Эй, говорит она, и у меня пересыхает во рту. Заметила, что я глазею? Ты в курсе, что ты храпишь?
Я проглатываю что-то, смутно напоминающее разочарование.
Я не храплю.
Нет, храпишь. Присвистываешь. Она склоняет голову набок. Как птичка. Или чайник.
Я чувствую, как у меня пылают щеки, и крепко зажмуриваюсь.
Очень мило. Люблю, когда на меня наезжают с утра пораньше.
Она смеется. Я открываю глаз и вижу: ее волосы полны блеска, голова откинута назад так, что обнаженное горло купается в лучах солнца. Сегодня она в хорошем настроении. Я не понимаю почему. Разве она не помнит, что случилось с Байетт? Ей что, все равно?
Может, ей все равно, а мне нет. И я не забуду об этом, пока не буду уверена, что Байетт ничего не угрожает.
Куда ты? спрашивает Риз, когда я встаю с постели.
В лазарет. Я наклоняюсь и зашнуровываю ботинки. Мы не разуваемся на ночь, чтобы не замерзнуть, но я всегда ослабляю шнуровку. Навестить Байетт. Ты идешь?
Нет. Риз укладывает подбородок на край койки. Директриса все равно не пустит тебя наверх.
Может, и так, но теперь я одна из лодочниц, и подтверждение висит у меня на поясе. Если для кого и сделают исключение, то это буду я.
Она моя лучшая подруга. Я должна попытаться.
Секунду Риз молчит, а когда я поднимаю голову, она смотрит на меня с выражением, которое я не могу расшифровать. Не злость, нет я знаю, как она злится, но что-то более мягкое.
Секунду Риз молчит, а когда я поднимаю голову, она смотрит на меня с выражением, которое я не могу расшифровать. Не злость, нет я знаю, как она злится, но что-то более мягкое.
Ну не знаю, Гетти, говорит она. Ты уверена, что это дружба?
Я задавала себе этот вопрос. Я люблю Байетт больше всего на свете, больше себя, больше жизни, которая была у меня до Ракстера. Но я прекрасно знаю, как теплеет у меня на сердце, когда я смотрю на нее. Я знаю, как горит этот огонь: ровно, мягко, без всполохов пламени.
Да, говорю я. Она мне сестра, Риз, она часть меня.
Риз хмурится и садится, свесив ноги с кровати.
Я понимаю, что это не мое дело, но
Но тебе очень хочется прокомментировать.
Потому что это относится и ко мне, говорит она, и я вздрагиваю от резкости ее голоса, от того, как кривятся ее губы. Мне нравится Байетт, но со мной себя так вести не надо.
Ты не хочешь быть моей подругой?
Риз вздыхает, как будто я ляпнула какую-то глупость, как будто я чего-то не улавливаю.
Нет, говорит она просто. Не хочу.
Я не могу делать вид, что ее слова меня не задевают.
Ага, начинаю я, но на этом мое вдохновение заканчивается, и остается только пустота да легкое удивление потому что как ни досадно, но я почти не удивлена. Ладно, заканчиваю я и направляюсь к двери. Я слышу, как Риз произносит мое имя, но не останавливаюсь, а молча дергаю дверь и выхожу в коридор.
Какая, собственно, разница? Мне нужно думать о Байетт, и потом, на Риз я уже давно поставила крест. Она слишком закрытая, напоминаю я себе, слишком холодная. Она со мной только потому, что больше у нее никого нет.
Коридор приводит меня на полуэтаж над вестибюлем; снизу долетают негромкие сонные голоса. Кто-то из девочек после завтрака вернется в постель. Иногда нам просто нечего больше делать.
Но напротив меня выход на лестницу, ведущую к лазарету, и там, наверху, лежит Байетт. Я размышляю, получится ли вскрыть замок ножом, когда дверь резко распахивается и по узким ветхим ступеням спускается директриса.
