. В глубины народного сознания и прочее верят теперь только дачники, а местные телевизор смотрят. Не от усталости, люди не очень много работают, не потому, что тяжелая жизнь, она легкая, неголодная, а чтобы заполнить дырку, чем-то занять себя.
Ладно, вернемся к моей ситуации. Родители живы, сестра и племянники тоже, с мужем у нее разные сложности, но я тут ничем не могу помочь. Так что в списке моих потерь Верочка самая главная, по существу единственная. Три года прошло, как ее нет, а вспоминаю Верочку ежедневно, даже, наверное, ежечасно. Всегда когда сталкиваюсь с умненькими, живыми девочками, а такие встречаются среди моих учениц. Одна тут недавно спросила: Сергей Сергеевич, раз запятые ставят по правилам, то, может, они вообще не нужны? Почему самому мне этот вопрос в голову не приходил, и почему я не умею на него ответить? Надо подумать, говорю ей, надо подумать. Ради таких умненьких и работаю.
Чтобы покончить с дачниками: незадолго до окончательного Верочкиного отъезда сидели мы с ней на веранде и писали для моей выпускницы Полины вступительное сочинение в какой-то бессмысленный вуз. Академия сервиса, что-то такое, берут всех подряд, телефоны на экзаменах не отнимают, так что мы себе пили чаек и наперебой отправляли Полине текстовые сообщения. Тема нам досталась: Духовный мир провинциальных дворян в романе «Евгений Онегин».
Этот мир представлен в романе со второй главы по начало седьмой, писали мы. Онегин бежит сюда из мира большого, из Санкт-Петербурга. Предполагалось, что каждому нашему сообщению Полина придаст развитие и форму. Незатейливое простодушие деревенских соседей, Он в том покое поселился, / Где деревенский старожил Интересы: Их разговор благоразумный / О сенокосе, о вине, / О псарне, о своей родне. Живущих в провинции отличают простота, непосредственность интересов, однообразный уклад, не любовь, а скорее привычка друг к другу. Неструктурированный день, много свободного времени: Татьяна в тишине лесов / Одна с опасной книгойбродит У людей с душой расцвет иллюзорного мира: Вздыхает и, себе присвоя / Чужой восторг, чужую грусть Главная особенность провинции отсутствие настоящих жизненных впечатлений, особенно у женщин. Так и написали: «особенность» «особенно», потому что спешили. «Еще?» спрашиваем, «Da, da, p-ta», просит Полина. Серьезное отношение к жизненным принципам: родись Татьяна в Петербурге, она не достигла бы той искренности ни при первом объяснении с Онегиным, ни при последующих. Строгость и простота не те, что в столицах. Онегин живет по столичным законам, которые не подразумевают ни искренности, ни глубины. По небрежности он убивает Ленского, делает несчастной Татьяну. Разумеется, в провинциальной жизни, как и в столичной, есть и чванство, и глупость, и шутовство, в очень откровенных, гротескных формах, так что не следует, советуем мы Полине, идеализировать ситуацию.
Тут она нас поблагодарила, пора было переписывать набело. А мы подумали с Верочкой: да ведь это написалось про наших дачников.
Дачники попроще ходят в жару полуголыми, в Москве они себя так не ведут. Дачники посложнее понимают, что обижать никого не следует, и все равно обижают. Питерские чуть отличаются: у них имена-отчества, у москвичей теперь даже отчеств нет.
Где-то в столицах диссертации защищают, издают книги, происходит что-то существенное, литераторы хлопают друг друга по физиономиям, а тут разве можно всерьез принимать эту милую, теплую, грязненькую жизнь? Несерьезная влюбленность, несерьезные правила поведения. Заглянут по дороге с реки ко мне, от меня в Пельменную: посидеть, поболтать, или, как теперь говорят, потусоваться. Лето кончится, принесут в подарок недоеденное, недоиспользованное: звоните, когда соберетесь к нам в Белокаменную, и до лучших времен.
Про Верочку. Она была хороша до такой степени, что все мужчины, кроме последних пропойц, замолкали, оборачивались, а то и шли ей вслед. В жесте, в движении рук, головы, плеч никакой угловатости, неловкости, никогда. Верочка училась в моем классе лет с четырнадцати и до конца я только старшие классы веду. Зачем не с глаголами обязательно писать раздельно? первое, что от нее услышал. Как удобно было бы нехочу, нелюблю!. Посмотрел я тогда на нее внимательно и подумал: вот, жертва, классическая, или теперь подверстываю воспоминания к дальнейшему? Но к концу школы в ней это только усилилось. Сразу, конечно, надо было записать, а то многое позабыл. То есть помню вроде бы все, а высказать не получится. Как о маме.
Где-то в столицах диссертации защищают, издают книги, происходит что-то существенное, литераторы хлопают друг друга по физиономиям, а тут разве можно всерьез принимать эту милую, теплую, грязненькую жизнь? Несерьезная влюбленность, несерьезные правила поведения. Заглянут по дороге с реки ко мне, от меня в Пельменную: посидеть, поболтать, или, как теперь говорят, потусоваться. Лето кончится, принесут в подарок недоеденное, недоиспользованное: звоните, когда соберетесь к нам в Белокаменную, и до лучших времен.
Про Верочку. Она была хороша до такой степени, что все мужчины, кроме последних пропойц, замолкали, оборачивались, а то и шли ей вслед. В жесте, в движении рук, головы, плеч никакой угловатости, неловкости, никогда. Верочка училась в моем классе лет с четырнадцати и до конца я только старшие классы веду. Зачем не с глаголами обязательно писать раздельно? первое, что от нее услышал. Как удобно было бы нехочу, нелюблю!. Посмотрел я тогда на нее внимательно и подумал: вот, жертва, классическая, или теперь подверстываю воспоминания к дальнейшему? Но к концу школы в ней это только усилилось. Сразу, конечно, надо было записать, а то многое позабыл. То есть помню вроде бы все, а высказать не получится. Как о маме.