Я кидаюсь к ней.
Извините!
Директриса поднимает глаза от папки, которую держит в руках. При виде меня она закрывает за собой дверь.
С Байетт все хорошо? Как она?
Мне кажется, этот разговор можно было начать иначе, говорит директриса. На ней неизменные строгие брюки и рубашка; единственное послабление, которое она себе позволяет, это прочные трекинговые ботинки. Из кармана брюк торчит окровавленный платок, который она использует, когда на языке лопаются язвы. Например, так: «Доброе утро».
Я останавливаюсь и делаю глубокий вдох, подавляя желание проскочить мимо нее к двери.
Доброе утро, директриса.
Она живо улыбается.
Доброе утро, Гетти. Как у вас дела?
Настоящая пытка.
Нормально, цежу я сквозь зубы, и она вопросительно приподнимает бровь. Извините. У меня все хорошо.
Отрадно слышать. Она опускает взгляд на свои бумаги, но, убедившись, что я не собираюсь уходить, прочищает горло. Я могу вам чем-то помочь?
Там, наверху, Байетт, говорю я, как будто она не знает. Можно мне ее навестить?
Боюсь, что нет, мисс Гапин.
Я даже в палату заходить не буду, упрашиваю я. Я могу поговорить с ней через дверь.
Мне не обязательно ее видеть, достаточно просто знать, что она в порядке, что она все еще моя Байетт.
Но директриса качает головой и улыбается типично взрослой улыбкой, которая означает, что тебе сочувствуют по причине, которой ты в силу возраста еще не понимаешь.
Думаю, вам стоит спуститься и позавтракать.
Это несправедливо, это и мой дом тоже. У меня должно быть право свободного перемещения.
Всего на минуту.
Вы знаете правила. Она запирает дверь на лестницу ключом из связки, которую всегда держит на поясе. Я сжимаю кулаки, подавляя желание схватить ключи. Какая разница? Мы все больны; от того, что я навещу Байетт, ни мне, ни ей хуже не станет. Сочувствую. Вы, наверное, очень скучаете по подруге.
Подруга. Сестра, сказала я Риз. Надо было назвать ее моим спасательным кругом.
Да, говорю я. Скучаю.
Я понимаю, что директриса не изменит решения, и собираюсь развернуться и уйти, чтобы придумать другой план, когда она вдруг прижимает ладонь к моему лбу, как делала мама, чтобы проверить температуру. От неожиданности я отшатываюсь. Она издает звук недовольства и прикладывает руку снова.
Как вы себя чувствуете? спрашивает она. Вы до сих пор какая-то холодная.
Проходит минута, прежде чем я понимаю, что она говорит о моем возвращении из леса. Это было позавчера, но кажется, что прошла целая вечность.
Все хорошо, говорю я и слегка отступаю, не зная, как реагировать. Директриса редко проявляет участие так открыто.
До токс все было иначе. Я помню нашу первую встречу. Как я нервничала, как боялась самостоятельно ехать сюда из Норфолка. Мне было тринадцать, я была совсем одна и скучала по маме, и директриса, увидев, как во время экскурсии по школе у меня наворачиваются слезы, сказала, что дверь ее кабинета всегда открыта, если мне нужно будет с кем-то поговорить или просто отдохнуть от других девочек.
Что ж, начинает директриса, снимая с воротника моей куртки пылинку, я рада, что вам полегчало. Уверена, скоро то же можно будет сказать о вашей подруге, мисс Уинзор. Ей повезло иметь подругу, которая так хочет ее разыскать.
Меня словно окатывает ледяной водой.
Разыскать?
Как будто она пропала, как будто ее нет и мне совершенно точно не послышалось.
На секунду ее лицо превращается в маску, а потом она натянуто улыбается.
Развлекать, поправляет она меня. А теперь почему бы вам не спуститься на завтрак? Вы, должно быть, проголодались.
Я отворачиваюсь не сразу и успеваю заметить, как она стискивает свою папку побелевшими пальцами этого мне достаточно. Я отхожу, одариваю директрису лучшей из своих улыбок и спускаюсь в вестибюль. Внизу стайки девочек сосредоточенно жуют плесневеющий хлеб и отламывают кусочки от каменных крекеров.
Оно возвращается с новой силой. Все, что произошло, все, что я видела, все секреты, которые я храню. Им приходится экономить и голодать за завтраком, а я держала в руках пищу, которая им так нужна.
Я не могу. Не сейчас.
Я пробираюсь мимо них к двустворчатым парадным дверям и выскальзываю на улицу. Куртка слишком тонкая, чтобы защитить от холода, но здесь лучше, чем в вестибюле. Здесь, по крайней мере, никто не напоминает мне о том, что я сделала.
Остаток дня я провожу у воды, на гладких, выбеленных прибоем камнях. Я пересчитываю пальцы, постепенно переставая их чувствовать, пока бледное солнце рассыпается по немеющей коже. Когда я возвращаюсь в комнату, Риз уже лежит на верхней койке. Спит или, может, делает вид. Эта дистанция между нами уже входит в привычку. По крайней мере, на этот раз она меня не избегает. По крайней мере, она здесь.
Я не знаю, вернется ли к нам Байетт. И это неведение невыносимо.
Я дожидаюсь, когда луна поднимется высоко. Матрас стонет, когда я выбираюсь из постели, и, затаив дыхание, я жду, чтобы убедиться, что Риз не проснулась. Тишина. Я пробираюсь к двери, Риз не шевелится, и ее волосы пылают в темноте, когда я выскальзываю в коридор.
В коридоре пусто; из спален доносятся приглушенные обрывки разговоров. Младшие о чем-то шепчутся, смеются и шушукаются и не слышат, как я на цыпочках прохожу мимо и осторожно окидываю взглядом полуэтаж.
Дверь в лазарет, как обычно, заперта. Без ключа на лестницу не попасть. А значит, мой путь в лазарет ведет через крышу. Она поднимается от второго этажа к площадке наверху, а над каждым окном есть еще одно, слуховое. Если я выберусь на крышу, то смогу обогнуть здание со стороны двора и пролезть через одно из таких окон, не попавшись ни ружейной смене, ни директрисе.
Я считаю до десяти. Стараюсь идти медленно и плавно, чтобы половицы не скрипели.
До Ракстера я совершенно не боялась темноты. По правде говоря, я толком не знала, что это, потому что жила на базе, под постоянным присмотром прожекторов. Здесь темнота ощущается иначе. Здесь она почти живая.
Я поплотнее запахиваю куртку. Пересекаю полуэтаж и сворачиваю в северное крыло. В коридоре ни души. Я иду мимо бесконечной череды пустых кабинетов, в которых не осталось ни одного документа всю бумагу давно сожгли. Голые рамы кроватей в комнатах учителей. Стулья разломаны на дрова. В конце коридора комната ружейной смены; на двери до сих пор висит табличка «Приемная комиссия». Открытое окно, сквозь которое внутрь врывается холодный воздух. Мне сюда.
Перелезть через подоконник не составляет труда в ружейной смене я делала это каждый день. Странно делать это без наступающей мне на пятки Байетт, но вскоре я сижу на скате крыши, придерживаясь за плоскую черепицу, мокрую от тающего под ладонями инея. На кровле виднеются силуэты двух девочек с ружьями наготове. Они смотрят прямо перед собой, в лес, и негромко разговаривают. Хорошо. Если не шуметь, меня не заметят.
Я ползу вперед к ближайшему слуховому окну. Через него видно одну из палат лазарета кровать с голым матрасом в темном углу, дверь в коридор закрыта. Байетт нет, но и директрисы тоже. Я упираюсь плечом в оконную раму и начинаю толкать ее вверх.